На протяжении веков человек сталкивается со странными и непонятными для него силами и явлениями. Раньше он, в общем, вполне справлялся со своими страхами, принося жертвы, стремясь умилостивить эти силы, быть может, устанавливая и более близкие контакты. По крайней мере, в древних письменных источниках присутствуют упоминания о том, что мы сегодня называем НЛО, описания странных животных, похожих то на мамон тов, то на динозавров (не отсюда ли пошли драконы и змеи горы-нычи?). Полны тайн и египетские пирамиды, и мегалиты, и статуи острова Пасхи. Одни загадки берут начало из оставшихся материальных следов исчезнувших цивилизаций. Другие проистекают из поведения людей, власть имущих: почему вожди, короли, цари поступали так или иначе, ведь за этим следовали самые разные и порой весьма впечатляющие последствия, менялись судьбы народов.
И наконец, третье, о котором мы и будем говорить в дальнейшем: существуют такие законы природы, которые мы не в состоянии постичь, и всего лишь потому, что наши органы чувств не улавливают тонких энергий, наша биология оказывается слишком грубой, да и нерегулярность иных явлений препятствует их осмыслению.
Вот и в рассказах Я. Барщевского, которые он определил как фантастические, часто нет этого фантастического. Есть странное, чудесное, необычайное, но СОВЕРШЕННО РЕАЛЬНОЕ. Рассмотрим все по порядку.
1. Я. Барщевский в самом названии декларирует наличие фантастического, но повествование, пронизанное тонким психоло-
гизмом, ведет в сугубо реалистическом духе, по существу получается, что странное, необычное, таинственное является составной частью крестьянской жизни. (Так, у Ж. Сименона криминальное является частью самой жизни, большинство его романов и не детективы, а психологические произведения, построенные на криминальном мотиве. Кстати, так же развиваются криминальные мотивы у Бальзака и Диккенса.)
С другой стороны, Я. Барщевский описывал ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫЙ случай, когда происходило нечто необъяснимое с точки зрения того времени. Он метко замечает, что “чудеса можно понимать только сердцем”.
В плане чисто литературном Я. Барщевский является одним из ''основателей жанра “фэнтэзи” (то есть волшебно-сказочной фантастики) на польско-белорусской почве. До него была разве что “Рукопись, найденная в Сарагосе” Я. Потоцкого. Так бывает в истории литературы: произведение уже есть, а жанра еще нет. О рождении нового жанра сами писатели, как правило, не подозревают, они слышат тихо звучащую музыку, но не разбирают мелодии и ее смысла.
2. Первая новелла, будучи по внешнему материалу фантазийной, по существу излагает вполне реальную историю. Рассказчик предупреждает слушателей, что его повествование правдиво, то, что случилось, случилось с ним самим. Впрочем, следует обратить внимание на два момента. Здесь впервые появляется чернокнижник, который затем несколько раз мелькает на страницах книги. Это низкорослый, худой, всегда бледный человек,, нос у него большой, похож на клюв хищной птицы, густые брови, взгляд, как у сумасшедшего. Он одет в странную одежду черного цвета и такого фасона, которого не придерживались ни помещики (паны), ни ксендзы. Чернокнижник учил пана делать золото и другие “штуки” от нечистого. Какие аргументы приводит рассказчик? Во-первых, свет в панском доме горел по ночам, а этого крестьяне чрезвычайно не любили. Во-вторых, когда в руке чернокнижника увидели живую гадюку, которую он держал за голову (то есть возле головы, так змей обычно и держат), то никаких сомнений в связях панского гостя с дьяволом не осталось.
Наибольший интерес вызывает описание какого-то магического ритуала на кладбище.
^Кто был этот чернокнижник? Бродячий алхимик, ученый, Типа Фауста, обладавший характером явно вздорным и неуживчивым, презиравшим людей — все это явствует из других его появлений. В тогдашней деревне любой незнакомец вызывал острый интерес, как правило, замешанный на неприязни: от незнакомцев белорусские крестьяне явно не привыкли ждать чего-то хорошего.
Кстати, после ритуала на кладбище, во время которого пан и его слуга Карп потеряли сознание, чернокнижник исчез, а пан явно разбогател.
Повествование о чернокнижнике переходит в историю о Карпе, бывшем панском слуге. Этот Карп отнял у рассказчика невесту, отсюда его характеристика: лентяй, построил дом, как у пана, посадил возле дома вишни и яблони, а также цветы... Коммента-рий-оценка: живет “не по-нашему”. И жену стал одевать, как паненку, и работать ей не давал, батраков стал держать. А чтобы добиться Агапы, Карп пришел к Парамону, “найстрашнейшаму чара^шку у нашай вакол1цы”. Далее начинается что-то непонятное. Здесь и выращивание из яйца, снесенного петухом, крылатого дракона, который начал снабжать Карпа золотом, и тот, разбогатев, с помощью пана, добился того, что Агапа стала его женой, Ситуация выглядит загадочно в свете последующих событий. О них рассказчик повествует с чужих слов, порой откровенно завираясь, хотя в чисто крестьянском духе, говоря, что дракон носил Карпу кроме золота и серебра еще и рожь, пшеницу, другое зерно. Точно так же в других рассказах, где фигурируют женщины, обвинявшиеся в колдовстве, которые сдаивали у коров молоко, делая масло и сыры, продавали все это в город и таким способом обогащались. Сюжет сдаивания молока ведьмой был в прошлом чрезвычайно распространен среди крестьян и России, и Украины, но дело в том, что женщины действительно порой доили чужих коров, но делали это в голодное время, чтобы спасти своих детей, конечно же, скрытно.
Что касается Карпа, то его поведение становится все загадочнее. Он мечется, часто встает среди ночи и с кем-то беседует через окно или возле дверей. Об этом узнали из рассказов его жены Агапы, других свидетелей здесь просто быть не могло. А крестьянская психология все странное и непонятное записывала на счет дьявола. Карп вполне мог иметь связи с криминальным миром, но как тогда истолковать реплику раздраженного деревенского колдуна Парамона, заметившего после пожара в доме Карпа: “Хорошо дураку: как постелил, так и выспался”.
В отсутствие самого Карпа (это важная деталь) появляется красиво одетый мужчина, на руке много золотых перстней, подпоясан широким красным поясом. Он предлагает Агапе “согласиться выполнить его желания”, она в ответ обращается к Богоматери, и это страшно пугает гостя. Потом он еще раз появляется, глаза горят как свечки, а пояс полыхает, как раскаленное железо. Он вообще “странно одет”. Гостя, по рассказам Агапы, — а она начала советоваться с людьми, как ей быть, — приняли за дракона, только в человечьем облике.
А затем начался классический полтергейст: из углов хаты, из-за печи вдруг начали вылетать камни, причем были довольно солидные, в несколько фунтов, потом они полетели от окон и стен. Прыгали горшки, жбан с квасом, летала домашняя утварь. В это время самого Карпа дома не было, Агапа сбежала к родителям. Когда Карп вернулся и узнал о происшедшем, его первыми словами были: “Она меня погубила”. Он кинулся к Парамону. Но
сделать уже, очевидно, ничего было нельзя. Дом загорелся во время его освящения ксендзом. Вот тогда Парамон и замечает: “Хорошо дураку...”
Как расшифровать эту действительно странную историю?
Полтергейст? Да, перед нами действительно “шумный дух”, как с немецкого переводится сам термин. В последнее время об этом феномене написано много, картина происходящего практически одна и та же: к тому, что описано у Барщевского, иногда добавляется вода, струи которой льются с потолка, из-за стен, слышатся стуки всякие, голоса, надписи появляются. Замечено, что часто эти феномены происходят в домах, где живут люди с крайне неустойчивой психикой (подростки, травмированные психически люди) — но, кстати, заметим, что не слышно, чтобы эти явления наблюдались в местах, где содержатся явные, настоящие сумасшедшие.
Но если сопоставить эти “шумные явления” с “тихими” — с мироточением икон, то неизбежно приходим к выводу, что тут явно действуют злые силы и добрые. “Злых” можно успокоить, причем именно молитвой, а порой и простым уговором.
Наиболее вероятной кажется гипотеза, что полтергейст — от-клик-контакт иного мира, параллельного измерения на работу энергетики человека. Может быть, нечто подобное и скрывается в первом рассказе Барщевского, и этот “странно одетый” мужчина с красным поясом — гость из иного мира...
3. Что же касается Парамона, объявленного “чародеем”, причем “наистрашнейшим во всей округе”, то перед нами — образ действительно незаурядного человека. Он самолюбив, и когда на свадьбе подвыпившие Аким с Гришкой начали его высмеивать, он заставил одного играть до одурения, а другого — танцевать. Что до использования решета для определения вора и неудачи Парамона, то тут ничего особенного нет, потому что практически ни один человек с паранормальными способностями не может не совершать время от времени ошибок. Решето (или топор) укрепляли на столбе, произносили соответствующие заклинания, затем перечисляли по порядку подозреваемых, и если при упоминании кого-то из них топор или решето даже немного повернется, качнется, — этого человека считали виновным. Кстати, Парамон мог вполне сознательно сделать виновными Акима с Гришкой, дабы их выпороли (что и произошло).
4. Рассказы Я. Барщевского пронизаны тончайшим психологизмом, удивительно органичным. Впрочем, он не ставил перед собой никаких аналитических целей, все объяснения фантастического и странного сводя либо к проделкам дьявола (нечистого) и его приспешников, либо к простому удивлению и принятию явления как оно есть. Во время свадьбы Карпа и Агапы, когда гости уже захмелели, раздался какой-то странный шум, хата осветилась, словно от вспышки молнии, потемнел огонь свечек... И Карп, изменившись в лице, почти не владея собой, громко гово-
рит: “Прибыл мой гость”. И, точно спохватившись, заговорил с друзьями о чем-то другом. Гости, разумеется, пришли в ужас, им начали мерещиться по углам хаты всякие чудовища, но они выпили еще и успокоились. А ведь Карп был на грани разоблачения: нечто подобное мы .сейчас называем Контактом (вот только с кем: инопланетяне, пришельцы из параллельного мира?..).
5. В сборнике рассказов Я. Барщевского особое место занимает водка (горелка). Она фигурирует почти во всех сюжетах. Герои пьют в корчме, на свадьбах, встречая Новый год, угощая друзей... Но дело в том, что именно с водкой связаны два фантастических сюжета, которые, быть может, не так уж и фантастичны. В рассказе “Волколак” Марк превратился в оборотня-волка после того, как выпил “зачарованной горелки”, а потом еще и музыка дудки подействовала.
Тема оборотней имеет свою традицию, ее вроде бы придерживается Барщевский, но приведенная деталь в виде “зачарованной горелки” позволяет все представить во вполне реалистическом духе.
История юриспруденции полна судебных дел, в которых оборотней осуждали на казнь. Свидетельские показания в каждом случае были уверенные и единодушные, давали их люди безупречной репутации. Их показания не оставляли никаких сомнений, что перед судьями стояли преступники, совершавшие свои кровавые деяния в облике диких зверей. Сама же способность человека “обора-чиваться” (“превращаться”) вообще не подвергалась сомнению. Да и какие тут сомнения, если тема ликантропии идет еще из античности. Аполлон, хотя и являлся покровителем музыкантов и певцов, водителем Муз, обладал способностью превращаться в ворона, лебедя, мышь, барана и волка. Римский писатель Марцелл Сидетский считал ликантропию “особым видом меланхолии”, иначе говоря, сумасшествия, помешательства, а потому предлагал лечить ее с помощью “холодных ванн и тво-рожно-сыворотной диеты”. Совет довольно любопытен: как поймать оборотня и заставить его есть творог? Это сродни решению зайцев повесить волку на шею колокольчик, чтобы волка было издали слышно.
Викинги порой носили медвежьи шкуры, чтобы придать себе мужества и жестокости в бою. Может, для этого и дед Талаш носил шкуру волка?
В рассказе Барщевского Марк выпил “зачарованной горелки”, а ведь горелку действительно можно “зачаровать”, добавив туда спорыньи, настойки мухомора или другого гриба, называемого веселкой обыкновенной, а то и просто кувшинки. От настойки мухомора у человека кроме опьянения начинаются яркие галлюцинации, причем ими можно управлять, подавая устные коман ды. А что касается спорыньи, то она содержит смесь алкалоидов, в основе структуры которых лежит лизергиновая кислота. Одним из производных лизергиновой кислоты является ставший сейчас
знаменитым наркотик ЛСД. Он вызывает сильные, стойкие и убедительные галлюцинации. Отравления спорыньей, намеренные и случайные, разумеется, не были редкостью в прошлом. Больные представляли себя обросшими шерстью, с клыками и когтями, именно так, как рассказывает Марк у Барщевского, утверждали, что во время ночных скитаний убивали людей, животных и в особенности детей. »
Есть еще ряд соображений в пользу реальности нарисованной Барщевским картины. Зафиксированы случаи изменения формы человеческого тела, оно становится или Очень большим, или очень маленьким (кстати, индийские йоги владеют этой технологией). Другие экстрасенсы, практикующие как врачи, умеют останавливать текущую кровь, на глазах заживлять раны — и логика ведет нас к вероятному существованию способности полностью менять свой облик, то есть к оборотничеству.
6. О водке, но не только о ней, следует сказать при рассмотрении рассказа пятого “Родимый знак на губах”. Здесь говорится о некоей женщине, державшей корчму, часто справлявшей новые платья и всегда ходившей в красивых уборах. Этого было достаточно для того, чтобы ее заподозрили в колдовстве (молоко у коров сдаивала, делала масло, сыры и продавала в городе). Пытались ее как-то уличить мужики, так сказать, поймать с поличным, запрягли вечером коня, поехали, — а расстояния-то всего — десять верст, и дорогу знали прекрасно, но мужиков всю ночь кружило вокруг корчмы, так ее и не нашли. Рассказывает об этом случае соседка пана Завальни вполне серьезно, да наверняка так оно и было. Только вот перед нами классический случай того, как пьяные ночью (а ночи в деревне темные) пытаются добраться куда-нибудь. Когда человек начинает путаться в дороге, он еще и пугается, лишается всякого соображения. Вину, конечно, он возложит на какую-нибудь Прокседу, дьявола, ведьму, но не признается в собственной глупости, трусости и бестолковости.
А эта Прокседа, будучи корчмаркой, на наш взгляд, непременно что-то добавляла в водку (самогонку). Мухомор или веселку, может, и спорынья попадала, немножко, но и этого хватало. А если еще и водка была градусов в 60?
Вот во время свадьбы дочери Прокседы Варвары (Варька — у Барщевского) появляется около корчмы карета: шесть черных коней, на козлах — кучер, сзади — лакей в богатой ливрее... Выбежали гости и Прокседа с дочерью, а карета исчезла. Эффектная история. Вот только как среди темной ночи, хотя и говорится в тексте, что звезды светили и небо было чистое, но время-то было около полуночи, самая тьма. Как во тьме разобрать, какие там кони, богатую ливрею лакея? С пьяных глаз, и при ОЖИДАНИИ, что непременно что-то МОЖЕТ произойти, такая колдовская, ведьмовская слава была у Прокседы, — и увидеть можно все что
угодно. А тут еще ветер налетел, буря, даже крышу с корчмы сорвал... И вместо дальнейшей свадебной гулянки гости оставшуюся часть ночи от страха молитвы читали.
Что касается родимого пятна на губах Вари, то оно, вероятно, зависело от ее психологического состояния. Разговоры вокруг корчмы, подозрения, насмешки, что замуж ее дьявол возьмет, все это угнетало — и пятно увеличивалось. Но вот девушка выходит замуж, живет счастливо, спокойно — и пятно совершенно исчезает.
7. Герой первого рассказа сборника — Карп — может быть определен как народная модификация “лишнего человека”. Его современники — Онегин и Печорин, Бельтов и Рудин и многие другие подобные характеры в русской и западноевропейской литературе. Однако если те — дворяне и отражали вырождение своего сословия, терявшего пассионарность, волю к власти из-за избалованности богатством, социальной безответственности и привычки к наслаждениям, то у Карпа мы видим психологический слом из-за его должности лакея, легкой и бездельной, в сравнении с жизнью крестьянина (такова Франка в повести Э. Ожешко “Хам”). Прикоснувшись, — не к культуре, — к жизни и быту шляхты, Карпу трудно вернуться к трудовой крестьянской жизни. Мечта о богатстве без малейшего понимания нравственного смысла богатства привела его к контакту с Неизвестными Силами, и далее — к трагедии.
В герое второго рассказа сборника (“Зухаватыя учыню”) есть какие-то зачатки паранормальных способностей, это и наполняет его бесшабашностью, “зухаватасцю”, явной непривязанностью к крестьянской жизни.
Нас интересует магический элемент, ярко проявившийся в нападении Василя на... “снежного человека”.
Ги де Мопассан записал историю, которую ему и Флоберу рассказал Тургенев. Это была история о том, как на молодого Тургенева в лесу напала самка “йети”, страшная, морщинистая, груди, как два мешка, болтались впереди, она гримасничала, длинные спутанные волосы, рыжие от солнца, обрамляли ее лицо и развевались за спиной. Тургенев почувствовал такой дикий страх, что выскочил из реки, где купался в жаркий день, и кинулся бежать, а это существо бежало рядом, повизгивало и пыталось его остановить. Пережитый страх не позволил ему написать о случившемся, ведь пришлось бы заново его пережить. Но Флоберу и Мопассану он рассказал о происшедшем. А ведь у самки “снежного человека” явно были не самые плохие, как говорят в таких случаях, намерения.
8. Странно, что Василь, напавший на “гоминоида”, не пострадал. Хотя в известной степени можно считать расплатой те несчастья, которые на него обрушились позже: волки хватали только его баранов и овец, лиса — только его гусей, его корова погибла, и наконец, пожар уничтожил только его хату. Мужики совершенно правильно расценили весь этот ряд несчастий как
месть “лешего”. Но сам-то Василь, лично, не пострадал! А когда ему на смерче “протягивается рука”, односельчане заключают: Василь запанибрата с нечистым.
Кстати, эта “рука смерча” чем-то напоминает “руку”, которую протягивает Крису Кельвину Океан Солярис в романе С. Лема...
И Василь уходит из дому, исчезает... Разные потом были разговоры: будто бы слышали голос Василя в лесу и смех “лешего”.
Снова и снова поражает в рассказе Я. Барщевского абсолютная естественность, реалистичность повествования. Образ “чернокниж-ника” явно у рассказчиков вызывает неприязнь, он чужак, странен и непонятен, а Карп, Парамон, Семен — свои, крестьяне, ну, выбившиеся из нормальной жизни, попавшие в странные ситуации, но все-таки свои, мужики. И вся эта фантастика, пусть она необычна и полна тайны, есть часть жизни. Перед нами, в сущности, какое-то синтезирование христианства и язычества, но жить в природе, рядом с природой и оставаться “чистым христианином” довольно трудно.
При этом они далеко не все странное готовы принимать. Античные мифы слушают с интересом, но окончательным выводом является: чужое, нет связи с жизнью. Правда, Одиссея Завальни оценивается высоко, но, осуждая его за хитрость (особенно в истории с Полифемом), приязненно относятся к Энею, уважая его любовь к отцу. Но все это — чужое. Интересно, что помещики, воспитанные как раз на классической культуре, с откровенной насмешкой относятся к странному и необычному рядом с ними. Пан в первом рассказе является посмотреть на “полтергейст” в хате Карпа, но из этого ровным счетом ничего не следует. А в других рассказах в ответ на предостережения крестьян об осторожности, ибо происходит ЧТО-ТО необычное, следует вполне серьезная, хотя и раздраженная угроза выпороть, приказ не болтать чепухи, не верить в предрассудки. Воспитание, которое получали дворяне в учебных заведениях, было просветительским по своему духу. Впрочем, церковь христианская (что православная, что католическая — одинаково) не любила этой странной фантастичности, порой слишком уж реальной, ведь нити явно вели к язычеству.
Однако странное и таинственное действительно происходило в жизни. Вот, например, черная собака из третьего рассказа (“Ужиная корона”). Психологическая пикантность данного “персонажа” состоит в том, что черная собака описана и в летописях, и в документах. Рядом можно ставить и уже упоминавшихся оборотней, “снежных людей”, а там — и эльфы, и тролли, гоблины. Все это можно объединить одним понятием — привидения, хотя это вряд ли будет точно. Тем более что привидение у Барщевского есть в “чистом виде, это — Плачка, но о ней ниже.
Черная собака в рассказе о ловчем Семене соседствуёт с ужами и другими чудовищами (хотя они знакомы: волки, медведи). Семен заключает договор с королем ужей, но не о “продаже” души
Продажа души дьяволу, сюжет, возникший в новейшие христианские времена, ставила целью для продавца-человека получение богатства, власти, наслаждений, просто исполнение желаний. Все желания Семена заключаются в удачной охоте (чтобы его не ругал барин); совершенно нормальное желание для охотника.
Черная собака, как вид призрака, зафиксирована в Англии. Скажем, в книге “Фольклор графств Англии”, в томе, посвященном Сомерсету, говорится, что “черная собака” появлялась на дороге, ведущей из Сент-Одрис к Перри-Фарм, причем явилась в 1960 году двум местным жителям накануне их смерти. Фиксировалась “черная собака” в XIX веке, в XVI веке, и есть документированное свидетельство, что собака появлялась во время сильных гроз, когда непрерывно сверкают молнии и гремит гром. А это означает чрезвычайно сильную концентрацию электромагнитного поля.
Однако черная собака у Барщевского появляется без всяких молний. От Семена ничего не требует, только быть сдержанным и смелым. Смелости у него хватает, а сдержанности — нет. Вывод: над ним проводится “эксперимент”. Цель: проверить выдержку, психологическую устойчивость. Семен не выдержал проверки. Как не выдержал ее Карп.
Сегодня известно, что считавшиеся фантастикой, суевериями призраки и привидения вполне реальны, но при каких условиях и почему они появляются, какова их природа, остается загадкой. В нескольких рассказах Барщевского появляется Плачка, вполне реальная женщина, но в то же время призрак. Судя по всему, подобный феномен возникает при чрезвыйчайно сильном переживании, волевой нацеленности. Не будем касаться нравственных аспектов, связанных с появлением Плачки в рассказах, они достаточно определенны. Примечательно то, что Плачку видели многие, но далеко не все воспринимали ее моления и плачи, быть может, и в силу того, что она порой выглядела совершенно реальной. К чему обращать внимание на всякую плачущую женщину? Одета она была в белое платье, на голове черный убор и черная косынка на плечах. Лицо смуглое от солнца, приятное, глаза живые, но в них всегда стояли слезы. Очевидно, она умерла где-то в Х1У-ХУ вв., что-то в ее истории связано с детьми. Ее появление, по мнению крестьян, не обещает ничего хорошего. В самом деле, соприкосновение мира мертвых и мира живых свидетельствует о каких-то нарушениях в данном фрагменте космического пространства.
9.Вполне реальной кажется и история Гараськи, выделившего свое астральное тело накануне смерти. Кстати, мужики, ставшие свидетелями события, вовсе не испугались, не призвали для объяснения ситуации “нечистого”, приняли все так как есть. Они чудесное приняли не только сердцем, но и разумом.
Сам Гараська, когда увидел астральное тело “чернокнижника” в виде тени на стене, испугался. Но он “чернокнижника” боялся в
живом виде, а тут — тень. Интересно, но пан, к которому явилась “тень чернокнижника”, не пугается, скорее досадует, что ему не дает покоя эта история. Он о чем-то спорит с “чернокнижником”, это вызывает у него беспокойство и тревогу, но воспринимает он ситуацию, в общем, вполне естественно.
Фигура “чернокнижника” является, быть может, самой, любопытной среди всех персонажей Я. Барщевского. Он явно имеет какое-то далекое отношение к друидам, поклонявшимся деревьям. Потому и советует пересадить дубы. А вот садовник Генрик впадает в непонятную истерику по этому поводу. А история с кладбищем, откровенно говоря, неясна, точно так же как и с* часовней. Чернокнижник советует Генрику и кладбище снести (на вполне резонном основании), и цемент из часовни пустить на фундамент своего жилого дома. И Генрик следует совету: надмогильные камни перемалываются в щебень, цемент берется от часовни, — и в новом доме его жена Амелия начинает болеть. Собственно говоря, здесь и начало его болезни — некоего сумасшествия, когда Генрику стало казаться, что на его голове волосы кричат. Ему не повезло, он не встретил сильного и умного гипнотизера (стихийного психотерапевта), как Томаш из рассказа о коте Варгине.
Амелия явно обладала “вторым зрением”: она увидела, что у старика не кролики, а летучие мыши, но потом ее сбили с толку и муж, и старик. И с ней “чернокнижник” повел своеобразную борьбу, которая завершилась смертью Амелии.
10. Не следует думать, будто выявление реальных корней в фантастических рассказах Я. Барщевского снижает их художественные достоинства. Дело обстоит как раз наоборот: сборник в этом случае обнаруживает не только новые культурологические измерения, психологическую изощренность, но приобретает вообще иной жанровый статус. Мы не претендуем на лавры Шли-мана, откопавшего Трою. Главное, что земля Беларуси скрывает такое количество тайн, чудес и диковин, что удивляешься равнодушию белорусских писателей к этому богатству. Ведь вот как странно получается: В. Короткевич написал замечательные вещи — “Дикая охота короля Стаха”, “Черный замок Ольшанский”, есть “фантазийные” веяния и в “Колосьях под серпом твоим”, но никто не стал продолжать тематику, никто не выступил преемником...
Почему? Точно так же одиноко высится яркая вещь К. Крапивы “Брама неум1ручасщ”, “выстроенная” рядом с комедией К. Чапека “Средство Макропулоса”, но абсолютно самостоятельно. И никто опять не заинтересовался развитием научной фантастики на Беларуси. Работал, в сущности, один В. Шитик, мелькнул сборником рассказов Н. Ципис, Н. Матуковский сверкнул “Мудромером”. А когда вроде бы началось оживление — появился “Эридан” и уничтожил белорусскую фантастику, потому что превыше всего оказался “золотой телец”.
А ведь жанр волшебной фантастики — не просто сочинение новых сказок. Это создание новых мифологий. Именно так следует квалифицировать творчество Д. Толкиена, К. Льюиса, Урсулы ле Гуин, Р. Говарда, современного русского писателя Н. Пе-румова.
Альберт, герой седьмого рассказа (“Огненные духи”) Я. Барщевского, идет на контакт с Незнакомцем, и тот ему предлагает: “Поклонись духу тьмы, и дух огня будет тебе служить...” Н. Перумов много пишет о Тьме и Свете, которым служат люди и маги. Сам Альберт может быть истолкован и как Фауст, и как ге-рой-стяжатель, ведь ему от Незнакомца нужно только золото.
Возможностей использовать данный материал, обыграть его, . вставить в законченное и “отстроенное” повествование — много. “Дзфны К1Й” — это жезл, которым непременно обладают маги у Толкиена и Перумова. “Дра^ляны дзядок” прекрасно может быть обыгран на основе психометрии, а ведь это еще и образ Сократа. “Кабета 1нсекта” с трансформацией стервозной личности в насекомое — просто гениальная художественная находка.
А как поворачивает пан Завальня тему волколаков, говоря, что волчица, вскормившая Ромула и Рема, была когда-то человеком, женщиной, имела человеческую душу...
Можно только сожалеть, что такой богатый материал остается невостребованным, богатейшим кладом лежит он, ждет своего исследователя. Будем надеяться, что таковой найдется.
Нёман. 2001. No 8. С. 200—210.