Отличное событие — победа достойного рассказа на замечательном конкурсе. Большому кораблю — большое плавание

Грустно как... Автор умер и никогда не напишет продолжения этого чудесного романа. А если учесть, что я только вот сегодня (22 марта 2025) узнал о его смерти — грустно вдвойне...

А роман — бодрый, захватывающий. Там линия с императорской Америкой очень интересна. Ну и вообще, Россия и Франция в качестве двух глобальных Империй — это очень интересно.

Я несколько лет назад думал, что просто не знаю о продолжении. А его не было (на АТ Игорь рассказал, что из-за тонкостей правообладания). Зря искал

Вот какая интерпретация родилась лично у меня. И в её рамках нет места однозначным симпатиям в адрес профессора Преображенского.

Ведь как показан профессор у Булгакова? Странный человек, берущий деньги за сомнительные опыты; прикрывается бумагами от высоких покровителей; подвергает испытанию никому ничего не сделавшую псину и превращает её в подобие человека. Даётся сцена, в которой показан шантаж лечившегося у профессора покровителя. В телефонном разговоре звучит угроза о закрытии практики и отъезде в Европу. И что — это нравственный ориентир, на который следует ровняться? Пожалуй, кроме Борменталя, который хотел бы такой же славы и денег, никто профессору в повести не сочувствует.

Как антипод Преображенского в повести представлен Швондер. Никаких иронических картин с пением и тому подобного, как в фильме Бортко, у Булгакова нет. Есть звуки пения, не нравящиеся профессору, вызывающее его раздражение. Швондер — лицо новой власти: активный, убеждённый, страстный. Он спорит, борется. И он окружён примерно такими же сподвижниками: они стараются вернуть в мир справедливость, которую тот утратил за годы революционных бурь. Не будем забывать, не большевики устроили революцию, а как раз либерально настроенные преображенские.

Между двумя мирами зажат искусственный человек, по сути фаустовский (привет будущему «Мастеру и Маргарите») гомункулус Шариков. Он очень разный персонаж в самом начале и в конце повести. Сперва это сырец-заготовка человека, чистая болванка, которая проходит ступени эволюции. В конце — уверенный в себе начальник, ещё один столп новой власти наряду со Швондером.

Не факт, что симпатии Булгакова находятся хоть на чьей-то стороне. В повести нет однозначного протагониста (кроме, пожалуй, пса, которого единственно жалко). И точно Булгаков (в повести!) не даёт однозначно положительного образа Преображенского (по указанным выше обстоятельствам). Да, с медицинской точностью и новая власть дана во многом не с лучшей стороны. Она действует насильственными методами, не считается с нуждами профессора. Но где однозначно аморальные поступки Швондера? Он никого не предаёт, ни на кого (в отличие от Преображенского, кстати сказать) не пишет доносов. Звонок от Швондера, который есть в фильме Бортко, — его же нет в повести! Вокруг Швондера такие же, пусть не особо умные, но убеждённые помощники. Одна из них стремится решать всё в диалоге («если бы сейчас была дискуссия, то я...»). Чем же плох Швондер и его окружение? Только тем, что не нравится Преображенскому и хочет отдать его квартиру нуждающимся? Ну, такое себе «зло».

А Шариков не дан ни с однозначно положительной, ни с однозначно отрицательной стороны. Он продукт чужого замысла, заложник обстоятельств. А то, что «душили котов, душили-душили», так это не со зла, такова его животная природа. И не его вина, что из неё героя вырвали, превратив из пса в «человека».

Вот так тоже можно понять повесть Булгакова — как хронику демиургического эксперимента, жертвами которого становятся совершенно случайные люди. И они ни в чём не виноваты перед Демиургом-Преображенским, который сам, по своей воле вовлекает их в свои дела. А потом раскаивается и пытается исправить допущенную ошибку.

Занятный рассказ от мастера «суровой» (а кто-то скажет «заумной» или того хуже) научной фантастики. Жанр вестерна, и ничего фантастического в нём нет. Но так кажется только на первый взгляд.

О чём, казалось бы, рассказ? Старатель Мэлоун (то, что он ковбой, дезавуируется фразой о не нарытом золоте) въезжает в город, паля из двух пистолетов. Пули летят вокруг, гибнут и затаптываются в пыль куры, прячутся люди. Первым делом — немедленный дебош в салуне. Потом — визит в цирюльню к брадобрею, и тут...

Можно подумать, что речь о забавном приключении на просторах Дикого Запада, лет этак сто-сто пятьдесят назад. Однако, что видим в цирюльне?

«Во всех четырех креслах, с журналами в руках и уже намыленными щеками, сидели клиенты, ожидая, пока их обслужат, а в сверкающих зеркалах отражалось спокойствие, изобилие пены и безмолвное проворство брадобреев».

Итак, кресла, журналы и зеркала. Признаки цивилизации.

По свидетельству историков, эти и иные приметы развитого общества — бары, банки и цирюльни — появились на Диком Западе почти сразу с приходом сюда переселенцев. И особую роль здесь играли представители того, что позже назовут «средствами массовой информации»: журналисты, авторы журнальных публикаций, редакторы, издатели. При этом нравы были столь суровы, а языки пишущей братии столь остры, что нередки становились поединки на пистолетах.

Журналистам частенько приходилось отстаивать написанное от обозлённых читателей!

А что мы видим в рассказе Брэдбери? «Спокойствие», в которое врывается один человек с оружием. Он заявился в город и терроризирует его жителей. И все ему не перечат, а постоянно потакают и идут на поводу. Это на Диком-то Западе, когда за любое слово — печатное, устное — готовы были пулю всадить кому угодно? Невольно подумаешь, что ни у кого, кроме Мэлоуна, оружия просто нет, вот с ним и не спорят.

Жители могут, конечно, просто похуже стрелять. Так и Мэлоун не образец точности: палит в небо, попадает куда угодно, в том числе в куриц. Да, перед цирюльней он трижды всадил пули в жестянку (кстати, нормально, не анахронизм — первые консервы датированы тысяча восемьсот десятым годом), но не сказано, насколько кучно.

И ещё деталь: внутри один из посетителей вынужден уступить место в кресле, но прежде вот что с ним творится:

«В глазах посетителя, над пенной маской, вспыхнуло удивление, которое сменилось гневом, а потом предчувствием беды».

Отсюда видим, что посетителю поведение Мэлоуна привычным не кажется. Иначе откуда удивление и гнев? Ладно удивление: «Как посмел?» Но если гнев, то чего дальше, «чуть помедлив», уступает, а не хватается за оружие?

Ещё один признак того, что оружие есть лишь у Мэлоуна, а не у остальных посетителей.

Далее брадобрей интересуется, готовы ли посетители свидетельствовать в суде об угрозах, и лишь потом

И вот что имеем в итоге. Неожиданное вторжение вооружённого бандита, который напугал всех без исключения (и даже брадобрея, который пытался напомнить о своей жене и детях). Никто не пытался противостоять, один лишь брадобрей на что-то такое решился.

Как минимум, тут видится гротеск, а как максимум — прогноз на будущее, которыми так славился Брэдбери. Вот, дескать, что будет рано или поздно, если не запретить свободное ношение оружия: деградация и террор. Можно обобщить: так будет, если вовремя не сказать: «Прощай, оружие!»

Очень может быть, что перед нами отнюдь не картина из прошлого, а вовсе даже что-то вроде постапокалиптического будущего. У Брэдбери часто всплывает тема войны, после которой (между которыми) цивилизация либо устроживалась (в «451 градусе по Фаренгейту» начинали сжигать книги и запрещать чтение как таковое), или откатывалась в свои прошлые состояния, а то и вообще гибла («Будет ласковый дождь»).

И здесь, в рассказе, видится намёк на второй случай, ибо снова зададимся вопросом: как иначе понять, что никто не возразил Мэлоуну?

Брэдбери — мастер детали, возможно, не хуже Чехова. Просто надо увидеть и правильно понять таковую. И всё становится на свои места. Поэтому и считаю, что рассказ не о «славном» прошлом, пережитом и оставленном позади, а о «бесславном» будущем, которое, быть может, ждёт всех нас, если не задумаемся о некоторых странностях настоящего.

Самое интересное на этой странице – комментарии. В них всё: разрыв поколений, идеологические догмы и их следы в сознании, ошибки, стремление выделиться и заявить о себе...

Как всё-таки гениальны были братья Стругацкие, что и спустя полвека от момента написания в 1974 году их слова, вроде бы на потребу «дессидентства», отражаются в умах и душах читателей.

Думаю, придет ещё время сбора камней. Пытливые исследователи двадцать ...го века с интересом накинутся на записи комментаторов. Именно с их помощью, а не только подмогой «мудрейших толкователей», они будут стараться понять: каков же он – конец света, за миллиард до которого писатели создали своё замечательное творение.

Бодрый мистический боевик, в центре которого перевернутые отношения светлых и темных сил. Обычно козни против людей строят темные, в рассказе затеяли интригу как раз светлые. Но есть нюанс. Сказать точнее без раскрытия деталей сюжета не получается. Но можно отметить колоритность персонажей и в целом, пусть несколько изуверскую, но внятную логику плана заговорщиков. Обычный мир представлен буквально парой сцен, акцент на царстве «владыки ада». Нельзя сказать, что все образы каноничные, но в общем-то вписываются в существующие традиции. Возможно, чуть больше внимания стоило бы уделить предыстории событий. А так – достаточно динамичная история, читаемая на одном дыхании. Без особых претензий на глубину мысли.

В продолжение линии, начатой в комментарии igorgag, и одновременно для уточнения сабжа.

Вот это место в Примечании:

«В октябре 1984 года Авторы полностью изменили прежний взгляд на вставные главы романа: наилучшим вариантом содержимого Синей Папки был сочтён полный текст повести «Гадкие лебеди». В этом виде роман был впервые издан в 1989 году и с тех пор публикуется в данной редакции»

не вполне соответствует действительности или требует обоснования (ссылок на дневники и письма).

Первое издание романа было в 1986 году («Нева», №8-9) и там всё ещё фигурируют фрагменты из «Града обреченного». Место их скромнее, чем в рамках позднего «союза» с «Гадкими лебедями», которые стали полноценным вторым планом истории.

В ранней версии всего две «инородные» вставки. И всё завязано на фигуру Михаила Афанасьевича, с которым главный герой Феликс Сорокин встречается дважды: при анализе своей рукописи и в Клубе. В первый раз Феликс бросается писать и печатает «Часть вторая: следователь», а во второй в качестве концовки Михаил Афанасьевич читает сцену из «Града», где Андрей беседует с Наставником о прохождении первого круга.

Первоначально роман был исключительно о Феликсе Сорокине, а не о его Синей Папке.

Но да, в «каноническом» виде (с встроенными «Гадкими лебедями») «Хромая судьба» увидела свет в 1989. Только переосмысление концепции произошло после 1986 года, а не в 1984-м.

P.S. пдф-версия номеров журнала с романом прямо перед моими глазами сейчас.

Рассказ на разрыв (концовкой).

Читал в доисторические времена, потом перечитывал. В рассказе пёс человечнее людей. Ну, бывает и без ядерной войны. Но очень живо написано. Одно из сильнейших произведений, кмк. Ещё такое же, если не круче — «У меня нет рта, но я должен кричать». И неудивительно, что там автор тот же Эллисон. Талантлив, что сказать. Сияет звездой почти через три четверти столетия. Всем бы так.

А ирония в том, что уточнял детали по «Атомному сну» Сами-знаете-кого, увидел ссылку на «Парня» и перешёл сюда. То есть, абсолютно спонтанная реакция от меня.