***

Голубые озёрца лунного света неторопливо скользили по неровной поверхности пола. Их было много, но попадать в лучи, тянущиеся от огромных окон к этим озёрцам, я не могла себе позволить: привычка заставляла меня придерживаться тени. Меня, члена Семьи. Меня, дочь крадущихся. Меня, послушницу теней.
Да и дурной это тон для профессионала моего класса – подставлять свою спину свету, будь то лунные дорожки или нервные всполохи факелов. Меня совершенно не прельщало быть замеченной, тем более в этой, чрезвычайно опасной, вылазке. Мой путь вёл меня к моей давней мечте, и я не собиралась рисковать лишний раз.

Я знала о Янтарной Пирамиде с самого детства. В наших краях вряд ли нашёлся бы кто-то, кто не слышал о ней. В Семье сага об этом сокровище передавалась из поколения в поколение. Многие пытались добыть его, но безрезультатно. Большинство ушедших так и не вернулось назад, сгинув в неизвестности, те же, кто возвращался, как правило, не проходили и половины пути, полного опасностей и ловушек. Лишь считанные единицы из вернувшихся видели саму Пирамиду, но так и не смогли подобраться к ней.

Да, добыть её было моей мечтой, моим желанием. Было ли оно несбыточным? Разве можно сказать, не дав ему шанса стать явью? Поэтому я сейчас и пыталась пройти путь, погубивший многих из тех, кого я знала, и ещё больше тех, о ком и понятия не имела.
И поэтому же я сейчас сидела, прижавшись к шершавой стене в самом тёмном углу длинного широкого коридора, заставленного какими-то ящиками, коробками и свёртками, и наблюдала, как плыло в мою сторону облако яркого рыжего пламени, трепещущего на конце смолистого факела в руках одного из местных стражей. Но я была неплохо прикрыта, а страж достаточно невнимателен, чтобы мне стоило проявлять беспокойство по этому поводу. Хотя он всё равно не заметил бы меня, даже если бы я вышла из своего угла. Прошёл бы мимо, звонко бренча мечом по металлу доспеха, даже не обратив внимания на шевельнувшуюся в тени тень, такую же тихую, неяркую и серую.

Но я подождала, пока страж скрылся за поворотом, и продолжила свой путь. Зал, лежащий впереди, за порогом, был просто громаден. Да и освещён он был куда лучше подводящего к нему коридора: кроме пышущей малиновым жаром печи, вдоль стен горели факела, а в центре высились стройные металлические колонны, разветвляющиеся на тонкие согнутые прутья. Венчали их оплывающие томным пахучим воском, беспокойно потрескивающие свечи. По залу иногда пробегали служанки в длиннополых одеждах, а у печи сновала огромная пухлая женщина, жрица огня. Она то и дело вскидывала руки, словно ведьма на шабаше, и помешивала черпаком на длинной ручке варево в таком же гигантском, как и печь, котле. Тень её плясала по залу, распластавшись по полу и стенам, словно бьющаяся в конвульсиях серая великанша.

Я невольно засмотрелась на эту пляску и чуть не прозевала иную опасность, очнувшись от раздавшегося совсем рядом тихого недовольного рыка. Это рычание заставило меня, отступив за ряды высоких колонн, метнуться в кучу сдвинутых ящиков пахнущих травами и пряностями. Ненавижу псов с их острым нюхом. Ещё больше ненавижу только огромных кошачьих, приученных выслеживать крадущихся. Эти бестии способны разорвать своими клыками любого из Семьи, а спрятаться от них не удаётся даже взобравшись к балкам потолка.

На моё счастье, пёс толком не почуял меня. Лишь неясный запах, его послевкусие, донеслось до чутких подрагивающих ноздрей, перебитое запахом пробежавшего рядом слуги. Поэтому шума пёс не поднял, и послушно подбежал к жрице, окликнувшей его. Брошенная кость заставила его совершенно забыть обо мне, так что я смогла выбраться из укрытия и, не отвлекаясь уже на вещи посторонние, осторожно, короткими перебежками от колонны к колонне, добраться до тёмной арки выхода. Я знала, что именно там, в святая святых, есть коридор круглых невысоких колонн, ведущих к алтарю с Янтарной Пирамидой. Я знала, чувствовала, что мне повезёт и я доберусь до сокровища, о котором слагались легенды.

***

Последний бросок, всего несколько шагов по короткому коридору. Вид Янтарной Пирамиды взбудоражил её кровь, заставив забыть про осторожность, забыть про всё на свете. Она коснулась своего сокровища. Сзади раздался негромкий стук, но она не среагировала и на него тоже. Все проблемы она отложила на потом, не зная ещё, что ловушка уже захлопнута, что выбраться уже не удастся и что ей предстоит встреча с так нелюбимым ею представителем кошачьих, которая для крадущихся обычно ничем хорошим не заканчивается. За исполнение желаний приходится платить, и иногда цена этому – жизнь.

Сейчас же пьянящий аромат заполнил её сознание, кружа голову, не давая думать о чём-либо ещё. Она чуть откинулась назад, присев на длинный голый хвостик, и вонзила свои мелкие острые зубки в янтарную солоноватую мякоть сыра.

Драконы живут долго. Почти вечно. Но он так устал…
Рождённый бесконечность назад, вскормленный яростью битв и кровью павших врагов, он сейчас вдруг вспомнил свою первую серьёзную схватку, первое серьёзное поражение каким-то чудом обращённое в победу. Он снова чувствовал, как могучие челюсти сомкнулись на его шее, едва не перекусив её, и снова услышал тяжкий вздох, снова краем глаза уловил безмерную усталость в потухающих глазах своего противника. Теперь он знал, что значил этот взгляд, знал, почему тогда, наглый и самоуверенный, он не был сброшен в море врагом, гораздо более опытным и коварным.
Драконы живут долго. Но и они устают. Годы сливаются в один нескончаемый поток. Он течёт мимо без всплесков, тоскливо, монотонно, неизменно. Замирают страсти и желания. Неукротимость сменяется безразличием, свирепость – апатией, необузданность – сонливостью. И тогда кончается вечность и приходит время уйти…

Древний зябко поёжился. Он уже давно перешёл жить в отдалённый от входа угол пещеры, прямо к глубоким огненным колодцам, что открывались в недра горы. Лава булькала в них, подсвечивая бордовыми всполохами тёмный камень стен, но даже её жара не хватало, чтобы отогнать пронизывающий холод, заставляющий замирать кровь в драконьих жилах.
Слабость подкатила тяжкой дремотой, обволакивающей и вязкой, но рык чужака не дал ему окунуться в блаженство сна. И тогда Древний вздохнул и поднялся на ноги, изогнулся, потягиваясь, хрустя заскорузлыми суставами и морщась от резкой боли в позвоночнике, качнул хвостом, разметав груду золота, придавивших его уже много дней назад… Дракон уже не помнил когда… Ему тогда было лень, так лень шевельнуться, чтобы стряхнуть их с себя… Сокровища. Его сокровища.

Древний всегда с ужасом думал о том, что драгоценности, каждую монетку, каждый камешек которых он знал, помнил и любил, достанутся недостойному сопернику. Алчность мгновенно нарисовала ему юного дракона, возлёгшего на всей этой тускло поблёскивавшей груде, и ярость вскипела, застелив глаза багровым туманом. Ну уж нет! Своего он не отдаст. Пусть юнец постарается для себя сам.
Хвост неторопливо приподнялся в строну груды золота, двинулся, мощно и непреклонно, сгребая её к пышущему жаром колодцу. Монеты, бриллианты, рубины – всё принимала в себя огненная пасть, не менее жадная, чем её давний сосед, пожирала, не разбирая и не брезгуя. Мелочь дракон подгребать не стал. Пусть. Раскиданные по логову монетки и камешки лишь подчёркивали величину находившегося здесь ранее богатства. Дракон вообразил себе зависть и отчаяние молодого наглеца и самодовольно усмехнулся. «Моё» торжествовало. Осознание того, что его сокровища укрыты теперь от любых посягательств, наполнило усталое драконье сердце блаженством.

Бросив последний взгляд на привычную сумрачность стен, на пронзённый холодным голубым сиянием туман, повисший у широкой дыры лаза, Древний неторопливо вышел из логова. Солнце стегнуло лучом по слезящимся драконьим глазам, заставив его прикрыть тяжелые веки. Но даже с закрытыми глазами, он до мельчайших деталей представлял себе широкий каменный карниз — вздыбленный у входа в логово, тот соскакивал плавной цепью уступов к берегу, засыпанному вылизанной морем галькой — и одинокий камень, опутанный остатками некогда крепкой железной цепи — алтарь, куда уже так давно никто не приводил несчастных юных дев.

Нет, лиц он не запоминал. Не потому что жалел или брезговал. И не потому, что они были ему безразличны. Просто они, все эти девушки, что молили его о пощаде, плакали, сжимаясь от ужаса, или гордо и обречённо молчали, слились со временем в одну хрупкую юную девичью фигуру, впитавшую в себя все их тела и души.
Древний пожирал их. Пожирал не потому, что хотелось. Просто так было принято. Он никогда не понимал этого обычая, ведь гораздо сытнее любой из этих костлявых девчонок, была бы принесённая в жертву откормленная корова, пахнущая молоком и травами.
Ну да ладно, человечина тоже вкусна и даже довольно нежна, если конечно она не упакована в рыцарский доспех. Он икнул. По привычке. Металл всегда вызывал у него изжогу. Правда, похоже, рыцари перевелись на этом свете – так давно они не навещали его владения в поисках славы. Кончились раньше, чем он успел дожить свою слишком затянувшуюся жизнь. А может… может он просто так давно не летал, что они просто забыли о его существовании?

Дракон оглядел бахрому своих крыльев. Да, теперь подняться в воздух будет не так уж легко. И чешуя, бывшая ранее непробиваемой бронёй, с его последнего вылета стала реже, много реже. Кое-где появились проплешины, сквозь которые была видна пепельная неровность кожи. Но это уже было неважно.
Сейчас имел значение только его соперник. Юный и самоуверенный, он сидел на одиноком камне алтаря, чуть подраспустив крылья и изогнув гибкую шею. Ещё не крупный, с дерзким взглядом, он пытался выглядеть неустрашимым и свирепым, хотя наверняка был поражён размерами и мощью Древнего. Что ж, держался он неплохо. Теперь этому юнцу придётся научиться наводить ужас на округу, если конечно, напомнив местным жителям о прежних временах, он сможет противостоять рыцарям, жаждущим его смерти. Да и другие драконы наверняка захотят оспорить у юнца право владеть утёсом и землями вокруг. Удержаться будет нелегко, Древний знал это. Ещё помнил…

Он постоял задумчиво, прослеживая в памяти отголоски своих битв, своих побед и своего величия. А потом качнулись, расправляясь, истёртые крылья, и хриплый, но оглушительный крик, вырвавшись из его горла, взвился в белёсую высь. Древний принял вызов. Последний вызов в своей долгой драконьей жизни.

Охочие до развлечений завсегдатаи таверны хохотнули, кто в кулак, а кто и так, в открытую. Путники, просившие отвести их на скалу, носящую громкое название Дар Богов, не были здесь редкостью. Да и сами местные, кто раньше, кто позже, взбирались по узкой горной тропе на заветный уступ, проверить на своей шкуре, врут ли старые сказки. Дары для себя, как правило, выбирали скромные, чтобы не обидно было, если не сбудется. Но кое-кто загадывал и по-крупному, от души. Если у кого мечта и сбывалась, то о том старались помалкивать. Большинство же, так и не выпросив у Богов заветного дара, любили поиздеваться над наивными мечтателями, уверенные, что те, как и они сами, вернуться назад ни с чем.

– Чего же ты хочешь? – продолжал насмехаться Боб, подогревая веселье. – Дай угадаю. Ты хочешь денег, много денег – вон курточка-то совсем истрепалась. Или может, мечтаешь завоевать славу в битве? О, нет. Ты желаешь покорить сердце возлюбленной – все юнцы думают только об этом.
Юноша вздрогнул, как от пощёчины, но смолчал. Боб же и не думал успокаиваться, кружил рядом, скаля кривые жёлтые зубы.
– Не, парень, не о том мечтаешь. Мечта должна быть действительно стоящей, – пододвинувшись ближе, он захрипел в самое ухо юноши: – Лучше выпроси у Богов умение летать – сам-то уж точно не научишься.

Юноша медленно повернул голову в сторону Боба.
– Так ты проводишь меня? – его негромкий спокойный голос заставил остальных заткнуться и перестать хихикать. Потеха не удалась, разбившись о невозмутимость юноши, как волны разбиваются о прибрежные камни. Обождав, пока последние любопытные потеряют к ним интерес, Боб спросил:
– А сколько заплатишь?
– Это задаток, – юноша достал из-за пазухи пару замшевых мешочков и положил тот, что поменьше, на стойку. – Остальное – когда вернёмся назад.
Боб сцапал кошель.
– Ладно, завтра с утра будь готов.
– Нет. Мы выйдем сейчас. На рассвете мы должны быть на месте.
– Ну, парень, ты чокнутый. Ночью в горы никто… – что-то в глазах юноши заставило Боба внезапно изменить решение. – Ладно, пойдём сейчас. Как звать-то тебя?
– Дэниел, – перехватив поудобнее свой посох, он протянул свободную руку в сторону Боба. – Руку. Ты поведёшь меня за руку.
Боб заглянул в бездонные неподвижные глаза юноши.
– Сумасшедший… Ладно, пошли. За плечо держись.

***

Ночь нависла над горами, укрывая их прохладным колючим безмолвием. Ещё тёмная, на востоке она уже голубела бледной полоской нарождавшегося рассвета. Тропа жалась к скале узкой змеёй, цеплялась за морщины её выветренных стен. Факел в руке Боба высвечивал неровные камни и уступ под ногами, но рыжее сияние обрывалось за краем тропы, не в силах проникнуть во мрак пропасти. Причудливо изгибались на острых гранях тени, трепетали, подчиняясь прихотливой игре огня и ветра.
Идти приходилось медленно: горы не любят суеты. Тишину ночи нарушал лишь шорох выкатывающихся из-под ног мелких камней и то и дело раздающиеся проклятия Боба, сетовавшего на тьму, шаткие булыжники и несговорчивого спутника, не нашедшего другой поры для осуществления своих бредовых идей.

Наконец, споткнувшись в очередной раз и окончательно рассвирепев, Боб сбросил руку Дэниела со своего плеча. От неожиданности тот покачнулся, едва устояв на ногах. Боб развернулся к юноше и, почти тыкая факелом ему в лицо, рявкнул:
– А что ты будешь делать, если я сейчас уйду? Ведь мне ничего не стоит просто бросить тебя здесь. Знаешь сколько таких же как ты мечтателей лежит внизу, у подножия? Тех, кто разочаровался или отчаялся? Тебя даже не будут искать. Неужели твоя вера настолько сильна, а мечта так прекрасна, что ты пойдёшь дальше сам, не видя пути.
– Мой путь в моём сердце, – ответил Дэниел, а потом очень медленно нащупал рукой стену и осторожно пошёл вдоль неё.
Боб, постояв минуту, зло сплюнул в пропасть и побрёл следом за упрямым юношей, не отставая, но и не спеша помочь тому.

***

Дар Богов. Крошечная площадка, вросшая боком в скалу и нависающая над ущельем оттопыренной каменной губой. Несколько чахлых кустиков и невзрачных пучков травы, изловчились вцепиться в её щели, заползти в них корнями, и теперь топорщились между валунами неряшливыми клочьями, подрагивавшими под порывами ветра.

До Дара оставалось ещё несколько шагов, когда Боб рванулся вперёд, оттолкнув юношу. Дэниел упал на колени и замер, боясь шевельнуться. Взбежав на уступ, Боб остановился на самом краю и заглянул в ворочающуюся туманную глубь.
– Ну вот, пришли! Ты всё ещё веришь в дары Богов? – насмешливый голос отражался от скал, теряясь вдали чуть слышным эхом. – Не верь, всё это выдумка. Вон, в небе, пара орлов. Красивые. Свободные. Как парят! Я тоже так хочу. Это же моё желание. Ну и что? Разве это интересно Богам? Они меня даже не услышат. Смотри. Я! – Боб крикнул так громко, что Дэниел вздрогнул.
– Хочу!
«Нельзя! Здесь нельзя кричать!», – мысль молнией пронзила юношу. Он почувствовал, как едва заметно содрогнулось тело скалы. Вслед за дрожью раздался резкий вскрик Боба: ненадёжная кромка площадки стряхнула с себя несколько шатких камней вместе со стоящим на них нарушителем тишины. Боб едва успел схватиться за тощие плети кустарника и теперь пытался дотянуться до уступа.
– Помоги, – хрипел он, извиваясь над пропастью. – Дай мне руку.

Проклиная свою беспомощность, Дэниел медленно пополз вперёд, нащупывая ладонями тропу перед собой. Голос раздавался совсем рядом, но пальцы натыкались только на холодные камни. Боб уже не пытался выбраться наверх, когда Дэниел коснулся подрагивавших ветвей и провёл вниз по ним ладонью. Увидев спасительную руку, Боб рванул из последних сил и ухватился за неё. Дэниел попытался втянуть беднягу на уступ, его сил было явно недостаточно. Более того, под тяжестью Боба, он и сам начал понемногу сползать с площадки.

Понимая, что ему надо найти, за что ухватиться, Дэниел начал шарить второй рукой в поисках камня или трещины. Боги, рассвет, желания – какое это имело значение сейчас, когда ему нужно было увидеть, найти крошечную щель, такую, чтобы зацепиться, втиснуть в неё пальцы, врасти, как трава на уступе, удержаться самому и удержать такое тяжелое тело Боба. Он знал, чего ему не хватало сейчас. Того, чего ему не хватало всю его жизнь. Того, что сейчас было необходимо как воздух, как глоток воды в высушенном зное пустыни.

Но вот же она, заветная трещина, до неё оказалось всего каких-то пара ладоней. Дэниел извернулся, выгнулся плетью и вогнал напряженные пальцы в узкую щель.
Он опоздал. Опоздал на мгновение.
– Хочу летать, – беззвучно, одними губами произнёс Боб.
Дэниел видел, как выжженная отчаянием, рассыпается стылым пеплом надежда в глазах Боба.
Видел, как соскальзывают вниз по ветвям окровавленные пальцы.
Видел, как разжимается его, Дэниела, рука, выпуская непомерную ношу.
Видел, как падает, кувыркаясь в воздухе, тело Боба.
Он видел бескрайнее море лесов, прорезанное узкими выбеленными гребнями гор.
Он видел, как парят, купаясь в потоках ветра, свободные орлы.
Он видел, как цепляясь лучами за низкие полосы облаков, поднимает себя над горизонтом огненный шар солнца.
Он – видел.

***

Когда-то, бесконечность тому назад, один из Богов с больной фантазией решил создать собственный мирок. С детства питая слабость к рептилиям и склонность к гигантизму, он сотворил Великий Океан и запустил в него очень немаленького размера черепах, на чьи спины водрузил аккуратненькие диски. Но любые божественные попытки развести на них какую-либо живность, встречали бурный протест со стороны морских волн. Они попросту смывали всё с поверхностей дисков, попутно замусоривая океанские просторы.

Тогда Создатель, порывшись в энциклопедиях и спросив совета у пары-тройки Богов поумнее, поставил на черепах слонов, приклеив их на всякий случай к панцирю, а уж на их спины пристроил свои диски. До земель теперь долетали только брызги, заодно служа оросительной системой. Жизнь на континентах стала возможна и, само собой, разведена.
Но новоявленные разумные обитатели дисков довольно быстро забыли о Создателе и занялись борьбой за власть, попутно решая свои мелкие бытовые проблемы. Затяжные межконтинентальные войны приводили к падению одних правителей и возвышению других. Завоёванных черепах приковывали магическими цепями к главной, и постепенно воды Великого Океана начали бороздить целые караваны связанных между собой рептилий.

***

Госпожа нервно дернула за шнурок звонка.
В зал, семеня кривенькими ножками, вбежал Главный Астролог. Его конусовидная шляпа съехала набекрень, напрочь лишая звездочёта всякого подобия солидности. В одной его руке поблескивала мутная стеклянная сфера, под мышкой другой он с трудом удерживал охапку каких-то свитков, развивавшихся сзади длинными шлейфиками. Позади него бежал небольшой столик, резво переставляя такие же кривые, как у самого астролога, ножки.
– Ну и когда теперь наши маги смогут наколдовать хоть что-то, кроме балаганных фокусов? – в голосе Госпожи явно позвякивали льдинки.
Астролог бросил свитки на стол, пристроил рядом сферу и стал всматриваться в глубь неё, помечая что-то в своих бумажках.
– Если считать неизменными скорость черепах и нынешние траектории их движения, и взять поправку на...
– Быстрее!
– Примерно через два года, Госпожа.
Та поморщилась. Такой срок её совсем не устраивал.
– Придётся обойтись... – Флай, обладатель низкого голоса, был необычайно спокоен.
– Без магов. Знаю. Опять надо уговаривать Черепаху менять курс. К тому же нам понадобится авиация.
– Огненные Крылья в Вашем распоряжении, Госпожа.
– Справились бы только... Данные разведки. Быстро!

Пара слуг подкатили к Госпоже большое овальное зеркало. Её спутник взглянул на своё отражение и усмехнулся, хищно сверкнув зубами.
– Хватит скалиться. Врубай.
Флай дыхнул на зеркало и содрал с Главного Астролога шляпу. Тот побагровел и раскрыл рот, собираясь произнести полную возмущения тираду.
– Спалю, – невозмутимо произнёс Флай и, протерев скомканной шляпой блестящую поверхность, водрузил её на голову заткнувшегося астролога.
В помутневшем зеркале проявилось изображение одного из континентов, рядом с которым летало множество синих птичек. Рассмотреть летунов было невозможно, но Флаю это и не требовалось. Он принялся быстро подсчитывать их количество.
– Пять… Восемь… Пятнадцать… Их всего три десятка, – он довольно осклабился. – Нас больше!
– Поднимай Огненных. Хотя… Я с тобой. Я должна видеть все сама. Может ещё и речь толкну.

Флай подставил колено. Госпожа, встав на него, легко вскочила в седло и привычным жестом ухватилась за луку. Сзади раздался громкий шорох, спина зверя прогнулась, и Флай, расправив свои огненно-красные крылья, гордо прошествовал к огромному распахнутому окну. По дороге он легким взмахом хвоста скинул с пытавшегося отбежать в сторону столика ворох свитков. Не обращая внимания на посыпавшиеся проклятия астролога, Флай вышел в окно и, поймав поток теплого воздуха, взмыл вверх.
Из-под диска, лежащего внизу, были видны голова огромной черепахи и хоботы слонов, один из которых беспокойно мотал головой. В небе над континентом парили алые драконы. Огненные Крылья были готовы к бою.

Снежана отпрянула от окна, залпом допила кофе, оделась и вышла на улицу, окунувшись в морозное ветреное утро. Лель галантно открыл перед ней дверцу автомобиля, а когда она уютно устроилась в кресле, достал с заднего сиденья букет полураспустившихся роз. Белых. Её любимых. Девушка уткнулась в нежные бутоны, вдыхая их аромат, и взглянула на Лёньку. Симпатичный он парень, заботливый, но… Нельзя. Лучше и не думать ни о какой любви. Машина мягко тронулась с места и, выехав из полутёмных переулков, рванула по яркому, мерцающему огнями реклам, проспекту. Снежана откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.

***

Тройка мчалась по лесной дороге. Хороводом кружились серебристые искорки снежинок. Вздрагивали ветви деревьев, роняя в сугробы белые пушистые шапки. Скрипели полозья, скользя по припорошенной колее. Тяжёлые копыта лошадей размеренно поднимались и снова опускались в хрустящий снег. Мотались на ветру длинные конские гривы. Беспечно звеня, покачивались под дугой колокольчики. Снежное крошево шлейфом стелилось за санями, неторопливо оседая на дорогу.

В санях перекидывались шутками парни, звонко хохотали девушки в ярких цветастых платках. Веселье разливалось вдоль дороги, вспугивая сонную лесную тишь. Кто-то заиграл на гармонике, и Лель затянул протяжную песню.
Снегурочка, сидевшая на краю саней, заслушалась. Любила она песни белобрысого пастуха. А вот всеобщее веселье не приносило ей радости. Ещё совсем недавно Снегурку тяготило одиночество лесного терема, и она всей душой стремилась к людям, но сердце её не умело так беззаботно радоваться, так горячо любить. Всё здесь, среди людей, оказалось для Снегурочки непривычным и чуждым.
Только Лель своими песнями тревожил её душу, и скованное узорчатыми льдинками сердце замирало, впуская в себя тёплое дыхание весны, и таяло, таяло, таяло…

***

В театре царила тишина. Не хлопали ещё двери гримёрок, скрывая за собой сплетни, перешёптывания и маленькие тайны актёров. Не сновали по пустым пока коридорам рабочие сцены. Не суетились зрители, шурша билетами и торопливо занимая места.
Лёнька и Снежана, болтая о пустяках, подошли к гримёрке. Там, остановившись у двери, Лель неожиданно обнял девушку и заглянул в её льдисто-голубые глаза.
— Снегурка, я… я тебя…
Тонкие пальчики легли ему на губы.
— Не надо, Лель. Не надо.

Снежана заскочила в комнату и прислонилась к дверям. Сердце бешено колотилось. Робкий огонёк, вдруг вспыхнувший в нём, разгорался весенним солнцем. Руки девушки всё сильнее сжимали тёмные стебли роз, сжимали до тех пор, пока острые шипы не вонзились в ладони.
Снежана прерывисто вздохнула и постаралась успокоиться. Только спектакль, только роль. Она – Снегурочка. Холодная, ледяная. Она не умеет любить. Не должна уметь. Губы привычно, словно молитву, нашёптывали слова:
«Моя беда, что ласки нет во мне.
Толкуют все, что есть любовь на свете,
Что девушке любви не миновать;
А я любви не знаю...»
Медленно, нехотя успокаивалось сердце, прогоняя из себя нежданное тепло. Разжались стиснутые пальцы, выпуская букет, и он упал к ногам Снежаны, измятый и растрёпанный…

Шёл спектакль, гладко, легко, без заминок. Сменялись декорации, выходили и уходили, отыграв роль, актёры. Заплясало на сцене пламя костра из ярких рыжих лоскутов, подбрасываемое вверх тугой воздушной струёй.
Снежана, прижав к груди сжатые ладони, читала текст:
— О царь!
Спроси меня сто раз, сто раз отвечу,
Что я люблю его…
Почувствовав на себе чей-то взгляд, она обернулась. За кулисами стоял Лёнька. Восторженно глядя на нее, он держал в руках букет полураспустившихся роз. Белых. Её любимых. Сердце Снежаны защемило, так сладко, так знакомо, будто и не проходили столетия с того давнего солнечного утра, когда... А ведь говорил ей отец, не влюбляйся, нельзя. Увлеклась, забыла, кто она есть. Всё забыла.

Горячая волна пронеслась по телу, обожгла жарким огнём, заставив вздрогнуть от сладкой боли. «Нельзя!» — кричал разум, но разве можно остановить непокорное сердце. Снегурка ещё раз взглянула в васильковые глаза Леля, а потом разбежалась, подпрыгнула над лоскутным пламенем и… исчезла. К потолку над сценой медленно поднималось лёгкое голубое облачко. Зрители ахнули, зал на мгновение замер, а потом взорвался аплодисментами. Лишь только в глазах у Леля плескалась грусть.