Ну а пока интересности, имевшие место позавчера, пребывают в состоянии оцифрованных колебаний воздуха, вот вам очередной фрагмент с прошлогоднего мастер-класса, озакорюченного мною большей частью до удобочитаемых букв 
6
С. Логинов: Так, М*** А***. М***, расскажите о себе.
(...)
С. Логинов: А у меня вопрос: вы любите рассказы Александра Шалимова?
М.А.: Не знаю (?).
С. Логинов: А я вот сидел и думал: боже мой — ну перечиталась автор рассказов Александра Ивановича Шалимова. Перечиталась. «Окно в бесконечность», и так далее, и так далее. Учёный — старый, которого, разумеется, все зовут «Старик»; эксперимент, который, разумеется, кончается ужасающим срывом; продолжение эксперимента какими-то теми или иными методами — или же наоборот: не-продолжение, умение отказаться от эксперимента... — это были любимейшие темы и любимейшие приёмы Александра Шалимова.
А. Кубатиев: «Место для памятника»...
С. Логинов: «Место для памятника» — это Гранин.
А. Кубатиев: ...чуть позже. Я и говорю: Гранин. Чуть другой поворот...
С. Логинов: Честно говоря, это перед нами рассказ 60-х — начала 70-х годов прошлого века и прошлого тысячелетия. Мы с вами всё-таки в другом тысячелетии. Самое забавное, что и язык очень похож на «среднеусреднённый» — если можно так выразиться — отредактированный язык фантастики 60-х. Там каждое произведение проходило через вот эти самые редакторские сита и так далее, и в результате очень тяжело автору было сохранить свою индивидуальность. Какого автора ни открой — ляпов чудовищных нет (ну разве что редактор, корректор нечаянно пропустил), но и особых примет индивидуального стиля тоже найти невозможно. И вот этот рассказ кажется таким.
Но зато имеют место некоторые ляпы. Я долго думал: что это? какая-то альтернативка?.. Наш Старик...
Е. Лукин: Альтернативка.
С. Логинов: ...был 1938-го года рождения — но при этом выясняется, что дело ещё задолго до революции, потому что: имеет место черта осёдлости...
Е. Лукин: ОсЕдлости.
С. Логинов: ...осЕдлости, хорошо! (смех в аудитории) — то есть без буквы «ё» пишется. А я люблю букву «ё» и вставляю её там, где нЁ надо.
Е. Лукин: Ну и люби.
Из аудитории: ...«осЁл на пол»?
Е. Лукин: «Медленно осёл на пол», совершенно верно.
С. Логинов: (продолжая начатое до разговора о букве «ё») ...что он является евреем-выкрестом... О каких выкрестах может быть речь, о какой черте осЁдлости (а также осЕдлости) может идти речь в 38-м году? Ну и так далее, и так далее. Радикальные политические взгляды, и прочее, и прочее, и прочее. Это — что? Это действительно альтернативка? — но тогда в остальном-то дальше рассказе, в его идеях, в его целях мы не встречаем ничего, что могло бы решаться методами альтернативной истории. То есть: единственное, что мы видим, альтернативное — это биографию Якова Матвеевича Ковалёва.
Е. Лукин: «Потянулись в Москву, кто на пневмоэлектричках, кто на личных прыгалках» — это что, наш мир? «Личная прыгалка» — это что?
С. Логинов: Так вот, у меня поначалу было ощущение, что действие происходит где-то в конце XXI века, недалёкое будущее, когда уже не на «Тойотах», а на личных прыгалках. И в этом плане глубокий старик — этот самый учёный 1938-го года рождения — оказывается уж очень он глубоким стариком. А потом, когда вдруг отбрасывают его ещё в дореволюционное прошлое, то тут... у меня лично создалось впечатление, что автор просто так и не поняла — о каком времени и о каком мире пишет.
Е. Лукин: (большей частью неразборчиво, что-то возражает).
С. Логинов: Дай бог, чтобы поняла. Тогда надо сделать так, чтобы читатель тоже это понял.
Ну а потом, оказывается, делается некий эксперимент, как всегда опасный, как всегда чего-то там, так сказать, долбануло... ну да, как всегда — не вынесли всё это за пределы, чтобы не погибли окружающие люди... Разумеется, Старик погиб, а его ученица собирается, с одной стороны, продолжать его дело — а с другой стороны... Видите ли, Старик её спросил за кормлением уток (кстати, очень хорошая, красивая сцена, когда назавтра идти... то ли взорвёмся, то ли не взорвёмся, а пока посидим и покормим уток — это действительно красиво выглядит)... И он начинает спрашивать: «Как вы думаете, наши имена будут запомнены или нет?» — и здесь вытаскивается... как это?.. в России три вопроса: «что делать?», «кто виноват?» и третий — еврейский вопрос. Его, оказывается, нельзя запомнить, потому что он выкрест, и настоящее его имя, там, тэ-тэ-тэ-тэ-тэ...
Хорошо. Но рассказ-то ведь не об этом. Не о тяжёлой судьбе выкрестов или не о тяжёлой судьбе, там, фольксдойче или ещё кого-то. Надо, наверное, было вам чётко понять: о чём рассказ — и тогда уж писать либо о взрывах и необходимости продолжать / не продолжать эксперимент, либо о противостоянии этих самых товарищей... как бишь, подобрать-то слова... великодержавных шовинистов, которые вынуждены, скрипя всем, что у них там внутри скрипит, давать возможность работать невеликодержавным, так сказать, товарищам... Но потом уж, когда он взорвётся и погибнет, — уж тут-то мы тебя загнобим окончательно, засекретим, чтоб памяти от тебя не осталось! Вот либо об одном, либо о другом. Либо большую повесть, в которой комплексно всё сделано. А пока что у меня осталось ощущение непонятности.
Ну и первое ощущение непонятности, когда я здесь уже начинаю смотреть: с одной стороны (не разобрал слово), с другой стороны там Лига Наций поминается и чёрт знает что ещё — знаем мы, когда Лига Наций прекратила своё существование... Уже начинаю сбрасывать всё это на некую бессвязность повествования.
Может быть, сочинитель Евгений Лукин понял лучше и объяснит лучше.
Е. Лукин: Дело в том, что перед героиней рассказа... вернее, она стоит перед выбором: либо согласиться с тем, что во всём виноват Старик, и, так сказать, вычеркнуть его имя из анналов истории и продолжить его дело; либо сказать, что он ни в чём не виноват, но если он ни в чём не виноват — проект закрывают. Вот такая дилемма. Это то, что понял я.
С. Логинов: «Всегда передо мной дилемма: / Читать Немцова или Лема?» (смех в аудитории).
Е. Лукин: Перед тем, как спросить автора, я выскажу тоже своё предположение. Мне показалось, что это альтернативная история, и дело там не только в этих пневмоэлектричках и личных прыгалках, дело даже не в том, что человек родился в 38-м и становится выкрестом, будучи по рождению евреем, — а дело в том, что там существует ещё Российская империя, как я понял, там Октябрьской революции-то не было... как и Февральской. Вот в чём дело. И поэтому, как ни странно, вот эта вот атмосфера 60-х годов — она имеет право возникнуть и на том фоне. (...) Другое дело, что это не совсем прописано, не выпячено, то есть читателя не взяли и не ткнули носом вот в эти вот...
М.А.: (что-то говорит, совершенно неразборчивая запись).
Е. Лукин: (отвечает М.А.) А они как-то, вот эти подробности, свидетельства этой альтернативки, — они всё-таки даже для меня проскальзывают, хотя я сразу заподозрил, что тут что-то не то, что не ближайшее это будущее и не настоящее. Что это что-то такое параллельное. То есть — что же тут не вышло, я пытаюсь понять.
А. Кубатиев: Щепетнева вспомни. Есть просто уже более удачное решение... (неразборчивый фрагмент) ...становится очевидно, что всё это, так сказать, вуалечка такая бледненькая.
Е. Лукин: Вот, вот, вспомнил, с чем сравнить: была у нас удачная миниатюрка о том, как инопланетянин явился на бал-маскарад и нарядился бухгалтером — и ему не дали первую премию. А за что? Пришлось ему разоблачаться и вылетать в трубу с вихрем искр, обиженному. Вот я боюсь, что здесь произошло то же самое.
С. Логинов: Нарядили вашу альтернативку бухгалтером.
Е. Лукин: Да. Альтернативка получилась, наверное, бухгалтером — и вот как-то она серенько, невыпукло прошла. Вот мне кажется так.
(Продолжение следует.)
цитировать
свернуть ветку
