Родился в 1878 г.
Сборники его стихотворений: «Sny о potędze» (1901 и 1905), «Dzień duszy» (1903), «Ptakom niebieskim» (1905), «Pieśni, śpiewane sobie i nocy» (1905) и другие; ему же принадлежат поэма «Mistrz Twardowski. Pięć śpiewów o czynie» (1902), пьеса «Skarb» (1904).
Он находился под влиянием Гуго фон Гоффмансталя, Метерлинка, Гауптмана, Словацкого, Ницше, но чужие образы умел перерабатывать по-своему.
Польская критика признает за С. артистическую простоту, нежный и возвышенный тон, мелодичные рифмы, классический польский язык.
Вдохновение С. сравнивают с «ясным и прозрачным источником, который может сделаться бурным и пенистым, но не мутным» (Я. Стен).
Основное настроение С. — мягкая печаль, родившаяся «в серый час жизни», «в печальную пору человечества», «в полусонном царстве сумерек», когда «паук гробниц опутывал в свою серебристую пряжу каждую мысль, каждое чувство» («Było to dawno»...).
В поэзии С. властвует чудная и страшная царица-Смерть. Он любит Ночь, которую воспевает в цикле «Песни себе и Ночи» («Пламя», «Обманутая жизнь», «Река»), охотнее описывает безбрежную снежную пустыню («Снег») или дождь, без устали и в такт ударяющий по мутной луже («Слякоть»), чем солнечные радостные картины.
По выражению Бжозовского, «природа нужна С. не как форма для его чувств и мечтаний, но, находясь как бы в его мыслях и чувствах, она представляет пластичный материал для грез и настроений».
Главный сборник С.: «Сны о могуществе» вместе с подзаголовком поэмы о Твардовском («Пять песен о подвигах») лучше всего выражает основное настроение музы С.
Если он хочет из бесформенной массы драгоценных металлов выковать себе сердце «закаленное, мужественное, гордое, сильное» («Kowal»), заставить это сердце «звенеть в песне мощи — великой, простой, суровой и твердой, в песне бури и свободы — дерзкой и страстной» («Poczucie plełni»), то это стремление к «могуществу» служит только признаком бессилия поэта, его женственной уступчивости.
При всем том, в творчестве С. некоторые польские критики видят и жизнеспособный элемент, так как идеал поэта (облагороженный сверхчеловек) противоположен идеалу Ницше.
С. не чужд альтруизма.
Если бы поэт был могучим властелином востока, то созвал бы всех, кого терзает тайная печаль, и отдал бы им «золото, драгоценности, дорогие ковры и свое сердце — великое, доброе сердце» («Mocarz»).
Другие критики считают С. представителем активного духовного элемента, неизвестного служителям официальной церкви.
С. молится перед Распятием за всех преступников, говоря: «Когда ребенок болен — мать не бьет его». Он просит «более чем справедливого» Господа о снисхождении к тем, кто не может быть добродетельным; просит укрыть ленивого работника в поле от взора надсмотрщика, довести пьяного домой по предательским мостикам, замерзшему нищему оставить незапертой дверь булочной, блуднице с больным лицом найти до вечера любовника, убегающему от преследования вору дать крепкие ноги, наконец, послать «величайшую милость, счастье бедняков — внезапную и неожиданную смерть» («Modlitwa»)
Как драматург, С. — типичный символист.
В его трагедии «Skarb» время и место действия безразличны, неопределенны: «быть может, никогда и нигде, быть может — в нас самих и каждый день».
Действующие лица существуют только в экстатическом видении поэта. Идея пьесы состоит в том, что люди только до тех пор стремятся достать клад, скрытый в башне (— идеал), пока верят в реальное существование его, и становятся равнодушными, как только стоявшая на страже у клада жрица отказывает им в требовании посмотреть клад. Тогда люди начинают искать идеал на земле, т. е. ничего уже не ищут, говоря: «пусть он хоть раз сошел бы на землю, выступил бы из сферы мифа — но для чего же мучиться и губить жизнь из-за химеры»?
См. Р. Chmielowski, «Ze współczesnego Parnasu» («Kurjer codzienny», 1902, № 157); A. Siedlecki, «L. St.» («Słowo Polskie», 1902, № 162); Z. Strzetelska, «Z ostatnich zbiorów» («Nowe Słowo», 1902, № 22, 540—544, № 24, 586—588); B. Breszel, «L. St. Próba syntezy» («Przegląd tygodniowy», 1903, № 42); St. Brzozowski, «L. St.» («Krytyka», 1905, IV, 270—276, V, 390—398, VI, 468—475).
А. Яцимирский.
http://dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biogra...
Подборка стихотворений Леопольда Стаффа от Ирины Поляковой — одного из лучших, на мой взгляд, переводчиков польской поэзии в целом и Стаффа в частности.
Леопольд СТАФФ
(1878-1957)
УПЫРЬ
Как обычно, они в избах тихо уснули.
Мне – беда. И в груди молот лупит тревожно
Храм закрыл, но с руки моей неосторожной
Прямо в омут ключи от него соскользнули.
Встречу нищего — плащ позаимствую драный,
И большущий лопух на висок нацеплю я,
Бледность белой мукой на лице намалюю
Духа изображать средь живущих я стану.
Ветер, ведьмин лохмот иль крыло нетопырье
Подари мне скорей, и в полночном покое
Подкрадусь к их домам, и костлявой рукою
Стану в окна стучать, словно жуткий упырь я.
Пусть от страха вопят… Я взволную, встревожу.
Молот пусть заглушат, что в груди моей бьётся,
И у каждого лоб смертным потом зальётся…
Если спать не могу – пусть не спится им тоже!
ЗАБАВА С ВИНОМ
Напиток грез вкушаю. На стенке бокала
Богемский мастер высек в момент вдохновенья
Сторожкого оленя – застыл на мгновенье
Он в пуще, что в прозрачном стекле засверкала.
Иллюзий заклинатель, я вечно мечтаю,
Клянусь, что вижу лес я таинственный, старый.
Зазеленел прозрачный пейзаж, расцветая,
Смешаешь явь и грезы, в мои веря чары
Напиток милосердный, нектар золотистый,
Сияющее солнце над чащей лесною!
Ах, царственный мой гость, ты здесь в дебрях со мною,
И вдруг мне даришь щедрость улыбки лучистой!
Так за тебя же, солнце, друг верный и смелый,
За ум твой, за здоровье пью влагу святую,
Пью, гость великий, душу твою золотую,
Дух леса, шум и — ах!… В голове зашумело…
ПЕРВАЯ БАЛЛАДА
Куда же мы в безумном стремленьи летели
Толпа энтузиастов, горячих голов?
Ватагою примчались к таинственной цели,
Куда ни глянешь — край здесь и чужд, и суров,
Но хуже, что забыли, где дом наш и кров.
Не на охоту ль кликнул таинственный зов?
Зачем? Друзья, не зря я смеюсь над судьбою
Хвалился б всякий, весел, удачлив, здоров —
Но взять мы позабыли надежду с собою
Безумно вы на край незнакомый смотрели.
К чертям! Ведь есть душа с изобилием снов!
Вещам названья дайте – вы ж поднаторели,
И есть у вас язык с самоцветами слов!
«Откуда» и «Куда»? Бездной виделся ров
Меж ними. Но легко вам деянье любое,
Рассказ… Вопрос… Названье… основа основ…
Но взять мы позабыли надежду с собою.
Чтоб ворчуном не стать, что ползет еле-еле,
Не горевать над прошлым толпой черных вдов —
Льняные нити снов пусть заполнят все щели,
Пусть мир весь обмотает плодами трудов
Мечта – умелый ткач… Ни клыков, ни кустов
Ткань не боится… Стройте же замок гурьбою
Туманный… Настежь дверь… Сейте больше цветов…
Но взять мы позабыли надежду с собою.
Посылка
Творцы туманных замков! Не страшен крик сов,
Вещая нам, что замок качнулся без боя…
Луны печальной праздник и вечен, и нов,
Но позабыли взять мы надежду с собою.
ВТОРАЯ БАЛЛАДА
Господь, спаси нас, грешных! Сон кошмарный снится!
Вопит толпа: «Свершилось! Вот конец дорог!»
Безумию несчастных не видать границы –
Свое скосили сено и собрали в стог.
И зерна сосчитали, подвели итог.
Сочли паек по дням, ни дня не позабыто,
И будут есть спокойно сын их, и внучок.
Отринь же, неподкупный, счастье жизни сытой!
Уйди, болезнь достатка! Не оборониться –
Дубы и буки рубят, запасая впрок,
Чтоб в час грозы без пользы кронам не крениться,
Чтоб не валил без толку вихрь, трубящий в рог!
Запасливый хозяин даже терн бы сжег.
Цветов не нужно, если закрома набиты,
Никто не станет сеять – ни к чему росток,
Отринь же, неподкупный, счастье жизни сытой
Средь ста мечей плясать бы, с битвой породниться!
Над бездною опасно спать нам без тревог!
Взять то, что и в кошмаре сытым не приснится,
Лук натянуть тяжелый, стрел пустить поток!
Коль без забот живешь ты – просто тянешь срок
Вернуть долги…Отбрось же руку, что кредиты
Дает, пусть даже плуг твой – тех богатств исток…
Отринь же, неподкупный, счастье жизни сытой
Посылка
Любимая! Служанку вышли за порог
Шаг приглушит пусть счастье, став моею свитой,
Лишь слушает за дверью…Дом твой – чист и строг.
Отринь же, неподкупный, счастье жизни сытой!
ТРЕТЬЯ БАЛЛАДА
Здесь, дома, вы меня застанете едва ли.
Как детство, мир далек – туда летит мой взгляд
Чуть к цели доберусь – зовут иные дали,
Первопроходец я. Во рву, что даже гад
Вскользь одолеет – я сто отыщу преград…
В каких краях земля мои толкает ноги…
Не одолеешь, хоть иди сто лет подряд…
У смерти лишь прошу: возьми меня в дороге!
Коль что хочу купить – дам, сколько б ни сказали,
Не спорю, не скуплюсь. Переплатить я рад.
Люблю, что гвоздь ценней, чем лемех лучшей стали
Дороже вещь, когда переплатил сто крат.
Я щедр – и тем ценней места моих утрат…
Лишь щедрость – страж моих сокровищ. Без тревоги –
Я сплю: что вор возьмет, тот страж хранит, как брат.
У смерти лишь прошу: возьми меня в дороге!
Сад, где бродить любил я, воры обобрали.
Но сладостью пледов им грех отпустит сад.
А если б умер я – враги б торжествовали,
Напрасно в яства мне они всыпают яд.
Захватят мой надел… Вот жито для ста хат,
Неважно, чьих…Мой меч – он смерти будто сват –
Вложу в чужую длань, неважно, чью… И в сроки
Исполню я свой долг… И в мире – новый лад.
У смерти лишь прошу: возьми меня в дороге!
Посылка
Друг неизвестный! Без меча я и богат,
Наряд роскошен мой, где рубища убоги…
Пырни меня ножом и скройся – я без лат…
У смерти лишь прошу: возьми меня в дороге.
ОСЕННИЙ ЗАКАТ
Прошлое чудным садом застыло
В будущем вижу чашу с плодами.
Золотом листьев путь устелило,
Гроздь винограда бьется, как пламя.
Мысли — нить звуков разного цвета,
Сумерки – детство, скрыто в них чудо
Памяти нету. Зла тоже нету.
Все это – правда. Все это — всюду
Соком пунцовым гроздь разрывает,
Пламя — вином дней осени стало
День был прекрасен. Пусть уплывает
Сонный вечерний лес рыже-алый.
ВОСКРЕСЕНИЕ
Не пойду той стежкой,
Покрытой палой листвою
Там с каждым шагом
Все глубже, туманней осень
Отправлюсь туда, где зелень,
К истоку,
Над ним расцветают небом
Детские незабудки
И память в тиши твое имя
Ищет устами.
СОЧЕЛЬНИК В ЛЕСУ
И у деревьев свой Сочельник.
В день, прочих Божьих дней короче,
Когда снега синеют к ночи,
Там, где стоят сосняк и ельник —
Букеты исполинских лилий,
Вздох затаив, в тиши повисли,
Монашеские вьются мысли —
Слова молитвы разбудили.
Лес – словно тайна, безъязыкий,
Безмолвный, словно ожиданье —
Что есть, где с будущим свиданье,
И чьи во сне приснятся лики.
Лес елочки приносит в хаты –
Но кто ему дары приносит?
Снег белизну деревьям бросит —
Ладоням веток дар богатый
В надежде замер лес молчащий,
Лишь снег взметнулся серебристый,
Как сновидений дух искристый.
И вдруг застыло сердце чащи —
Звезда явилась в тучах тесных.
Из зарослей неторопливо
Олень выходит горделивый,
И свечи на рогах чудесных.
БЕЛАЯ ФАНТАЗИЯ
Метель в закатный час крупу бросала вяло,
А за ночь – словно сел здесь лебедь белокрылый,
В божественный свой пух Лазенки сплошь укрыла,
На пустоту скамей набросив одеяла.
Бездонность белизны. Лишь галок разметало,
Да темный силуэт – там важенка застыла,
И тянется к руке доверчиво и мило —
К прохожему, сквозь снег бредущему устало.
Чудесный катаклизм, что ниспослал лавину
Философа укрыл – сидит он в тоге длинной
Надрывным голосам ветров внимая чутко,
Весь в снежной пене тот, что прочих всех мудрее,
Как будто в кресле он застыл у брадобрея,
Что бритву наточить исчез лишь на минутку.
БОРЫ
Бор, о, бор! Древний клич, где в одном аромате —
Мох с щитовником вместе, труха и живица.
Свист копья, рык медвежий предсмертный, денница,
Вражья кровь на алтарь все течет с рукояти.
Как артерии голос, что в сердце теснится,
Тихий стон полонянки в бесчестном объятье.
Жрицы-сосны и дуб с его рыцарской статью
Все шептались о темном, что в чащах таится.
Мощь упряма, как старость, с напором здоровым,
И тверда, словно камни в распадке суровом,
Где дожди вековые и стрелы Перуна
Письмена начертали, друидские руны
Ощущает душа их в вечернюю пору,
В дрожи уст, с шумом сосен взывающих к Бору.
ЧАША ИЗ ФУЛЕ
Я б напиток известный
Королю, бедняку ли —
Пил из чары чудесной,
Золотой, что из Фуле.
И в вино превратится
Сок, искрящийся тайной.
Царь ты? Смерд? Что за птица?
Рок рассудит случайно.
Рот, надменен и прыток,
Жаждет, жаждет нектара.
Всем напиткам напиток
И под стать ему – чара.
Вот — посланец нежданный.
Я, гордыней пылая,
Видя рог деревянный
Прочь его отсылаю.
Посмотрел я сурово.
Он – мне в ноги свалился.
И вина золотого
Ручеек заструился.
Возвращался с охоты,
Выезжаю из чащи –
Он подносит мне что-то
В темной глиняной чаше.
Пхнул его я ногою,
Он – упал неумело,
И вино дорогое
На траве заалело.
Но когда меня в сети
Завлекут ее чары –
Вот напиток мой третий,
Налит в Фульскую чару.
Руки рвутся со страстью,
Губы жаждут напиться,
Подари же мне счастье
И восторг без границы!
Но – о горе! Бесследно
Тает сладость букета,
На губе моей бледной —
Уксус, желчь… Что же это?
Где искал наслажденья —
Вкус полыни, не боле,
Сердца сны – наважденье…
О, несчастная доля!
Губы жжет, как от пыток,
Сердце гибнет от жара.
Сладость – жизни напиток,
Горечь – Фульская чара!
ЧЕРНЫЙ ЧАС
Скинув сон, под челом, среди бури угрюмой
Словно лестница в склеп, вниз ведут мои думы.
Было в доме моем много мертвых, я знаю.
Я убрать приказал, тьма их скрыла ночная.
Но пришли поутру – сколько в доме их, бледных,
Каждый плакать велел на могилах несметных,
А когда я рыдал – надо мной плакал кто-то,
Громко хлопнув, в ночи затворились ворота.
Так ступай же, душа, за толпою покорно,
Мелом крест нанесен на двери моей черной.
Посмотри – наверху реет флаг похоронный,
Всполошённые, в высь в страхе взмыли вороны.
Не смотри на окно без надежды, без силы.
Как мечталось нам там! Боже, как это было!
Прочь скорей, чем болтать в доме о мертвечине.
Двое нас, и один пережил себя ныне.
ЛЕТНЯЯ БУРЯ
Горит, сияет полдень под солнцем очумелым
Вином в хрустальной чаше. Чуть пеной снежно-белой
Прикрыт; душа стремится туда, в водовороты,
И мчится в упоеньи в сапфирные высоты.
Средь зреющих колосьев, на ниве раскалённой,
Лёг ветер, как в пустыне лев грузный, утомлённый.
Таит он, неподвижный, ужасных сил порывы,
Вдруг содрогнулась грозно туч потемнелых грива.
Рявкнул громко. Из пасти буря грозно взметнулась
И продолжилась эхом, меж гор протянулась
Ртутью капель тяжелых окрестности полня,
Запечатала гнев свой печатями молний,
Чтоб, сверкнув на мгновенье, как пламенный Сущий,
Влить все золото неба в ослепшую душу.
***
Кто он, кудесник незнакомый,
Меня пленивший чудом ловко?
То треплет, словно пук соломы,
То из меня совьет веревку.
То плоть мою расплавит жаром,
То душу жрёт, как червь унылый.
Всю ночь не сплю, поддавшись чарам,
Но пробуждаюсь полным силы.
Он – радость в сумерках вселяет.
День кончен, удался на славу.
Он росстань, путь мой разделяет,
Меж берегов он — переправа.
ОСЕННИЙ БУНТ
Где же то, для чего я трудился немало,
Шёл сквозь годы дорогой крутой и разбитой?
Одинок я и ныне, как двор постоялый,
На который напали во мраке бандиты.
Двери выбив и окна враждебной рукою,
Всех гостей моих мирных злодеи прогнали.
Может быть, сложновато сравненье такое,
Но и случай как лёгкий оценишь едва ли.
Осень тучи пригнала, и, душу калеча,
Как соломинку, треплет, мотает по свету.
Выходили, надеясь, всем бурям навстречу,
Ничего мы не знаем — надежно лишь это.
О гармония, тишь, в ней ни дыр, ни изъяна,
Этот плащ, что в морозы давал мне защиту.
Лицевал его дважды, латал его раны,
И на сторону третью не быть перешиту.
Прочь, халтура портняжья! Избавлюсь от рвани,
Прочь, лохмотья! Не нужно одёжки убогой!
Лишь предательства нити живут в этой ткани,
И не выкроить мудрость из скупости строгой
Начинаю с нуля я труды Пенелопы,
Пусть придется разрезать до самой основы,
И, убрав от педали ленивые стопы,
Путь надёжный найти бы – и двинуться снова.
Пробудись же, о сердце, недавнее вспомни,
Вздуйся ветром, как парус, как плод – алым соком,
И вином, что богов лишь достойно, наполни
Мир, и облаком вспенься на небе высоком.
Вновь к вершинам и безднам пути открывая,
Пусть же вера твоя разрушает плотины
От всего — только мысль остается живая,
Столп души, что уже обратилась в руины.
ПЕСНЯ БРОДЯГИ
Лодырь, повеса, я изгнан из дома,
Сладок был грех мне – расплата не хуже,
Продраны локти, но грусть незнакома,
Хоть из сапог пальцы лезут наружу.
В поле нашел я остатки наряда,
Дал мне их птичий наставник угрюмый,
Зуб дам, что плевел пичугам не надо,
Так что и он пусть живет без костюма.
Сколько фруктовых садов тут в округе!
С птицами славим их, скрывшись от зноя,
В холод — к подворьям стремятся пичуги,
Делятся хлебом, бывает, со мною.
В грёзах да в песнях… Кто ж завтракал ныне?
Сад за местечком, где стражей не видно,
День без тревог, ночь сладка в той долине,
Солнце — обед, месяц — ужин мой сытной…
УБИТОЕ ДЕРЕВО
Из деревьев, растущих в моей тёмной чаще,
Был пленён я берёзой одной горемычной,
Той тишайшей, под ветром сильнейшим молчащей,
Не шумела, к ударам стихии привычна.
Всех иных различал по лёгчайшему шуму,
Тайны этой мне были, увы, неподвластны
Обвивал её грустью и бледною думой,
Чтоб умершую душу вернуть – но напрасно.
Нет той бури, чтоб к жизни ее пробудила.
Разозлился я… Дернул берёзу за косу,
Чтобы вызвать хоть стон, хоть подобье вопроса…
Но молчала… Безумьем и дикою силой
Я убил её… Сломлена грозной рукою…
Тайн не вызнал…Мчат вихри, не знают покоя…
О ЛЮБВИ К ВРАГУ
Брат, ты меня испачкал, мне грязь швыряя в очи —
Умылся я. Твоя же душа – чернее ночи.
Брат, обокрал меня ты, раздев во время вьюги.
Нагой, красив я. Стынет душа твоя в испуге.
Брат, напугал меня ты, мой погреб сжёг однажды,
С сумой – смирен я. Голод в душе твоей и жажды
Брат, оскорбил меня ты, нанёс ты рану милой.
Люблю сильней. Твоя же душа – теряет силы.
Ты ранил душу, в коей любви к тебе немало,
Я болью исцелился. Твоя душа – увяла.
Встав на колени рядом, помолимся же страстно,
Твою схороним душу, что умерла несчастной.
ТАНЦУЮЩАЯ ГОРА
Благодарен, что, вняв моим сумрачным взорам,
Ты, плясунья, дарила мне танец, в котором
Одеянья да ленты разбросила смело,
У скульптурки движенья, видать, подсмотрела.
Изгибала изящно ты смуглые члены,
Шаг – то резко-внезапный, то сладко-смиренный,
Оттолкнёшься ты ножкой босою нежданно — –
И несут тебя вихри, как сгусток тумана.
Поцелуи шептались в шелках твоих мглистых
Обвивали тебя, как звон пчёл золотистых,
Что над быстрой селянкой меж ульев кружатся,
Чтоб, догнав, к её белой рубахе прижаться…
Самоцветы на шее, а при повороте
Как цветок, раскрывались одежды в полёте.
Ты головку склоняла, и с каждым поклоном
Серьги стразов на платье касались со звоном.
Косы сколоты в узел и столь ароматны,
Словно тонут в них души садов безвозвратно.
Изгибалась, как юный лесок гнётся тоже,
И была твоя прелесть с красой его схожа.
И в тебе с нетерпеньем великим плясало
Море, пену развесив на мрачные скалы.
И в тебе билось пламя, что ветру подвластно,
Кровь шальная и ночи в томленьи неясном.
Танцевали объятий несбывшихся связки,
Что разняты безумным желанием ласки,
Колыхания бёдер и танец твой томный
Звали ночь с её негой и страстью огромной.
Вдохновенья предтеча – вираж окрылённый,
Но полёт пресекался от неутолённой.
Жажды. Танец стал гневным и гордым.
И высокие груди, столь крепки и твёрды,
Под зелёным корсажем не знали покоя,
Поднимались – и бунт в них сливался с тоскою.
Ненасытное тело кипело, бурлило,
Пляска быстрая — грешную сладость сулила,
Это жадные руки тянула ты, чтобы
Сон схватить, что напрасно тащила в утробу...
Запыхавшись, без силы, огнём ты горела,
Стала вихрем одежды и юного тела.
…Вдруг… Раскрылась сквозь бурю и красок расплавы
Тишь — жемчужная капля из розы кровавой.
Замерла – озарила краса неземная
Свой триумф. Вот такой я тебя вспоминаю.
В красоте своей высшей и непреходящей
Час танцующий в лёгкой одежде летящей
Вещь в себе и творенье невиданной силы,
Не хотела уйти – и в полёте застыла!
КОЛОДЕЦ
В раззолоченный полдень, сомлевший и сонный,
В дом стремится крестьянин. Пустеют равнины.
Лишь склоняется дева над топью бездонной
И с волнением смотрит в колодец старинный.
Смотрит в тёмную бездну и шепчет несмело
В глубину. Сердце рвётся, тревогой объято,
И скользит её шёпот по стенке замшелой,
С лёгким всплеском стремится в глубины куда-то.
На поклон отвечая, белесые тени
Глядя вверх, в тусклой тёмной воде замелькали,
И любовно в лицо ей глядят. И в смятеньи
Ускользают сквозь воду во тьму зазеркалья.
И бадью опускает девица неспешно,
Ждёт… Ныряльщики снова явились – с дарами,
Там цветы, что взрастали во мраке кромешном,
Самоцветов и слитков чудесное пламя!
Наполняют бадью. Всяк — шлёт знак непонятный.
Дева тянет бадью. В ней – о, дивное диво!
А дарители — в сумрак ушли непроглядный.
Дева скрылась… Селяне идут торопливо.
Отдохнули, к колодцу подходят напиться,
Но не шепчут — лишь громкий их смех раздаётся.
Ни ныряльщиков нету, ни странной девицы,
Ни сокровищ… В бадье – лишь вода из колодца.
ПОЛНОЧЬ
Друг мне – грусть, с пустотой, как с соседом, мы рядом,
Одиночество стало сестрою родною.
Я в избе у камина, огонь предо мною,
Фантастичен, подобно кровавым балладам.
Ночь тиха, как измена, чернеет нарядом,
Жмётся к стёклам незрячим личиной чудною,
Вой собак на осеннем ветру за стеною
Смерть сулит, что бледнеет меж домом и садом.
И привычные вещи, что в комнате были,
Показалось, толпою меня обступили,
И по коже — мурашки с их поступью мелкой.
Не дышу. Лик часов вижу ночью кромешной,
И безмолвно подходят к двенадцати стрелки –
Словно ножницы Парки, сдвигаясь неспешно...
( перевод — И. Поляковой )