«Террор»

«Террор»

Дэн Симмонс

Середина 19 века, Арктика, посреди которой намертво вмерзли в лед британские корабли «Эребус» и «Террор». Именно экспедиция сэр Джона Франклина должна была завершить чуть ли не полувековые поиски Северо-Западного прохода к Канаде, потому готовилась по высшему разряду и в соответствии с последними достижениями цивилизованного человечества – парусники оснащались паровыми установками и самоубирающимися винтами, экипажи – новомодными консервированными деликатесами. Достижения вымостили дорогу к долгой мучительной смерти. К традиционно губившим экспедиции догматичности планирования, чванливости командования и воровству поставщиков добавился главный несовместимый с жизнью фактор: живущее во льдах чудовище, которое выныривает из любого сгустка полярной ночи, походя перекусывает человека вместе с реей и любит выкладывать паззлы из фрагментов человеческих тел. Матросы сходят с ума, содомиты плетут заговор, а капитан-ирландец пытается разлепить пьяный бред и накрывающие его по ночам откровения, не обращая внимания на живущую в канатном ящике эскимоску с откушенным языком.

Дэн Симмонс – крупнейший мастер современной фантастики, известный всем и каждому, кроме меня. Умные люди лет двенадцать назад подсовывали «Гиперион», но мне текст показался нудным и многословным и был заброшен на пятой примерно странице. «Террор» еще более многословен и, пожалуй, нуден – но это обусловленная сюжетом и почти чарующая, хоть и довольно безнадежная нудность. Первые 500 страниц 900-страничного тома посвящены обстоятельному нагнетанию кошмара: экипаж сидит на промерзших кораблях, еженедельно сносит в кишашие крысами трюмы очередные трупы и с тоской смотрит в будущее. А читателю еще тоскливей. Я на этом этапе чувствовал себя Геком Финном, который дико загорелся каким-то библейским пересказом, а потом вдруг узнал, что все герои истории давно померли. Гек был еще в выигрышной ситуации: я-то с самого начала знал (за каким-то фигом), что экспедицию Франклина так и не нашли (если не считать нескольких ложек, скелетов и прочих пуговиц). То есть, с одной стороны, ничего хорошего от Симмонса ждать не приходилось, с другой – было интересно, как он вывернется.

Обе стороны оказались вполне впечатляющими. «Ничего хорошего» — довольно мягкий термин. И первые 500 страниц, и последующие, на которых экипажи все-таки сходят на лед и плетутся к берегу, перенасыщены костным крошевом, глупыми предательствами, кошмарными неудачами и глотками, перерезанными в миг триумфа. К автору «ничего хорошего» относится в минимальной степени – он проворошил Эверест материалов, по ноздри влез в эпоху, психологию, Арктику и мерзлые свитера и соорудил многослойный бифштекс-с-кровью-и-цингой, в котором каждому найдется кус по вкусу. Правда, меня малость подламывал странноватый сложносочиненный стиль («Лейтенант Левеконт, со сверкавшим при улыбке золотым зубом, с висевшей на перевязи рукой, занял место Грэма Гора в служебной иерархии, не обнаружившей при такой перестановке видимых признаков распада»). Странность усиливала любовь Симмонса к повторам всего на свете. Он упорно повторяет сравнения (дважды не то трижды уподобляя вмерзшие в лед корабли мушкам, наколотым на штырьки диска музыкального автомата), новые термины («так называемые полыньи (таким словом один русский капитан, знакомый Блэнки, обозначал трещины во льду, открывающиеся прямо у вас на глазах», а через сотню страниц – «полынья — так русские называли редкие отверстия в паковом льду, не замерзавшие круглый год») или просто полюбившиеся детали:

«Самые опытные из нас хорошо стреляют птицу на суше, но не крупную дичь»

«И похоже, никто из нас никогда не охотился на дичь крупнее птицы».

«Он был включен в состав отряда, знал Гудсер, поскольку являлся одним из немногих мужчин на обоих кораблях, имевших опыт охоты на дичь крупнее тетерева.»

«Гудсер, никогда в жизни не охотившийся на зверя крупнее кролика или куропатки…»

«Она единственная среди них, кто умеет охотиться на зверя и ловить рыбу во льдах…»

Впрочем, такой подход по-своему обаятелен. Что сказалось, видимо, на переводчице, неожиданно принявшейся переводить слово «man» строго как «мужчина» – это на корабле, где по умолчанию никого другого и нет (в книге-то есть, но этот момент всегда оговаривается автором отдельно), — и возлюбившей удивительное выражение «которые все», употребив его шесть раз:

«Тогда же ныряльщики — которые все получили обморожение и едва не умерли…»

«Над палубным настилом на добрых четыре фута поднимается куча из сотен крыс, которые все борются за возможность подобраться к окоченелым трупам»

«…Торрингтона и Хартнелла в самом начале января, а затем рядового морской пехоты Уильяма Брейна третьего апреля, которые все умерли от пневмонии»

«На совещании присутствовали также два ледовых лоцмана, мистер Блэнки с «Террора» и мистер Рейд с «Эребуса», а равно два инженера, мистер Томпсон с корабля Крозье и мистер Грегори с флагмана, которые все стояли в нижнем конце стола»

«Фицджеймс потерял своего начальника, сэра Джона, и своего первого лейтенанта, Грэма Гора, а также лейтенанта Джеймса Фейрхольма и старшего помощника Роберта Орма Серджента, которые все стали жертвами зверя»

В общем, меня, признаться, сильно утомило это затянувшееся пиршество – вкупе с регулярным подсчетом потерь (нарастающим остатком), заставляющим вспомнить фильмы типа «Королевской охоты». Которые вообще-то имитировали компьютерную игру, где такой арифметический подход к ресурсам вполне уместен.

Я бы не удивился, если бы герои так же размеренно и самоубийственно тащились до самого финала с титром «Так все и умерли». С другой стороны, понятно было, что сюжетный выверт неизбежен – и, скорее всего, предсказуем. Не зря же, проницательно думал я, «Террор» открывается эпиграфом из «Моби Дика».

Симмонс меня обманул. Как, надеюсь, и всех остальных читателей. Не только раздутой втрое против разумных размеров прелюдией. Обманул сильно, мастерски и очень красиво. Последняя треть книги захватывает, как в детстве. Ну, может, за изъятием пары финишных космогоническо-этнографических главок, которые лично мне очень близки и симпатичны, сюжетом обусловлены – но все-таки завиральны и слишком жестко напоминают, как на самом деле звучит человек.

И каким образом эти звуки извлекаются.

Страшным и чарующим, оказывается.