ЗАКЛИНАНЬЕ ВОЛКА
Тяжелый плотный снег на сучьях старых сосен.
Безмолвие пустынь. Весь в звездах небосклон.
Владыка Гарца сел, луной заворожен –
Огромный желтый диск в недвижной мгле морозен.
Тропинки и леса, ущелья, цепь вершин –
Все зимний саван скрыл покровом синеватым.
Земля приподнялась вдали хребтом горбатым
В бескрайной плоскости объятых сном долин.
На мрачный горизонт луна струит сиянье,
Как золотистый глаз сверкая в вышине.
Озноб прошел волной у волка по спине.
Сжал сердце старика порыв немой страданья.
Волчица верная и четверо волчат,
Кого хранила мать теплом косматой груди,
Лежат на две норы: их умертвили люди,
Все милые ему недвижны и молчат.
В безжизненных снегах он одинок отныне.
Всё – голод, жажда, свет, охота в час ночной
За ланью трепетной иль робкою козой, –
Что для него они, когда весь мир – пустыня?
Волк дышит тяжело, язык дымится паром.
Не лижет крови зверь, не видит черных ран, –
Он поднял морду вверх и воет сквозь туман,
Охвачен яростью и мщенья жгучим жаром.
Враг давний, – Человек, губитель предков, – ты,
Убийца всех детей и царственной супруги,
К кому волчонок льнул, грызя сосок упругий, –
Как ты волнуешь кровь и гневные мечты!
Багровые огни в зрачках мелькают чаще,
Шерсть встала на спине щетиною стальной,
И к прадедам летит его надрывный вой,
К их душам на Луне, таинственно блестящей.
(перевод — М.Касаткин)
ЕККЛЕСИАСТ
Екклесиаст сказал: «Уж лучше пес живой,
Чем мертвый лев». И нам одна потреба – в брашне,
Иное – тень и дым. И жизни пустотой
Исполнен черный гроб. А мир – навек вчерашний.
Перед лицом небес, объятый тишиной
Ночей древнейших, он смотрел с вершины башни,
Не покидая трон злачено-костяной,
И мрачно взорами парил в дали всегдашней.
Старинный солнца друг, ты сетовал. Ну что ж!
Смерть непреложная – ведь тоже только ложь.
Блажен, кто в ней исчез одним прыжком суровым.
А я бессмертием, как страхом, опьянен
И слышно мне теперь, как за стеной времен
Жизнь вековечная исходит долгим ревом.
(перевод — С.Петров)
АЛЬБАТРОС
Взвывает и мычит разгневанный Борей
В безбрежных областях полуночных морей;
Он скачет по волнам — и океан белеет
От бешеной слюны... Он в ярости пьянеет,
Когда, настигнув их, когтями дико рвет,
Когда над бездною холодно-бледных вод
Хватает тучи в пасть и мечет без пощады,
И молний судорги сжимают их громады...
Он кружит в вертит в тумане водяном
И перья птиц, и крик в смятеньи роковом
И кашалотов лбы волнами оглушая,
Чудовищный их вопль он дразнит, завывая!..
Один он, — царь пространств, пернатый царь морей,
Уверенно идет на грозный шквал зыбей
И, не сводя очей, так гордо устремленных
На синеву и мрак туманов отдаленных,
Где в хаосе слилась рыдающая мгла, —
В один железный взмах упругого крыла
Под гул морской грозы он рассекает тучи,
Плывет и тонет в них, спокойный и могучий!
ВОЗМЕЗДИЕ
Ужели это сон? — Какой ужасный сон!
О, эти мертвецы! Несметными толпами,
С горящими огнем, недвижными очами
Из глубины могил восстал их легион,
Вращая дикими зрачками.
Иезекиил-пророк! Не так же ль твой глагол
Пресекло ужасом виденье роковое,
Когда они текли, покинувши Хеол,
Когда они, кружась, спускались в страшный Дол,
К гробницам вечного покоя?..
В цепях я видел их... И дыбом поднялись
Все волосы мои при Голосе могучем...
Его слова с небес грохочущих неслись,
Из глубины небес, где молнии вились
По содрогающимся тучам.
И Голос говорил: — Безумные князья!
Вы, волки жадные, коварные и злые!
Века своим путем к вам приближаюсь я,
Теперь я недалек... И я сломлю шутя
Голодных ртов клыки стальные!
День гнева моего — он вспыхнул наконец!
Я жажду утолю — мои оковы сняты...
Я как поток ворвусь в палаты и дворец,
Смертельный луч, огонь, веревка и свинец —
Вот все орудия расплаты!
Нет времени теперь стенаньям и мольбам,
Содеянных грехов ничто не умаляет,
Жестокие сердца я вырываю вам,
Рать мертвецов к моим всевидящим очам
Народ из гроба подымает.
Уж под парчой теперь вам не лежать в земле
В могилах вековых, где предки обитают,
Где строгий сон царит в прохладной полумгле...
Не спать с мечом в руке, с венками на челе,
Как доблестные почивают!
Нет, стая тесная разгневанных орлов
Наестся досыта нечистым вашим телом,
В лохмотья изорвет на тысячу кусков,
И, озираясь, псы потащат их с холмов
В овраги — радостно и смело.
Я сотворю сие, я, Судия живой!
Всё выше прошлое передо мной воскресло:
Средь воплей и молитв, звучавших над землей,
Для новых гнусных дел вы с каждою зарей
Вновь опоясывали чресла.
И кровь рекой лилась, и долгий ряд веков
На ваших площадях замученные люди,
От женщин и детей до дряхлых стариков,
Как мясо свежее на лавках мясников,
Лежали, сваленные в груде.
Но час настал, пора, пылай, о факел мой,
Зубами скрежещи, о Ненависть и Злоба,
Возмездие! скорей свой яркий флаг раскрой,
Замолкни, крик тоски, предсмертный и глухой,
Перед отверстой дверью гроба!
Пускай они хрипят под грудами домов,
А вы, погибшие, вы, жертвы истязаний,
Вы их преследуйте проклятием грехов,
Чтоб черный мрак дрожал от зарева костров,
От ваших лютых завываний.
УСОПШЕМУ ПОЭТУ
Ты, чей блуждавший взор в последние мгновенья
Пленялся и землей, и горней красотой,
Спи с миром в тишине холодного забвенья!
Запечатлела ночь твой облик гробовой.
Знать, слышать, чувствовать? — Прах, ветра дуновенье!..
Любить? — Но желчь одна, желчь в чаше золотой...
Как бог, свой бренный храм покинувший с тоской,
Разлейся в беспредельности творенья.
Почтит ли мир твое немое погребенье,
Иль, выронив слезу пустого сожаленья,
Твой пошлый век тебя забудет навсегда, —
Ты счастлив, ты отжил! Ты больше не страдаешь,
Быть человеком здесь ты ужаса не знаешь
И мыслить горького не ведаешь стыда.
(перевод — И.Бунин)