Видя иной раз на прилавках толстенные фолианты «Весь Булгаков», «Весь Пушкин» или «Полное собрание произведений о Шерлоке Холмсе», невольно представляешь, что этот ряд мог пополнить и том под названием «Белорусская советская фантастика». И даже с уточнением, чтобы лишних вопросов не возникало: «ВСЯ белорусская советская фантастика».
Считанное количество авторов и считанное количество книг — вот вклад белорусов в мировую фантастику. Отчего так скромно? Есть тому объяснение?
Пожалуй, начать можно с того, что белорусская литература в современном её понимании очень молода, ей от силы полторы сотни лет. Возрождали её люди образованные, но так как основной носитель языка — крестьянин — грамотностью похвастаться не мог, то и темы чаще брались из тех, что ему, крестьянину, близки. Стихи и рассказы о тяжкой доле, из года в год повторяющиеся «Пан сахі і касы» и «Пяць лыжак зацiрки»; изначально белорусская литература была слишком близка к земным заботам, не было времени витать в небесных высях. Краткий расцвет в 20-е годы прошлого века ничего принципиально не изменил, крестьянин по-прежнему остался главным персонажем, разве что добавляются коллизии, связанные с советской властью, гражданской войной и коллективизацией. Потом национальное возрождение заливают кровью — интеллигенция уничтожена или выслана на стройки коммунизма, крестьянство раскулачено, носителей языка стало на сотни тысяч меньше. Потом война, и на долгие годы главными героями становятся партизаны — т.е. опять-таки крестьяне, защищающие родину от оккупантов.
Все обстоятельства, какие только можно вообразить, играли на то, чтобы возможность вырваться из ограниченного круга тем была сведена к минимуму. Но даже в этом неприятии «литературы мечты» есть существенный нюанс. Да, не было условий для появления научной фантастики. Вероятно, как считают некоторые критики, для этого действительно необходима развитая фундаментальная наука, которой не было в царские времена, да и в БССР она по-настоящему появилась лишь после войны. Но никакая наука не нужна для того, что нынче зовётся фэнтези, во время оно называлось литературной сказкой, а применительно к далёкой Латинской Америке, где тоже никогда не было фундаментальной науки, — магическим реализмом. Тем не менее и здесь зияет пустота. Автор статьи «Фантастыка» в «Энцыклапедыі літаратуры і мастацтва Беларусі», бойко принявшись перечислять примеры такого рода в белорусской литературе («Шляхтич Завальня» Борщевского, «Тарас на Парнасе», «Энеида навыворот») быстро сбился и всё, что смог назвать в дальнейшем — отдельные, далеко не самые значительные произведения нескольких авторов. И зияющая пустота вокруг, которую пытаются заполнить хоть чем-то. Искусствовед и писательница Галина Богданова, например, на пустующее место основоположника литературной фэнтези предлагает поместить... художника Язэпа Дроздовича.
Это уже не отсутствие фундаментальной науки, это отсутствие традиции. Вообще. А отсутствие традиции — это уже, пожалуй, вопрос не литературы, а менталитета.
Наверное, можно аргументированно рассуждать, почему сложилось именно так, а не иначе и почему народ, на протяжении столетий вынужденный сражаться не то что за независимость — за право остаться на этой земле, за право говорить на своём языке, народ, предаваемый соседями, оставленный собственной элитой, предпочитал вместо звёзд на небе смотреть под ноги. Однако вместо долгих рассуждений приведу лишь один пример, ставший достоянием публики совсем недавно.
В 2010 году журнал «Нёман» (№№ 1-3) напечатал неоконченую повесть Владимира Короткевича «Предыстория», которую будущий классик белорусской литературы писал на русском языке во время учёбы в Киевском университете. Текст на первый взгляд сугубо исторический, показывает страну, находящуюся под игом оккупантов, народные волнения, интеллигенцию, частью ассимилировавшуюся, частью патриотически настроенную, но не всегда готовую ассоциировать себя с лапотным народом. Вполне узнаваемые реалии накануне польского восстания 1863-1864 годов. Но в повести существенное отличие: захватчики носят немецкие имена. Понятно, почему Короткевич здесь отступил от исторической правды — стоит только взглянуть на время написания «Предыстории» (1949-50-й годы). Однако отступив раз, пришлось это делать ещё и ещё. Поэтому имя у страны появилось иное, географические названия были чуть изменены и описываемые события приобрели иной акцент, почти превратив историческую повесть в квазиисторический роман, т.е. фэнтезийный. Будь хоть какие-то серьёзные традиции не_реалистической литературы, наверное, в соответствующем духе «Предыстория» была бы дописана. Но традиций не было (и не будет ещё долго), а создавать их самостоятельно 20-летний автор не взялся. Да и вряд ли это входило в его планы, если судить по финальной главе, где о польском восстании и одном из его участников говорилось без всякой шифровки. Видимо, в дальнейшем пришлось бы как-то связывать эпизоды квазифантастические с эпизодами реалистическими, наверняка присутствовало и понимание, что никакая цензура такой текст не пропустит.. Короче, роман дописан не был. Основные мотивы «Предыстории» позднее были использованы в «Колосьях под серпом твоим» и других текстах, так что белорусская литература в общем ничего не потеряла. Только вот местная фэнтези не состоялась.
Ещё пример, несколько иной по сути, но с тем же итогом. Василь Быков, отвечая в 1972 году на анкету Алеся Адамовича, заметил: «...чувствую, что реалистической л-ре делать нечего, надобна л-ра другого рода, типа С.-Щедрина, Булгакова, отчасти Достоевского, но кто её позволит?». И это ощущение он не только констатировал, но и воплотил в жизнь. Так появилась пьеса «Апошні шанец» (1967), которая , как обычно у Быкова, о человеке на войне, но пролог и эпилог, в которых действие происходит вне времени и пространства, невидимый верховный судья, вершащий приговор, сюжетообразующий магический акт — возвращение героев на 25 лет в прошлое — спокойно позволяют назвать «Апошні шанец» фантастикой, только фантастикой в духе Дюрренмата, а не «Звёздных кораблей» и «Звёздных королей». Однако судьба пьесы не была счастливой — напечатана, кажется, лишь однажды, а режиссёры обычно всё непривычное, т.е. фантастическое, выбрасывали и оставляли «про войну». Более к фантастике Василь Быков не возвращался.
Так и жила белорусская литература одним реализмом долгие годы и не сильно о том тужила. А потом началась новая история. Что чему предшествовало и что чему способствовало, кто на кого влиял и кто это влияние признавал — пусть разбираются историки литературы, важнее констатировать, что уже в 2000-е годы фантастика в Беларуси не была хромоногой замарашкой, ютящейся на кухне возле грязной посуды. В начале 21-го века этот факт косвенно подтвердила редакция литературного журнала «Маладосць», начав выпускать «журнал в журнале» «Фантаст». Именно в «Маладосці» появились, например, повести «Сад замкнёных гор» (2004), «Зорныя гульні» (2005) и «Рок@нат» (2010) Сержа Минскевича, «Век Вадаліва» (2004) Алеся Алешкевича, «Не глядзіце ў снах на поўню» Алеся Бадака (2004), «Хуткадзейнасць» (2005) Андрея Павлухина, «Горад, які яны засялілі» (2007) Михася Южика, «Анамалія» (2007) Алеся Бычковского, «Паядынак (Фантазія на шахматную тэму)» (2010) Ивана Клименкова и другие. Видя, что дело сдвинулось, зашевелились книгоиздатели, выпустив сборники фантастики «Люстэрка Сусвету» (2007) и «У зеніце — Антарэс» (2008).
И так, можно с уверенностью повторить вслед за автором советской книги перемен: процесс пошёл.
Однако следует признать: фантастика научная в синеокой по-настоящему так и не прижилась. Видно, и в самом деле длительное отставание в естественных науках сказывается, хотя кто знает, вдруг более важно, что попытка возрождать местную НФ пришлась на времена кризиса этого направления на постсоветском пространстве. Вот типичный пример НФ по-белорусски — роман «Марсіянскае падарожжа» (1987; на русском языке выходил в сборнике «Марсианское путешествие» в 1992-м) Василя Гигевича. Роман состоит из нескольких обкатанных штампов. Штамп номер один — близкое будущее, каким его любили изображать 40-50 лет назад: засилье корпораций, перенаселённость, унылая жизнь и манипулирующие ею магнаты. Штамп номер два — безумный учёный. Впрочем, учёный-то как раз умный, даже гениальный, но циничный до безобразия. Под прикрытием путешествия на Марс он вознамерился создать полностью подконтрольное ему общество, этакую технократическую утопию, где он в одном лице и бог, и царь, и и герой. Только усилий гений не рассчитал и проиграл первенство своего мира суперкомптьютеру. Далее идёт штамп номер три — компьютер, вышедший из повиновения, подчинивший людей, диктующий условия, контролирующий каждый шаг и в итоге взявшийся казнить и миловать. Финал — ещё один штамп: люди взбунтовались, уничтожили электронного эксплуататора и выбрали смерть (машина контролировала все системы жизнедеятельности), а не жизнь полуразумных автоматов. А вот аннотация к повести Марии Шамякиной «Дуэль на машынным кодзе» (это уже 2005-й год): «Отдалённое будущее. Озоновый слой практически уничтожен. Энергетические ресурсы планеты исчерпаны. <...> Для спасения цивилизации был избран путь изменения человеческой природы с помощью генных технологий и сращивания человека с машиной». И там, и там старые велосипеды, на которых каталось несколько поколений хороших и разных англоязычных авторов. Такие велосипеды, сплошь состоящие из списанных за ненадобностью импортных деталей, чаще всего и предлагают читателю авторы белорусской НФ.
Но достижения в белорусской фантастике есть, только обычно к ним не прикладывают соответствующую бирочку, да и те, кто эти достижения создаёт, свободнее в выборе средств, чем «титульные фантасты». Вот Юрий Станкевич, более чем приметный белорусский прозаик последнего двадцатилетия. Когда для исследования национального характера вполне хватает атрибутов реалистической прозы, он пишет роман «Любіць ноч — права пацукоў» (1998; в русском переводе «Крысы вправе любить ночь», 2001). Когда же необходимо изменить угол зрения — выходит роман «Эрыніі» (2006), суровая неполиткорректная антиутопия, в которой апокалиптические картины будущего рифмуются с печальной политической реальностью. При этом «Эрыніі» в первую очередь хорошая литература, а не прокламация вроде «Мечети Парижской богоматери». Так же Станкевич написал научно-фантастический роман «Пятая цэнтурыя, трыццаць другі катрэн” (2003), а одним из главных событий белорусской прозы 2010 года года стал его же роман «П'яўка», действие которого происходит в 2050 году. Людмила Рублевская пишет мистическую повесть ««Дзеці гамункулуса» (2000, переведена на русский в 2001-м), в повести «Ночы на Плябанскіх Млынах» (2007) возвращает к жизни (или додумывает сама) мифологию Минска, которому по этой части не повезло — чай, не Петербург и не Москва, и никто пока не сподобился написать «Минские повести». В двух последних романах — «Забіць нягодніка, альбо Гульня ў Альбарутэнію» (2008) и «Сутарэнні Ромула» (2010) — Рублевская пишет о судьбе белорусской интеллигенции, попавшей в мясорубку репрессий, безостановочно длившихся на протяжении тридцатых годов. В одном случае нереалистические детали оказались без надобности, так возник роман «Сутарэнні Ромула» (впрочем, в романе один из главных героев — знаменитый (!) белорусский фантаст (!!!), что уже само по себе фантастичнее некуда). Однако когда понадобилось объёмнее показать трагедию патриота, мечтавшего о свободной и независимой Беларуси, автор перенесла его в наше время, где он увидел, что независимость-то есть, а свободы по-прежнему нет, да и настоящей Беларуси — тоже. И герой предпочёл такой действительности практически стопроцентную смерть в 1937-м году, в который и вернулся. Андрей Федоренко в романе «Рэвізія» (2004; на русский переведён в 2010-м) так же использует приём с «попаданцем»: наш современник, со своими знанием и памятью переносится в 1920-й год, в итоге расстаётся с мыслью что-то поменять, кого-то предупредить и выбирает жизнь простого крестьянина. Впрочем, финал открытый и, кажется, трактовать можно его по-всякому. Павел Мисько, автор довольно известного ещё в СССР реалистического романа «Мора Герадота», в 1987 написал НФ-повесть для детей «Эрпіды на планеце Зямля», а двадцать лет спустя, в 2007-м, выпустил сборник «Прыгавораны да жыцця», жемчужина которого — по-молодому злая и задиристая сатирическая антиутопия «Ніль адмірары, або Я выбіраю смерць». Анатоль Козлов пишет романы «Дзеці ночы — служкі зла» (1999), «Юргон» (2001, русский перевод в 2009 году), «Мінск і воран, Парыж і здань» (2003, русский перевод в сборнике «Минск и ворон, Париж и призрак» 2010-го года), Олег Минкин выпускает сборник социальной фантастики «Праўдзівая гісторыя Краіны Хлудаў» (1994). Максим Климкович и Владимир Степан в соавторстве создают остросюжетные романы «Тэолаг» (2004) и «Цень анёла» (2008), где чего только не намешано — и готики с мистикой в том числе. Элементы фантастики присутствуют в прозе Янки Сипакова и Владимира Некляева, Раисы Боровиковой и Виктора Козько...
И так, знамя, десятилетиями сиротливо пылившееся в тёмном уголке, вдруг оказалось востребованно и поднимается всё чаще и чаще. Причина такого интереса к прежде забытому направлению наверняка не одна и несомненно, что у каждого автора имеются свои резоны писать не так, а этак. Но что-то общее безусловно должно быть, раз дело касается множества совершено разных людей, ведь верно? Распался Советский Союз, на его пространстве фантастика была выпущена из клетки. Пришло поколение литераторов, не желающее пересказывать в тысяча первый раз дозволенные речи. Можно на этот аспект и под таким ракурсом взглянуть: всеобщая урбанизация и приход в литературу горожан во втором-третьем поколении. Для них крестьянская тема утратила актуальность, а война всё дальше и дальше, поэтому логичен поиск новых тем, и фантастика как нельзя к месту. Воздух свободы тоже внесём в перечень. А, например, Л. Рублевская видит «две главные причины расцвета жанра фантастики–фэнтези на отечественной почве: во–первых, общая тенденция эскапизма, побега от реальности, возможно, поиск героя, которого реалистическая современная литература пока не дала. Во–вторых, заполнение жанровой ниши, которая ранее искусственным образом держалась пустой». Радует, что мы наконец-то подхватываем общемировые тенденции, огорчает, что жанровая ниша в отнюдь не безразмерна и вскоре может быть переполнена. И что тогда? Впрочем, зачем гадать. Пропутешествуем на машине времени, именуемой жизнь, лет десять — всё сами увидим. Главное, что бы было на что смотреть, а то с нынешним упорным курсом властей на русификацию можем просто остаться без белорусской литературы. И тогда какой-нибудь дотошный исследователь из будущего внесёт в карточку название последнего белорусского романа, вышедшего в две тысячи обозримом году и с облегчением выдохнёт: ВСЁ!
Опубликовано: Шалтай-Болтай, 2011, № 4. В переводе на белорусский: Звужэнне будучыні. Маладосць, 2012, № 3