У книжки просто очень вялое и неаппетитное начало — первые страниц сто читать не то, чтобы сложно, но не шибко интересно. Дальше пошли всякие веселые диалоги и описание эксцентричных холериков, в изобилии окружающих повествователя. Я ранее Беллоу не читал и на первый вкус : не лежит на поверхности , что он -«писатель от Бога» и прямо Нобелевка плакала по нему. По существу «Подарок» — сатирический очерк нравов, вызывающий массу ассоциаций с сонмом английских авторов, начиная от Ивлина Во, заканчивая Малькольмом Брэдбери. У Беллоу прекрасные смешные диалоги и сцены( начиная с той, где полугангстер загнал повествователя в туалет под дулом пистолета, и облегчился, чтобы снять волнение), ровный язык — пожалуй все. Американской витальности в книге нет и в помине, сюжет так себе. Главное, в чем Белллоу в этой книге уступает англичанам — в сдержанности и лаконизме. В книге изобилие авторских отступлений на темы от Штайнера и Платона до русской революции и прочего. Сами по себе они не так уж и глупы, но на редкость бесцветны, затяжны и ( что самое грустное для тональности книги) не очень остроумны. Ряд приятных персонажей в обществе флегматика — ну так себе. Написано интеллектуалом в американском значении слова — при всей разности ощущение по масштабу сопоставимое с Апдайком. Книжка не провальная, ужать бы ее вдвое.

P.S. На обложке указано, что Беллоу — величайший англоязычный писатель 20 века. С чего вдруг? Мне на ум только на букву «А» приходят пять англоязычных авторов 20 века, написавших книжки получше.

Воспоминания старого еврея, доктора философии, о своей семье, точнее о двоюродных братьях и сестре. Начало рассказа, чество говоря, меня впечатлило настолько, что я чуть не отправила книгу в помойное ведро, но был вечер, уже лень двигаться даже для того, что бы дойти до кухни, а потом до книжного шкафа, что бы взять другую книгу. Иногда и лень приносит пользу, как оказывается. Продравшись через описание половых органов (совершенно ничего не дающих сюжету, можно строить много догадок, зачем это в рассказе, но ни одна из них не оправдает этого факта), я начала читать вполне себе интересный рассказ об еврейской семье в США в начале и середине ХХ века. Причем рассказ, надо сказать, довольно объемный, построен на теме конфликта между родственниками и поиска путей примирения. Он изобилует описаниями традиций, множеством специфических слов. Вообще язык повествования — отдельный разговор. Он сложен, богат, я бы сказала, что очень непривычен и не типичен, настолько, что пришлось вчитываться, привыкать. Помимо того, что взгляд застревал на непривычных словах, порой приходилось читать предложение дважды. Они сложны с множеством оборотов, почти громоздкие. Иной раз смысл просто терялся или переворачивался, по мере прочтения одного предложения. Не могу сказать, что это недостаток или достоинство, я бы отнесла это к особенностям. Дело в том, что такая манера создает особую атмосферу рассказа. И немного пообвыкнувшись, я сочла ее даже приятной.

Вообщем и целом рассказ мне понравился, он интересен, знакомит с еврейской культурой, я бы даже сказала что он красив, кроме того есть над чем подумать, не то, что бы оригинальный сюжет или его развитие, но определенно интересно представлять и обдумывать ситуацию. Однако начало... вот это все и испортило впечатление.

Купился на Нобелевскую премию по литературе автора данного романа. История повествует о судьбе еврейского юноши по имени Оги, который живет в Чикаго со своей матерью, двумя братьями и бабушкой. Начало обещало быть интересным, но чем дальше я знакомился с главным героем, тем меньше вызывал он во мне эмоций. Вернее сказать он меня просто начинал раздражать. И вроде бы приключений выпало на его долю изрядное количество, даже присутствует какой-то плутовской оттенок, но герой просто как кое что в проруби, ни рыбо ни мясо. Оги как бы пытается жить своей жизнью, но он просто прилипала, у него нет ничего своего ни мыслей, ни принципов, ни материального достатка. Десятки интересных персонажей встречаются ему на пути, пытаются помочь, усыновить, приласкать, но он делает невероятно нелогичные поступки и ты просто недоумеваешь от всего этого. Даже проститутка в Италии вызывает интереса больше с точки зрения художественного персонажа. Ни интриги, ни сопереживания, ни драмы, ни сильного исторического фона (хотя здесь и Великая Депрессия и Вторая Мировая). Скучный, пустой роман. Скудная Американская литература.

По мере чтения всё отчётливее в унисон читаемому звучала мысль, что мы — современные люди — живём слишком «шумно». Настолько шумно, что полностью заглушаем для себя всё звучание природы... нет, Природы (с прописной): шорох мерцающих звёзд, посвист космического ветра, шелест растущей травы и перескрипывания влюблённых кузнечиков, предупредительный треск погремушки гремучей змеи и неспешную поступь слона, пересвисты рыбачущих или играющих дельфинов и рёв охотящегося в саванне льва... Мы, до предела и уже запредельно занятые самими собой, самовлюблённо шумим всё громче и громче, самонадеянно думая, что мы кому-то кроме самих себя интересны и важны, что мы что-то решаем и творим... Хотя на самом деле мы только лишь производим мусор, отходы и песчинки, которые копятся и копятся, постепенно заливая всем этим нашим производством весь мир и превращая его в пустыню...

Сюжет — линейней не бывает. Локация начала романа любезна: Чикаго, двадцатые-тридцатые — дымное колыхание джаза, мафиозные войны, зарождение и крушение миллионных состояний, боксерские поединки, тысячеголосый рев толпы, Великая Депрессия и поднимающие голову профсоюзы, томные, истончающиеся на нет женщины в жемчугах... Среди всего этого — «мы, горстка евреев...», в первую очередь Саймон и Оги, братья Марч. Еще совсем юная американская нация, варварская и инфантильная, ни в чем не знает меры: ни в нищете и убожестве, ни в роскоши и стремлении ошеломить размахом, «тряхнуть черноземом», если обратиться к отечественным аналогам. Хваткий, решительный, беспринципный Саймон далеко пойдет (и идет), младшенький Оги тащится за ним нога за ногу, в полной мере ведомый, этакая жертва обстоятельств. Уместно ли в этом контексте слово «жертва» — большой вопрос для тех, кто привык измерять жизненный успех материальными благами, количеством нулей в банковском счете и цилиндров в двигателе автомобиля.

«Не я влиял на окружающих, а они на меня», — проговаривается герой-рассказчик Оги Марч. Этот красавец (в том числе и в буквальном смысле слова), полный любви к окружающему миру во всех его проявлениях, наделенный острым глазом художника и цепкой памятью документалиста-бытописателя... по пути перечислений идти легко и приятно, вопрос: камо грядеши, едрит-ангидрид? Где приключения, заявленные в названии очередного великого американского романа?

Приключения рядом :)) и начинаются тогда, когда уже думаешь, что они никогда не начнутся. Переход ГГ от унылого коммивояжерского топтания с банкой патентованной краски под мышкой к джеклондоновскому опасному бродяжничанью на поездах (а дальше — больше, до гипертрофии и сюрреализма, ближе к финалу пробующего пальцами ноги ледяные и солёные воды НФ) внезапен... и оставляет нашего центрального персонажа ааабсолютно равнодушным О_о

Чикагская и мексиканская части романа отличаются радикально: первая из них глубоко общественна, социальна, иерархична, документально-исторична даже, вторая же вся строится на личном, эмоциональном, чувственном. Если от пестроты и саксофонных завываний первой слегка кружится голова, то от неподвижного и палящего сияния второй пересыхает в горле и возникает ощущение катастрофы. Полет под откос, дыра в башке, крушение любви-одержимости — все ускоряющееся съезжание по склону, покрытому щебенкой ничего не значащих слов, за которые невозможно зацепиться, чтобы остановить эпик фейл...

«Там вы найдете землю свою, // Где орел терзает змею», — выплыло из детской памяти почти забытое, что-то из легенд индейцев Мексики. Оги Марчу ни в мексиканских горах, ни в обществе полусумасшедшей любимой женщины своей обетованной земли найти не удалось: она ускользает, словно мираж. В галлюциноподобном «предфинале» Оги — внезапный психоаналитик, «судовой капеллан» — оказывается за бортом совместно с ученым плотником. Скука, протоплазма, океан наводят настоящую жуть. И возвращение блудного Марча в холодноватые объятия цивилизации (прямо чувствуешь покровительственное похлопывание по плечу) ничего не меняет.

Роман кончается вместе с бумагой, оставляя после себя толпу образов и впечатлений (моим любимым персонажем оказался Эйнхорн: он очень напоминает персонажа Кирка Дугласа из фильма «Жадность» (Greedy, 1994), ну вспомните: «Я прямо как чертов чайный пакетик...» — если не смотрели, рекомендую, классная вещь, извините за апарт), но равнодушие главного героя, кажется, уже въелось в читательское сознание. Ни слез, ни смеха, ни сожалений. Жаль.

Доводилось мне встречать суждение, что Сол Беллоу для американской литературы второй половины 20 века значит то же, что Хем и Фолкнер для первой половины. Я вот раньше читал «Цветы для Гумбольдта» — оттуда запомнился фактурный трикстер, а вот сейчас не без труда и «Герцога» прочитал. Скучный достаточно и уж точно традиционный роман про мятущегося традиционного интеллектуала в период увядания. И Мердок и Брэдбери( Малкольм) и Бэнвилл и Макьюэн на эту же тему писали и, в принципе, у всех одинаково. Понятно, что Герцогу автор дал много личного, незаемного, но с каких пор это стало самостоятельным достоинством. «Кампусная» литературы, роман интеллигента, каких много на близкую тему в отношении близкого круга. Право «Пнин», невыдающийся роман Набокова, выглядит образцом организации материала, эмоциональности и юмора сравнительно с «Герцогом». При этом вот Набоков написал роман от лица педофила, Эмис написал мечту парвеню с неограниченным денежным лимитом, а Беллоу... Распалась семья и персонаж расстроен. Это все определенно второй ( если не третий ряд). «Герцог» — не триумф стиля, в плане драматургии не впечатляет, ярких сочных сцен нет и в помине. Мне безоговорочно понравился персонаж второго плана — горбатый еврей-адвокат, который потроллил вялого Герцога от души. Все остальное — скучное утомительное однообразное чтение.

Не пошла с самого начала. Угнетенность самого произведения бьет через край. Персонажи какие-то зациклиные, атмосфера удушья. К сожелению дочитать до конца не смог, что случается довольно редко. По-видимому не мое.