О Египет! Древний и загадочный, как Марс, яркий и неистовый, как солнце, радость Ра.
О Египет! Кузница Богов, которых ты понимал лучше, чем человека.
О Египет! Вечное тело фараона, его двойник-ка, его душа-ба, его дух-ах, его тень, его сердце, его тайное имя.
Как мало мы тебя знаем и сколь многому обязаны! Прости, что не сумели сохранить великолепие твоих храмов и золото твоих пирамид. Прости, что больше не молимся твоим звероголовым Богам и божественным фараонам. Прости, что больше не верим в бессмертие так, как верил ты — со всей страстью юного и бесстрашного человечества. Лишь иногда, перелистывая ту или другую книгу, мы вдруг очарованно замираем — перед нами возникает твой великий образ; и тогда мы бежим по бумажному песку, плывем в папирусной лодке навстречу восходящему светилу, такому чистому и всеобъемлющему. Подобно тому как много путешествовавший человек на закате дней посещает места детства и юности, так мы, люди заката, неизменно возвращаемся к тебе, дабы еще раз испытать это пьянящее чувство — свет нового мира, зарю человечества.
И тогда вскипает наша кровь — лишь на мгновение, но достаточное, чтобы почувствовать всю ее древнюю силу. Ибо не тепленькая водичка Нила текла в жилах египтянина, но яростная стихия солнца, воля самозданного Атума. Повинуясь ей, воин вкушал плоть поверженного врага, царь входил в чресла своего колесничего, жрец читал мысли других и вспоминал прошлые жизни. Нам это кажется мистикой, небылицей, плодом нездоровой фантазии. Слишком многого мы лишились, слишком многое обменяли на научно-технический прогресс, просвещенный рационализм, христианскую мораль и заботу о материальном благополучии. Но забудем на минуту о комфорте наших кондиционированных домов, вдохнем полной грудью жгучий воздух первородного Египта — разве покажется нам что-то чрезмерным, надуманным, нездоровым там, где тела выкованы из меди, где Боги ходят среди людей, где жизнь — лишь краткий миг перед посмертной вечностью? Нет, это вся наша цивилизация — лишь краткий миг перед вечностью…
Несомненно, сам Египет — и есть главный герой этой книги. Но также: Рамсес Второй — Сетепенра-Усермаатра, один из величайших фараонов в истории, живой Бог, воплощение Хора, победитель народов, строитель городов, дворцов и храмов, отец сотен детей, легендарный Сезострис, поэтический Озимандий, более полувека правивший мировой державой. О Нем помнят уже тридцать два столетия. Кто мы перед этим колоссом в вечности? На Него, как на солнце, нельзя смотреть в упор. Поэтому Он предстает перед нами в рассказе своего бывшего колесничего, старого Мененхетета, вспоминающего из своей четвертой жизни свою первую жизнь. Точнее, этот рассказ передает нам шестилетний мальчик, правнук Мененхетета, в полудремотном состоянии оказавшийся способным воспринять мысли своего прадеда. Еще точнее, этот рассказ вспоминает ка мальчика, умершего в двадцатишестилетнем возрасте, через тысячу лет пробудившееся в своей гробнице, посреди чуждого эллинистического Египта. Только через такую сложную систему зеркал нам становится доступен божественный отблеск великого фараона, только уменьшив настолько, мы можем взглянуть в Его глаза, мысли, чувства. Исида свидетель, иначе никак.
Мы стараемся жить в середине, вдали от опасных крайностей. Греки, основоположники западной цивилизации, заповедали нам «знать меру». Египтянин не ценил меры, но уважал равновесие — Маат. Равновесие двух сил в смертельной схватке; канатоходца над пропастью; пустыни и реки. Тонкая, не толще лезвия, граница — вот где жил и ощущал себя египтянин. Весь Египет представлялся ему рубежом — между миром людей и царством мертвых; фараон был мембраной между Богами и смертными; слово было рубиконом между вещью и волей говорившего. Поэтому Египет — родина европейской магии. Но равновесие для египтянина имело более важное, чем любые прикладные, свойство. Оно гармонизировало его сердце. Эта гармония натянутого лука, о которой у нас вспомнил только Ницше, позволяла одинаково прославлять «доброго» Осириса и «злого» Сета, вверяя обоим концам прямую стрелу свой судьбы. Правильно выпущенная стрела превращалась в молнию и могла ранить даже Богов. Можно ли даже надеяться на это сегодня, вдали от грозовых туч и Их жилищ? Мы убиваем только самих себя.
Тысяча и одна ночь понадобилась Шахерезаде, чтобы влить в уши султана живую душу арабского Востока. Рассвет неумолим — он не считается с царями поздних народов. Но фараон Древнего Египта мог повелевать и Хепри. Солнечный скарабей замешкался, и мы стали свидетелями одной невероятно долгой ночи, в течение которой и была рассказана вся эта история — сто восемьдесят лет одиночества колесничего Мененхетета — человека с четырьмя жизнями, и шестьдесят пять лет царствования Рамсеса Второго — Бога с четырнадцатью душами. А кроме того история Его цариц и наложниц, и история его жен, одновременно матерей, ибо рождался Мененхетет от самого себя же. А еще история битвы при Кадеше, история битвы Хора и Сета и история выбора Рамсеса Девятого, у которого давно уже не было никакого выбора. И все это, словно в картуше, в обрамлении золотого Египта, в эпоху наивысшей славы его Богов.
Все на свете боится времени, а время, как известно, боится пирамид. Но пуще пирамид время боится книг, способных и через тысячелетия пробуждать к жизни образы ушедших царств. Книги обманывают прямолинейное время, как обманывал Богов одного за другим мудрый Тот, изобретатель письменности. Сами подвластные тлену, они, словно эстафету, перебрасывают память через века и от культуры к культуре. Пусть что-то теряется безвозвратно, пусть многое приходится воображать и домысливать — главное остается неизменным: восхищение прошлым и желание поведать о нем будущему. Эта книга — кирпичик в настоящей пирамиде-памяти Древнего Египта. Пускай он заложен в нашу, закатную, эпоху, но и на закате сверкают молнии…