Пособие по психологии диктатора
К Гитлеру у нас в стране два типических отношения — полное неприятие либо чуть ли не благоговение. И то и другое крайне агрессивное. Второе зародилось с развалом СССР и появлением в «новой России» собственных националистов, из которых лишь единицы понимали, в чем суть данного учения. Доводилось общаться и с теми, и с другими, сам побывал и в том, и в другом лагере, а затем повзрослел и, надеюсь, теперь отношусь к фигуре Гитлера как должно — как к великой исторической личности. Хотя, положа руку на сердце, конечно, нет — ведь тот же Сталин все-таки наш, а это же... И «Мою борьбу» читал, с чувством некоторого превосходства поглядывая на окружающих — во-первых, все же она каким-то образом запрещена, по крайней мере, прямое цитирование, а во-вторых, стало понятно, что подавляющее большинство телеголов, писателей и режиссеров, рассуждающих, пишущих и снимающих даже не о самом Гитлере, а о нацизме как таковом, букварь-то и не читали.
И вот Александр Сокуров в 1999 году снимает (так и просится — «смело» или «провокационно», но нет — он тогда уже вовсе не ориентировался
Что же получилось? А получился уставший, больной, запутавшийся человек. Человек, а не тиран, диктатор, отец нации, фюрер. И его жалко. Он не может, уже десять лет не может побыть один, побыть собой. Вы только представьте себе, каково это? Сорок лет идти к своей цели, достигнуть ее и понять, что власть — это гидра. Срубишь сто голов, чтоб победить и в итоге вместо своей вырастет такая же, сто первая. Вот ты на вершине, окруженный толпой прихлебателей, которые помогли тебе туда забраться и вдруг превратились из друзей в льстецов и паразитов. Друзей нет — единственный друг (по крайней мере, так принято считать) Рудольф Гесс давно уж пропал в Англии. Подругу — Еву — вынужден скрывать от народа, держа ее практически в заточении в Бергхофе, изредка посещая на выходных. Вот такой день и показан.
Гитлер отвык вести себя естественно. Он всегда на публике, ему всегда смотрят в рот сотни и тысячи людей, он разучился говорить — он ораторствует. Несколько раз за день он пытается поговорить с Евой и каждый раз срывается на «речь». А уж выходя к гостям, и подавно. Неважно, что это лишь три человека и прислуга — для Гитлера есть теперь только два типа разговора: выступление и приватная беседа, в которой хоть и допускаются какие-то вольности («Кто-нибудь хочет трупного чаю?»), но все равно секретарь с блокнотиком стоит за плечом — «вождь говорит«! И оказавшись один на один с Евой, он теряется. То по-детски дурачится, то выдает очередной спич, то сворачивается в комочек с требованием чтоб пожалели.
Он понимает, что в ловушке, в которую сам себя загнал и из которой уже не выберется. Что эти люди вокруг только и ждут, чтоб захохотать на любые слова, потому что давно научились угадывать по его лицу, что вот сейчас он пошутит, или начать поддакивать с озабоченной физиономией, когда угадают, что он говорит серьезно. И Гитлер незатейливо развлекается, говоря то про войну с Италией, то про чехов, произошедших от монголов, ребячится, подбрасывая ежика на дремлющего Бормана и сваливая вину на Геббельса. И лишь один раз позволяет себе на секундочку стать человеком — в самом конце, уже уезжая, говоря Еве -- Самая хрупкая вещь на свете — красота. Пока вы живете, буду жив и я. -- а затем, подзывая Бормана, спрашивает: -А где эти... щенки? (в самом начале ему подносят показать щенков видимо от местной собаки, а он устало и раздраженно от них отмахивается) и тут же с тоской понимает, что их уже утопили из-за того, что он их отверг, и когда Борман лживо подтверждает, что, мол, чумка, привычно выдает новую глупость.
Кино не для всех. Не только потому, что для многих оно просто будет скучным. А потому, что в Гитлере — порождении ада и карикатурной фигуре с нервным тиком — можно попытаться увидеть человека. Человека в ситуации, в которой никому не пожелал бы оказаться — всегда один в толпе обожателей.