В 1927 году во Франции был опубликован фантастический памфлет бывшего помощника посла Французской республики в СССР Поля Морана «Я жгу Москву». Содержание повести вытекает из его названия: «цивилизованная» «свободная» Франция то ли должна сжечь (то ли уже сжигает) «коммунистическую Москву», как она сделала уже один раз в 1812 году. Большего о содержании этого произведения сказать нельзя, в советское время книжка Поля Морана иначе как «грязный и злобный пасквиль» не упоминался. Но возмущена была не только правящая советская элита, скандализирована была и советская богема 20-х годов, узнавшая в карикатурных образах главных героев книги «властителя умов» тогдашней интеллигенции Владимира Маяковского, его жену Лилю Брик и ее первого мужа Осипа Брика. (Для образованной публики выход книги на французском языке барьером не стал.)
Для Москвы, для ее литературных кругов все личности, все их непростые отношения, вся обстановка, представленная там, были узнаваемы до мелочей. Так французский журналист Моран отблагодарил семью Маяковского за гостеприимство. Карикатурно изображались не только интимные отношения коммунистической интеллигенции, но и многие реалии московской жизни. Чего стоит хотя бы такая картинка: «...У мавзолея два неподвижных солдата вытянулись в струнку по сторонам гробницы, как у лотка с мороженой осетриной». Не удивительно, что перевод книги Морана, сделанный Владимиром Марамзиным, существует только в виде рукописи, и представление о ее содержании автору статьи пришлось воссоздавать по разбросанным в Интернете источникам.
Правда, название французской книги, которую ругали на разный лад в советских газетах, отозвалось четырьмя пожарами в Москве в романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Это, по крайней мере, утверждает Эли Корман в литературоведческой книге «По следам Воланда».
***
Но возмущены книгой Морана были не только в СССР. Возмутились друзья Советского Союза во всем мире. Особенно возмутился живущий во Франции польский эмигрант Бруно Ясенский, в то время – член Французской коммунистической партии и довольно известный поэт и драматург. Всего за три месяца он пишет свой роман «Я жгу Париж», в котором описывает восстание пролетариата в городе Париже после объявления Францией войны Советскому Союзу, борьбу с чумой и блокадой правительственных войск, наконец, призыв Парижа к восстанию всего европейского пролетариата.
Роман полон революционного «социального оптимизма». Бруно Ясенский, свидетель восстания в Кракове 1923 года и коммунистический агитатор в Париже, видит силы, способные перевернуть вверх дном буржуазную Францию, и описывает их в своем романе это французские рабочие и китайские коммунисты-эмигранты.
Своеобразна композиция романа. Порой он распадается на самостоятельные художественные повествования о жизни отдельных персонажей, но месте с тем произведение не утрачивает целостности. Отдельные человеческие судьбы сплетаются в сложный узел фантастических, но в тоже время реалистичных по своей сути событий. Богат и сочен язык Бруно Ясенского: «Когда после целого дня бесплодных поисков работы Пьер возвращался в город каким-то незнакомым переулком, был вечер, и вогнутые квадраты окон начинали уже фосфоресцировать внутренним потаенным светом. Улица пахла подсолнечным маслом, теплом непроветренных квартир, священным торжественным часом обеда. Жадный, прирученный голод, как дрессированный зверь, лег у порога сознания, не смея перешагнуть его, лишь довольствуясь тем, что каждая мысль, желая туда попасть, принуждена была через него переступить». Ясно, что это проза поэта, привыкшего иметь дело с метафорами и рифмой.
Роман начинается с истории маленького человечка, безработного Пьера, в силу своей темноты обманутого хозяевами и ставшего сначала штрейкбрехером, а потом и диверсантом. Это он влил бациллы чумы в водопроводную систему Парижа, после того, как по плану «Зет» правительство и войска оставляют город. План «Зет» был разработан на случай восстания пролетариата, которое и произошло, после того, как Англия и Франция объявили войну Советскому Союзу. Эту войну спровоцировала своими действиями Польша.
Во главе новой Коммуны – Парижского Совета квартала Бельвиль встают рабочие-парижане Лаваль и Лекок. Одновременно в Латинском квартале китайские студенты во главе с коммунистом П’ан Тцян-куэем создают Китайский сеттльмент. П’ан Тцян-куэй мобилизует сорбонскую интеллигенцию на поиски противоядия от чумы. Этот железный человек (Бруно Ясенский подробно излагает историю его жизни, жизни революционера-подпольщика, опираясь, как можно предполагать, на собственную биографию и биографию своего друга Домбаля) приказывает расстреливать в своем Китайском сеттльменте всех заболевших при появлении первых симптомов чумы. Вот как писатель начинает душераздирающую сцену, когда один из просителей умоляет П’ан Тзян-куэя не расстреливать его жену:
«-Осмелюсь обратиться к вам с большой просьбой, с громадной просьбой… — произнес вполголоса японец узкими, как то странно, не в лад словам, подпрыгивающими губами, и эти губы затрепетали, упали, приникли к костлявой огрубевшей руке П’ан Тзян-куэя.
П’ан Тзян-куэй от неожиданности выдернул руку
— Вы с ума сошли! В чем дело?»
Японец объясняет, в чем дело. Характерен ответ П’ан Тцян-куэя, он достоин цитирования:
«- Не понимаю вас, товарищ… Или, вернее, начинаю вас, кажется, понимать, — сказал он резким, полным презрения голосом, — дело в протекции. Вы требуете от меня нарушения закона о борьбе с эпидемией для того, чтобы продлить на несколько дней жизнь одного из зараженных индивидов на том единственном основании, что индивид этот – ваша жена. Вы забываете, должно быть, что ежедневно гибнут, без всякой протекции десятки наших лучших работников, и что лишь благодаря введению закона о ликвидации зачумленных нам удалось понизить смертность в республике свыше чем на пятьдесят процентов…»
Страшный человек в чудовищной ситуации…
Лаваль и Лекок пытаются прорвать блокаду и доставить продовольствие в голодающий и умирающий город. Но в четырехстах привезенных Лавалем мешков под тонким слоем муки оказался песок…
Но одновременно с большевистскими правительствами Совета в Бельвиль и Китайского сеттльмента в Сорбонне возникают разнообразные буржуазные правительства: еврейское гетто в квартале Отель-де-Виль, изгнавшее из него мелких лавочников-поляков, бурбонская монархия в Сен-Жермен, русская концессия (разумеется, белая) в Пасси, республика полисменов острова Сотэ. Антиподом П’ан Тцян-куэя в романе является ротмистр Соломин. Они оба прошли горнило гражданских войн – в России и в Китае. Но П’ан Тцян-куэя невзгоды закалили, как сталь, а в ротмистре Соломине выжгли все человеческое. Поэтому в решительный момент он не сумел отрешиться от идеи мести большевикам и сосредоточится на спасении себя и своих людей от чумы. Добиваясь у соседней бурбонской монархии выдачи на расправу застрявших в чумном городе советских дипломатов, он сам своими руками впускает чуму в свою «концессию».
Еще одним антиподом П’ана, тщательно и художественно выписанным Бруно Ясенским, является миллионер Давид Лингслей, приехавший в Париж на переговоры американских и французских капиталистов. В момент эвакуации города французские миллионеры «забыли» своих американских коллег. Оставшись «один на один» с чумой Лингслей переживает глубокий экзистенциальный кризис, заново переоценивает свою прежнюю жизнь: «Жизнь оказалась предприятием убыточным, и мистер Давид Лингслей чувствовал, что он без сожаления закрывает ее торговую книгу. Стоило ли ему двадцать долгих лет, днем и ночью, как каторжнику, вертеть тяжелые жернова миллионов, обильно смазывая их липким красным маслом, чтобы в момент подведения баланса убедиться, что в трудолюбиво сооружаемых амбарах вместо муки миллионами расплодились крысы цифр, чудовищная, несметная армия, вечно голодная и алчная, точащая уже зубы на него самого – на него, который мнил их своим орудием, средством, а внезапно оказался сам лишь средством для какой-то неведомой цели».
Между тем П’ан Тцян-куэй сам заболевает чумой. Только железная сила воли позволяет ему не только скрывать болезнь, но и продолжать руководить сеттльментом. Получив из лаборатории извещение, что получены антитела для борьбы с действующим штаммом чумы, он отдает последние распоряжения о производстве вакцины и распространении ее в первую очередь в Латинском квартале и квартале Бельвиль, а потом и по остальному Парижу. После чего приводит в исполнение собственный приказ о ликвидации всех заболевших, стреляя в висок из револьвера.
***
В этой маленькой по объему гениальной книге Бруно Ясенского раскиданы семена многих последующих литературных направлений и стилей.
Ау, товарищи соцреалисты и господин Максим Горький! Получите и распишитесь – герой из вольфрамомолибденового сплава П’ан Тзян куэй появился на пять лет раньше Павки Корчагина из повести «Как закалялась сталь», на тридцать лет раньше Василия Губанова из фильма «Коммунист». Жить рядом с подобным героем неуютно, не даром Борис Стругацкий отрекся на склоне лет от своего героя Быкова. Но теперь ясно, что это не голый конструкт «социалистического реализма», а живой образ, вписанный в контекст эпохи.
Ау, господа экзистенциалисты! Вот вам чистая экзистенция (переживание субъектом своего «бытия-в-мире») – безработный Пьер на которого весь мир идет войной, П’ан Тцян-куэй в детстве гнутый и несогнувшийся или Давид Лингсдэй с совершенно экзистенциальным сеансом психотерапии – одновременно с Хайдеггером и за пять лет до Ясперса, за двадцать лет до романов Жана-Поля Сартра и Альбера Камю.
Ау, поклонники турбореализма! Вот вам «философско-психологическая интеллектуальная фантастика, свободно обращающаяся с реальностями», (© Сергей Бережной) причем зафиксированная от имени разных очевидцев.
Ау, куртуазные маньеристы! Перед вами произведение, которая напрочь перебивает ваше сочетание изысканности с циничным юмором своим сочетанием поэтической изысканности с прозой жизни.
Постмодернисты! Вот вам мне нечего сказать. Хотя на глазах читателей повесть готова рассыпаться на отдельные листы, в ней присутствует внутренний стержень, столь не любимая вами «точка сборки» — этот самый П’ан Тзян-куэй. Именно поэтому она «довлеет к тоталитаризму», и должна вами проклинаться.
***
Роман «Я жгу Париж» был напечатан несколькими выпусками в 1928 году в газете «Юманите», что привело к высылке Бруно Ясенского из Франции. С 1929 года он жил и работал в СССР, а его роман был переведен на русский язык, и отпечатан двухмиллионным тиражом. Ясенский много ездил по нашей стране, встречался с рабочими, колхозниками, студентами, пограничниками, с партией ЭПРОНА выходил в Тихий океан на спасение терпящего бедствие судна, жадно впитывал в себя новые впечатления. Особенно много писатель ездил по Таджикистану.
Бруно Ясенский обладал незаурядными лингвинистическими способностями. Свои ранние стихи он писал на польском языке. Роман «Я жгу Париж» написан по-французски. А его главные романы «Человек меняет кожу» и «Заговор равнодушных» стоят в одном ряду с лучшими образцами русской советской литературы.
Начиная с 1931 года, Бруно Ясенский написал на русском языке несколько повестей – «Бал манекенов», «Нос», и два крупных романа, один из которых – «Заговор равнодушных» — так остался незавершенным. В 1932-1933 годах Бруно Ясенский написал роман «Человек меняет кожу» о сооружении большого оросительного канала в Таджикистане, об английских шпионах, недобитых басмачах и бдительных чекистах.
По иронии судьбы именно «бдительные чекисты» поставили точку в творчестве Бруно Ясенского, арестовав его 31 июля 1937 года по обвинению в работе на польскую (sic!) разведку. В заявлении на имя наркома внутренних дел СССР от 17 сентября 1937 года Бруно Ясенский признал себя виновным. Однако впоследствии, на суде, виновность свою писатель категорически отрицал. И утверждал, что его подвергли незаконным методам ведения допроса. А свои показания он давал под давлением. Приговором Военной коллегии Верховного суда СССР от 17 октября 1938 года Бруно Ясенский был приговорен к расстрелу. Однако, подобно Даниилу Хармсу и Мандельштаму Бруно Ясенского «видели» в разных лагерях вплоть до 1942 года. Этот лагерный фольклор сам по себе говорит о влиянии этой личности на современников.
Это не просто отдельная трагедия отдельной личности. Это трагедия режима, который выел сам себя, уничтожая самых преданных своих приверженцев.
цитировать
свернуть ветку
