(Из статьи Марии Маликовой «Скетч по кошмару Честертона» и культурная ситуация нэпа».)
Финал спектакля А. Таирова “Человек, который был Четвергом” (1923, инсценировка С. Кржижановского):
Голос Воскресенья: …закройте библию. Разверните “Таймс” — он знает. (Хохочет.) А теперь, пешки, долой с доски. Объявляю: мат. <…>
Шум. Вспыхивает свет. Четверг (Сайм), как и в первой ситуации, стоит на мосту, повисшем над утренним пробуждающимся городом.
Голоса газетчиков: “Таймс”, воскресный номер. “Таймс”. Сенсационно: убийство короля в Париже. Экстренный выпуск: Король убит.
[Появляется поэт-анархист Грегори, место которого в Совете анархистов занял Сайм; с тех пор и до этого момента поэт в действии не участвовал.]
Сайм: <…> Король…
Грегори: Да. Вы ловко отняли имя; мы — жизнь. <…> Пока вы, ищейки Скотлэнд-Ярда, кружились по собственному следу и арестовывали друг друга, мы, анархисты, успели спокойно сделать свое дело. <…> Мы использовали вас, шестерых, как наемных комедиантов. Теперь можете повторять вашу комедию где захотите, хоть на театре. Нам она больше не нужна. Приятного воскресного отдыха, мистер получетверг, полу… (уходит).
Сайм окаменел. После колебания, вынув голубую карточку, разрывает ее. Просыпающийся город.
Честертону было известно о постановке Камерного. В предисловии к пьесе по роману, написанной его родственницей Сесиль Честертон в соавторстве с Ральфом Нилом (опубл. в 1926), он писал: “Большевики наделали много глупостей — но самая странная глупость, о какой мне довелось слышать, это то, что они попытались превратить эту романтическую антианархистскую историю в анархистскую пьесу. Только богу известно, что они на самом деле сделали — помимо того, что, очевидно, придали моей истории смысл, прямо противоположный тому, что в ней заложен. Возможно, они решили, что увидеть полицейского смешным — значит считать полицию бессмысленной. Возможно, они скажут, что видеть смешное в Дон Кихоте — значит считать рыцарство бессмысленным, — иными словами, это варвары, которые еще не научились смеяться. Но в данном случае появляются определенные последствия. Смех над полицейским для меня всегда вполне смешон. Если кто-нибудь сочтет эту историю фарсом воздушных шаров и сбежавших слонов, меня это нисколько не заденет — и я не буду никому докучать объяснениями смысла своей аллегории. Но если кто-нибудь, даже в Москве или Вене, начинает придавать этому смысл совершенно иной, или прямо противоположный, я не могу не сказать несколько слов об истинном происхождении и облике своей истории. Я не хочу принимать самого себя всерьез — это большевизм, среди прочих своих преступлений, заставил меня на мгновение стать серьезным”.