Третий том состоит преимущественно из Пушкина и Державина. Вот уж не думала, что буду с интересом читать о том и о другом, но ошиблась!
«Державин» — собственно, биография Гаврилы Романыча, написанная Ходасевичем, совершенно серьезный исторический труд, основанный на детальном изучении и творчества его, и эпохи. Мне было удивительно интересно, и должна признать со стыдом, что я открыла для себя много нового об историческом периоде в целом, точнее, посмотрела на известные события с совсем другой стороны, в других деталях. К примеру, я понятия не имела, что Державин лично и активно участвовал в подавлении Пугачевского восстания — причем не как представитель армии, а как представитель некой тайной службы, надзирающей за настроениями в командных верхах (что было разумно, настроения были нестабильные). И я знала, конечно, что Державин был Екатерининским придворным и достиг при ней всяческих высоких постов, но не все эпическое многообразие его карьерных взлетов и падений на государственном поприще — такое, что на несколько жизней бы с лихвой хватило.
Вообще ощущение было, что читаешь очень хороший исторический роман, в котором ради человеческой достоверности главным персонажем выведен один из придворных, но такой, который везде успел побывать лично, и трем царям служил, и Пугачева видел, и возвышался, и падал не один раз. Тот факт, что это известный всем со школьной скамьи нудноватый «старик Державин», как-то выпадает из видимости вплоть до последних страниц, когда заглавный персонаж уже становится под старость таким, каким изобразил его Пушкин и каким знаем мы все.
Удивительно, что художественная проза Ходасевича (несколько рассказов в этом же томе) какая-то совершенно вяленькая, ни сюжета, ни характеров особо. А вот биографии, как и мемуары — шикарные. Может, дело в том, что он не особо умеет выдумывать характеры из ничего, но зато совершенно мастерски реконструирует их на основе материала. Как бы там ни было, Державин совершенно как живой, а в юности и вовсе сильно напоминает одного моего коллегу (именно характером и жизненной позицией). И тут даже нельзя сказать про персонажа, нравится он или не нравится, как про выдуманного героя в художественной литературе: настолько понятны и внутренне логичны все его действия и поступки, настолько из известных исторических событий и источников выведен характер, что этот вопрос уже не стоит.
Время было ужасно интересное, к слову, и Державин был замешан в самой гуще его, отчего книга, конечно, стала еще занимательнее.
«Жизнь Василия Травникова» — короткая, но совершенно блестящая мистификация, на которую в свое время повелось все окружение Ходасевича и повелись бы все остальные, если б уже не знали этого анекдота. Это выдуманная Ходасевичем биография некоего поэта 18-начала 19 века, по занимательности много превосходящая многие художественные произведения. Травников тоже встает как живой, а подробности его биографии достойны пера Достоевского или Щедрина. Впрочем, присмотревшись и уже зная отгадку, несложно увидеть в угрюмом мизантропе и затворнике Травникове портрет самого Ходасевича — не такого, какой он был на самом деле, а тот идеальный образ себя, который он вылепил и стремился демонстрировать по мере сил. Гораздо более жесткий и неприятный, конечно, чем реальность, но и гораздо более «чистый» и «литературный».
Подборка статей «Пушкин» объединяет вполне серьезные литературоведческие изыскания, посвященные подчас довольно узким предметам, например, таким, как самоповторы или самозаимствования у Пушкина. Не скажу, чтобы меня особо интересовал этот жанр, да и конкретно Пушкина я не безумный поклонник — но Ходасевич очень хорошо и интересно пишет, и под его рассмотрением до оскомины знакомые строчки приобретают совершенно новое значение и взаимосвязь. В общем, это действительно интересно, и тем более интересно, что предмет общеизвестен, но выводы совершенно новы, без всяких школьных банальностей и воздыханий. Часть статей касается именно техники стиха у Пушкина, слов, рифм, образов; часть — тем и отголосков его собственной биографии. Вынуждена на этом моменте признать, что школьная ненависть к Пушкину у меня наконец совсем прошла.