Философ катастрофы
«Что выше, искусство или философия? – Никто не ответит, без одного или другого жизнь была бы нестерпимым свинством, но, кажется, без второго все-таки большим».
[Stanisław Ignacy Witkiewicz «Jedyne wyjście»/Станислав Игнаций Виткевич «Единственный выход»]
Он публиковал статьи, спорил с мнениями современных философов, писал «Zagadnieniа psychofizyczne/Психофизические вопросы», предупреждал, что «исчезновение метафизических чувств ведет к разнузданности артистических форм, которое является концом искусства вообще на нашей планете». В сентябре 1936 года выступил с рефератом на Философском конгрессе в Кракове. Годом позже принимал у себя в гостях немецкого философа Ганса Корнелиуса/Hans Kornelius, с которым его связывали приятельские отношения.
В 30-е годы он познакомился с важными писателями того периода — Софией Налковской/Zofiа Nałkowska, Витольдом Гомбровичем/Witold Gombrowicz и Бруно Шульцем/Brunon Schulz, творчество которого он оценивал особенно высоко. Публиковал в прессе статьи и литературные рецензии, читал доклады в рамках цикла научно-литературных курсов, в организации которых принимал участие. Изрекал пророчества.
«Мировая катастрофа все ближе и ближе. Сомнительным кажется то, что после нее мы сможем жить нормально».
[Станислав Игнаций Виткевич в письме Гансу Корнелиусу, 19 марта 1939]
В 1938 году Виткаций написал драму «Tak zwana ludzkość w obłędzie/Так называемое человечество в помешательстве» (не сохранилась), в которой таился, подстерегая, призрак наступающей катастрофы. Он четко ощущал ее близость, поэтому издавна пребывал в состоянии глубокой депрессии. Начало войны застало его в Варшаве, где он попытался попасть в армию, однако не был принят из-за своего возраста и состояния здоровья.
«Ничто так не нервирует, как болтовня людей – мол, ничего не меняется, власть есть всегда, и Сталин или там Ленин -- это тоже самое, что Вильгельм II, а тот такой же, как Наполеон, Людовик XIV, Цезарь и Александр Македонский. Люди не замечают передвижения человеческих типов и классов в истории, а видят лишь банальные и поверхностные аналогии, которые вообще неважны».
[Stanisław Ignacy Witkiewicz «Niemyte dusze»/Станислав Игнаций Виткевич «Немытые души»]
5 сентября 1939 года Виткаций отправился вместе с Чеславой Окниньской на восток. Эта пара беженцев добралась до села Езëры в Полесье, где 18 сентября, услышав весть о вторжении Красной Армии в Польшу, попыталась покончить жизнь самоубийством (несмотря на принятую большую дозу люминала Окниньская выжила). Станислав Игнаций Виткевич был похоронен на деревенском кладбище в Езëрах.
«Нам должно быть достаточным того, что в Польше нашелся человек крупного формата, который, несмотря на все свои странности и творческие неудачи, поднялся намного выше, чем большинство его современников. Споры и полемики в Польше в межвоенный период кажутся ерундой, если их сравнить с тем, что имел в виду Виткевич».
[Czesław Miłosz «Granice sztuki», w: «Stanisław Ignacy Witkiewicz. Człowiek i twórca», Warszawa, 1957/Чеслав Милош «Границы искусства», в: «Станислав Игнаций Виткевич. Человек и творец», Варшава, 1957]
Лица Виткация
Полвека назад Kонстанций Пузына/ Konstanty Puzyna предсказывал, что Виткаций «накормит» еще несколько поколений исследователей. Его достижениями пользуются многие театроведы, полонисты, искусствоведы, философы. Вслед за теоретиками идут практики, то есть фотографы, художники, кинематографисты, актеры, режиссеры, прозаики, драматурги – как склонные к скандализму, так и ясно и трезво мыслящие.
Януш Деглер/Janusz Degler назвал биографию разностороннего Виткевича «Witkacego portret wielokrotny/Многократный портрет Виткация», так как у этого человека было несметное количество лиц. Из автопортретов Станислава Игнация Виткевича невозможно, например, понять, какой был у него цвет глаз -- в зависимости от композиции глаза становились карими, иногда имели различные оттенки серого и черного, а иногда были зелеными, а то и фиолетовыми. Одна из актрис запомнила его таким:
«Он был красив. Высокий, крепкого телосложения, темноволосый и с темным, как будто омраченным лицом, которое вдруг озаряли очень светлые, синие глаза. Взгляд у него был проницательный, стальной. Приехал в Лодзь, потому что мы должны были играть в спектакле по его пьесе «Persy Zwierżątkowskaja».Это была первая постановка после спектаклей «Wariat i zakonnica» и «Jan Maciej Karol Wścieklica». И опять неожиданность. Станислав Игнаций Виткевич был чрезвычайно скромным человеком. Он не верил ни в успех, ни в то, что его пьеса чего-то стоит. Приехал к нам на последние репетиции. Не надо, пожалуй, добавлять, что для нас это пьеса была шокирующей в каждом аспекте. Сюжет? Сегодня я уже не могу его пересказать, просто не помню. Зато точно помню то, что Виткевич сказал, отвечая на наши настойчивые вопросы: „В принципе, есть три основных движителя всех человеческих начинаний – это деньги, женщины и власть”. Каждый из трех актов пьесы имел отношение к одному из перечисленных движителей. Однако в конце концов побеждали все-таки деньги».
[Wanda Jakubińska-Szacka «Teatr na wesoło i na poważnie. Łódź-Lwów (lata 1924-1930). «Pamiętnik Teatralny», 1-2, 2010/ Ванда Якубиньская-Шацкая «Театр в шутку и всерьез. Лодзь-Львов (1924 – 1930)». «Паментник театральны», 1-2, 2010]
Скромный Виткаций? Удивительный портрет, если принять во внимание широко распространенные слухи о его будоражившем окружение вызывающем поведении. Но, будучи настоящим художником, он уважал, однако, труд других художников, театральных актеров, ищущих нужные средства выражения в ходе репетиций.
«Что касается нашей актерской работы, Виткевич не имел к ней никаких претензий, не делал никаких замечаний. Говорил, что ему все, от начала до конца, нравится. Чем лучше автор, тем выше он ценит актерский труд, это общеизвестно. Виткевич не только уважал нас, он представил нам доказательство своей безмерной симпатии к нам и благодарности: пообещал каждому из занятых в спектакле актеров, а нас было около десятка, написать его портрет. Разумеется, при условии, что мы приедем в Закопане, где он тогда жил. […] Он должен был написать и мой портрет, но, к сожалению, в назначенный день отправился на прогулку в горы, а на следующей день ему нужно уже было ехать в Закопане. Так он прибежал в пансионат, а затем и взбежал на третий этаж по дощатой лестнице, и очень искренне попросил у меня, соплячки, прощения за свою оплошность. Он мог себе такое позволить».
[Wanda Jakubińska-Szacka «Teatr na wesoło i na poważnie. Łódź-Lwów (lata 1924-1930). «Pamiętnik Teatralny», 1-2, 2010/ Ванда Якубиньская-Шацкая «Театр в шутку и всерьез. Лодзь-Львов (1924 – 1930)». «Паментник театральны», 1-2, 2010]
Мушкетер польского авангарда
Как заметил Витольд Гомбрович: «Нас было трое: Виткевич, Бруно Шульц и я, три мушкетера польского авангарда межвоенного периода. Как сейчас оказалось, этот авангард не был эфемеридой». Как это и подобает авангардисту, Виткевича не воспринимали при жизни, так как следовало бы.
«Виткаций казался мне очень сильной личностью, даже давящей на других людей, с прекрасным, хотя угрюмым и беспокойным умом. Это был очень одаренный человек, но оттенок извращенности и в общении, и в творчестве делал его скорее отвратительным, чем привлекательным. Спустя годы, однако, видно, что дух времени все более сходится с тем трагическим духом Виткевича. Надо все-таки признать, что он опередил время, которое только сейчас его догоняет».
[Witold Gombrowicz «Autobiografia pośmiertna», Kraków, 2002/Витольд Гомбрович «Посмертная автобиография», Краков, 2002]
Лишь немногие произведения Виткация были изданы при жизни автора: только два романа и шесть драм, в том числе только два акта пьесы «Straszliwy wychowawca/Ужасный воспитатель». Значительная часть богатого творческого наследия Виткация, который написал 43 драмы, к сожалению, пропала. Полностью уцелели лишь 22 пьесы, при чем «Szalona lokomotywa/Безумный локомотив» только в переводе на французский язык знакомой Виткевича Ядвиги Стжалковской/Jadwiga Strzałkowska.
Пророческие тексты Станислава Игнация Виткевича опередили эпоху. Театр неустанно из них что-то берет и заново интерпретирует. Катастрофическая драматургия Виткация лежала в основе репертуара польских театров в 60-е, 70-е и в кризисные 80-е годы. В неоднозначных сценических произведениях автора драмы «Sonata Belzebuba/Соната Вельзевула» было полным-полно коварно умных, хорошо закамуфлированных намеков, наблюдений и фраз, весьма пригодных для насмешек над мало любимой властью.
На фоне сегодняшней политической и общественно-экономической ситуации в Польше Виткаций, возможно, нас уже не провоцирует так, как прежде, и не дразнит. Конечно, это при условии, что зритель ожидает от него чего-то большего, чем простая политическая аллюзия, которая в произведениях автора драмы «Szewcy/Сапожники» была лишь предлогом для размышлений на более общие темы и приглашением к дискуссии о том, что важно. Его соображения, касающиеся значения и общественного положения художника по-прежнему отлично вписываются и в наше время, в котором искусство сталкивается на обочину, а творческие личности играют роль жизненных изгоев.
«Родиться горбатым поляком, это невезение, но родиться кроме того еще и художником в Польше, это уже полный облом».
[Stanisław Ignacy Witkiewicz «Nienasycienie», 1927/Станислав Игнаций Виткевич, «Ненасытимость», 1927]
Виткаций относится к тем драматургам, которые сегодня говорят с нами на вполне понятном языке. Его драмы терпеть не могут выдумок, что видят все, кроме тех, кто их ставит.
(Окончание следует)