Когда-то со мной поделились намёком на тему. Она заинтересовала и появился нижеследующий текст. Он будет интересен только фанатам мушкетёрской темы. Так же прошу тех самых фанатов не бить ногами по голове за обязательные отклонения от историческо-литературных реалий. Я не читал ни «Двадцать лет спустя», ни «Бражелона».
Уж извините. 
И в данной миниатюре меня интересовало совсем другое.
Всё описанное родилось из пары картинок-образов и нескольких ключевых фраз, возникших после разговора.
Если поведение персонажей совсем уж не совпадает с вашими представлениями и не соответствует их характеристикам, то просто замените имена на любые другие. И появится рассказ, непривязанный ни к каким литературным источникам.
Сцена изображает встречу Атоса и Арамиса после гибели Портоса.
Ночь только начиналась.
В небольшой комнате при свете свечей двое мужчин что-то обсуждали возле стола, уставленного бутылками и тарелками с нехитрой едой.
Больше говорил стоявший слева, так и не снявший дорожный плащ: уже сильно постаревший, но не утративший былой благородной красоты, одетый в тёмно-зелёный камзол. Второй мужчина сидел за столом, закрыв лицо ладонями:
— Портос... бедный Портос!.. Он погиб... Погиб из-за меня. Я не смог спасти его...
— Да. Он погиб и я совершенно не собираюсь вас оправдывать.
— Но что мне делать? Как я смогу жить с этим грузом дальше, Атос? Ведь мы были друзьями!
— Вы подобрали верное слово, Арамис. Именно были. Я всегда считал нашу дружбу выше интересов государства и этого же ждал от моих друзей. Но видимо в этот раз вы посчитали по-другому.
Арамис вскинул голову и отблески свечей заплясали в его влажных глазах:
— Атос, это было нужно Франции!
— Нет, друг мой... Это было нужно вам. Поэтому он согласился.
— Сможете ли вы простить меня? Портос уже не ответит, но вы, Атос! Я всегда уважал вас и дорожил вашим мнением.
— Но что может дать моё прощение? Я плохой советчик в таких делах. На мне грехов побольше ваших, Арамис и самый главный я так и заберу с собой в могилу. Кто искупит наши грехи за нас, кто выпишет индульгенцию? Я? Кардинал? Папа? Господь бог? Увы, нет... Ибо бог находится в нашей душе и только мы сами в силах решить — достойны ли деяния наши искупить наши же грехи. Даже если бы мы могли услышать сейчас Портоса, то и он простил бы вас, Арамис. Но сможете ли вы сами себя простить?..
Вдруг Арамису сделалось дурно и целая волна ощущений захватила его. Грудь сдавило камнем, не давая вдохнуть. В глазах потемнело и горло перехватило обжигающим обручем. Во рту пересохло, а на зубах отчётливо заскрипел песок.
— Ат ... тос... — силился прошептать побелевшими губами Арамис, — Ви... на...
Атос выхватил из корзины новую бутылку (стоявшие на столе давно опустели) и не теряя времени отбил её горлышко шпагой Арамиса, лежавшей рядом. Наполнил бокал и поставил на стол.
Но потянувшись за вином, Арамис опрокинул его. И вино ярко-красным пятном разлилось по белой скатерти.
— Кровь!.. Кровь и смерть... — простонал Арамис и в тот же миг наваждение отпустило его. Дыхание и ясность сознания вернулись.
— Я вижу, вам стало лучше, друг мой. Мне больше нечего сказать. Я оставляю вас.
И Атос направился к двери, унося с собой шпагу Арамиса.
— Атос! — сказал тот совсем уже окрепшим голосом, — Куда, чёрт возьми, вы забираете мою шпагу?
— Аббату д'Эрбле не нужна шпага. Прощайте. Хотя... может быть мы ещё встретимся, — произнёс граф де Ла Фер свои последние слова, прежде чем покинуть Арамиса навсегда.
— Конечно, встретимся. Мы обязательно все там встретимся... — прошептал Арамис вслед ушедшему другу.
Массивная дверь распахнулась, впустив внутрь холодный осенний ветерок. Тот радостно ворвался в обжитое тепло кудлатым щенком, разбросав на пороге пожелтевшие листья. Но, захлопнувшись с резким и сухим звуком, как выстрел аркебузы, дверь защемила ветру хвост и тот разъярённым голодным волком одним прыжком набросился на горящие свечи, пожирая их пламя...
Тишину ночи нарушала лишь бабочка, бившаяся в стекло и пытавшаяся вырваться наружу. В полной темноте аббат д'Эрбле молча молился. Молился так, как наверное никогда прежде. Молился от светлых чувств, а не потому, что этого требовал сан, долг, вера, религия... Без условностей, ограничений и предписаний. Молился не богу, а себе. В поисках выхода для своей трепещущей, тревожной души, которая, как и эта бабочка, билась в его теле и не находила успокоения.
Ночь только начиналась...
(с) 23 окт. 2007