Ещё один рассказ, призванный подчеркнуть важность и ценность момента. Влюблённые просто куражатся, радуются каждой ноте, каждому запаху, каждому отсвету небесных светил. Мы не знаем, кто они, и что стоит за их душами, нам просто предлагается прочувствовать момент. Потому что жизнь — это качели. Сейчас ты в зените, потом — слетаешь и бухаешься оземь. Всё в жизни переплетается — красота и уродство. Прелестная луна — она же рога дьявольского золотого тельца. Вонючие луковые битки так восхитительны под сметаной. Красивый Леонид Андреев пишет леденящие кровь повести об ужасах войны и человеческих бедствиях. Данте Алигьери начинает с любовных сонетов, а затем переходит к живописаниям кругов ада. Каждый образ и слово, скрупулёзно подобранные мастером, призваны подсветить момент и подчеркнуть переменчивость фортуны. Видимо, такому восприятию жизни научил турбулентный двадцатый век, когда кровавую Первую мировую сменили Ревущие двадцатые, а вскоре грянули пушки фашистских танков. И судя по временной метке рассказа — 10 апреля 1945, в преддверии неизбежного разгрома гитлеровской Германии — уже забрезжил новый лучик света и радости.

Рассказ этот явно проникнут чувством сожаления к незавидной женской доле, равно как и к беспомощности крепостного люда. И забавно, что автор этого рассказа клянёт на чём свет стоит Советский Союз, который как раз первый из всех стран уравнял в правах женщин (наряду с Австралией, хех) и оный же освободил народ от крепостного бремени. Зато рассказ щемящий.

А мне понравилось, как Бунин опять вернулся к приёму живописи в прозе. Этакое кьяроскуро, где на фоне чёрных красок мелькают белые отблески. Очевидно, ему видится жизнь белого офицера за рубежом сплошным мраком и царством теней. Гуляя однажды по тёмным улицам Парижа, генерал находит светлое зарево окон русского ресторана, где его обслуживает официантка в чёрном платье, но с мягким белым передничком. Подобная светотень рисуется на протяжении всего рассказа, но иногда на неё яркими и пронзительными пятнами капает цвет алый — цвет крови, цвет, которым окроплены кителя изгнанников Руси. Для Бунина это рассказ-тоска, ностальгия по России, не зря он с таким тщанием описывает русские яства, хотя в голове уже всплывают лишь французские афоризмы, вытесняя русскую речь.

И конечно смешно читать ханжеские отзывы ниже о родах и определениях любви. Автор пережил кровавую революцию, две бесчеловечных войны. И вы думаете, он будет писать диснеевские сказки, где все жили долго и счастливо? Люди того времени просто хотели найти хотя бы минуту радости в этом мире сплошного зла и бесконечного страдания. Не более того, но и не менее.

Есть в этом рассказе что-то Пушкинское и даже что-то от Жуковского. Та же метель, та же лучина в светце. Та же романтическая драматургия 18 века. Даже написан он как будто пушкинским, местами устаревшим языком. И тот же огненный змий, что приехал искушать бедную девицу.

Бунин, как и многие другие «возвышенные аристократы», пытается проникнуться теплотой и жалостливым чувством к простонародью, но при этом совершенно не понимая этих людей. Да, все наслышаны о неистовом и крутом нраве русского мужика, который в ревности может удавить свою жену. Но я совершенно не представляю, чтобы он это сделал как хладнокровный убийца, подвесив жену под притолоку. Ударить в запале гнева своим кулачищем и ненароком зашибить жену — это сколько угодно, но так чтобы целенаправленно вешать и представлять это за самоубийство — такой мерзости глубинный русский мужик себе никогда не позволит. Я понимаю, что для Бунина важен символизм, этот кушак, которым был подпоясан Лавр, как бы сдерживал его буйную натуру, но стоит лишь его развязать, как тот же кушак становится орудием убийства. Однако этот дешёвый символ только разрушил весь тот флёр русской правдинушки, к которой стремился автор. Зачем? Ну, ему оттуда из Парижа, наверно, виднее.

Я, вообще говоря, не большой поклонник Бунина, и в особенности не оценил его «Тёмные аллеи» — какие-то, на мой взгляд, плоские сюжетики из истории сложных взаимоотношений мужчины и женщины, чего мне и в жизни хватает за глаза. Но этот рассказ открыл для меня совершенно новую сторону Бунина. Я здесь хотел бы отметить не идеологическую сторону, эту борьбу православного мира с загнивающим западом. Тем более что мне эта сторона показалась, особенно в нынешних реалиях, даже отчасти отталкивающей, судите сами: знатная особа, предзнаменовавшая смерть господина из Сан-Франциско, некий Рейс с несчастливым номером XVII, носил имя германского аристократа, что на старонемецком означает «русский». То есть это как бы намекается, что русский погубил американца? Бр-р-р, лучше не показывать этот рассказ российским пропагандистам.

Нет, оставим идеологию, но обратимся именно к лингво-стилистической части. Основная идея рассказа — борьба Старого Света и Нового Света. И мы можем заметить, что представителей Нового Света всегда сопровождает свет электрический: весь путь господина из Сан-Франциско залит заревом «электрических шаров», монументальный символ научно-технического прогресса теплоход «Атлантида» весь переливается огнями ламп. Тогда как Старый Свет представлен старым добрым светом солнца, который особенно торжествует после смерти господина. Как вам такой каламбур? А вот ещё одна словесная игра. Водитель техногенного плавучего чудовища в обоих направлениях сравнивается с языческим идолом, которого обволакивает визг сирен. Сперва кажется, что это рабочий гудок корабля, но если мы вспомним, где, согласно бессмертному эпосу о похождениях Одиссея, обитают обольстительные сирены, а именно на скалах в 15 километрах от острова Капри, то нам тут же станет ясно, что водитель корабля, сам чёрт во плоти, окружён теми самыми искусительными девами, которые своим сладким голосом и заманили бедного америкашку в своё роковое логово. А в противовес этой дьявольской нечисти показаны по-христиански чистые абруццкие горцы, смиренно склоняющие головы перед обликом Пречистой Девы в конце рассказа. И ещё одно. Образу владельца корабля «типичного англосакса» Ллойда (один из которых — Ллойд-Джордж — будет подливать масла в огонь гражданской войны в России) противопоставлен прекрасный бессребреник Лоренцо, чьё имя ассоциируется с покровителем искусств Лоренцо Медичи и священным лавровым древом. Вообще именам уделено отдельное внимание, тот же дворянин Рейс XVII, помимо прочих аллюзий, как бы отправил господина в фатальный рейс № 17 (число, считающееся в Италии знаком смерти).

Короче говоря, набитый словесными каламбурами и прочими стилистическими приёмами, о которых можно свободно писать диссеры, этот рассказ произвёл на меня впечатление эдакого Набокова на минималках, чего я от бумагомараки на любовную тему совсем не ожидал. Наверно, не зря-таки ему дали Нобелевскую премию, и вполне стоит изучить именно раннюю библиографию Ивана Бунина.

Если продолжить полемизировать с предыдущими ораторами, хотел бы заметить, что тут история совсем не Ричарда Гира и Джулии Робертс. И рассказчик предстаёт никаким не «подарком судьбы» и уж точно не «настоящим мужчиной». А вовсе даже самодовольным жирным индюком, кичащимся своим великодушным облагодетельствованием, который с большой гордостью посчитал, что нашёл и обогрел курносого щеночка. И кажется, только ближе к концу этого крохотного рассказа начал осознавать, что под перинами у него не безродная шавка, а, на минуточку, человек. И не от хорошей жизни она по бульварам ходит, и рада бы стать героиней отеля «Элеон», да только располагает Бог. А Он зачастую бывает до ужасной крайности рассеян и невнимателен. И нам бы, наверное, не стоило брать пример с этого седого старика, а попытаться всё-таки разглядеть под этой скошенной набекрень каракулевой шапочкой живого человека.

Несколько нетипично мистический, но в то же время совершенно муракамиевский рассказ, который задаёт тон всему сборнику.

Повествование начинается по обыкновению буднично: рассказчик отправляется на заурядный концерт школьной подруги. Но в какой-то момент становится ясно, что он выходит из рамок нашего приземлённого мира и всё выше взбирается в мир возвышенный, а именно — врывается в душевный мир девчонки-пианистки. Если у нас говорят, что чужая душа — потёмки, то Мураками утверждает, что чужая душа — пустыня. Здесь, где-то в японской глубинке, на безымянной горе, которая, впрочем, ничуть не лишена достижений цивилизации и усеяна богатыми домами, оказывается, никого нет. Мало кто готов нырнуть, а вернее взойти так высоко в душу человека, потому-то здесь так пусто. Разве только долетает монотонная проповедь религии, да и та внезапно стихает, так и не принеся спасения из бедственного положения. Потому-то на этой горе всё так странно, мрачно и безмолвно — понять другого человека невероятно сложно. И сам этот рассказ есть ответ на загадку старика. Круг, у которого множество центров и нет окружности — это просто-напросто истина. Беда её в том, что каждый конкретный человек видит в ней идеальный, очерченный окружностью круг с единственным центром, но на деле у истины произвольная форма и множество центров — и если не бесконечное количество, то по крайней мере ограниченное количеством людей на земле, ведь каждый в одном и том же видит свой круг со своим центром. Мы лишь должны понимать, что всяк видит мир по-своему, и нельзя унижать другого человека потому только, что он не понимает «прописных истин». Кажется, что эту простую формулу пришёл поведать 18-летнему себе уже пожилой и многоопытный писатель Мураками (не зря уделено внимание внешнему виду «молодого» героя и «старого» и проведены параллели — оба одеты просто, но с чопорным вкусом, а главное — в одни и те же цвета), но «вольный абитуриент» по молодой дурости, конечно же, ничего не понял. Остаётся только надеяться, что автор сможет донести эту мысль до читателя.

По-моему, это один из самых сильных и глубоких рассказов Харуки Мураками, он структурно идеально выверен, каждое явление и слово на своём месте, даже этот луч света, прорвавший пасмурный кисель над головой после встречи со стариком, как бы ознаменовавший первый шаг в осознании человеческой души. Пожалуй, ещё лучше из него бы вышел сценарий для какой-нибудь короткометражки или серии хорошего аниме. Не хватает только клубов тумана для полного погружения.

А если кто-то захочет меня обвинить в том, что я высосал из пальца бредятину и страдаю СПГС, то я готов ответить строчкой из этого же рассказа: голова нам дана для того, чтобы делать непонятное понятным. Чем я всех и призываю заняться.

Довольно интересный рассказ, иллюстрирующий переломный период в сознании японцев новейшего времени. А именно переход от патриархальных или, как бы это у нас выразились, «традиционных» ценностей, к индивидуализму и полной личной свободе. Женщина веками зависела от мужчины и являлась как бы дополнением к нему, она не могла помыслиться отдельной личностью. И даже когда в общество ворвалась эмансипация и некоторое вольнодумие, женщина всё равно крепко держалась за мужчину, одна мысль об одиночестве ужасала нежные девичьи мозги. «Плохонький да свой», «бьёт — значит любит» — эти установки нам знакомы так же хорошо, но в японском обществе они, по-видимому, начали устаревать.

И вот совершенно рядовая японская домохозяйка, для которой семья — весь мир и единственный остров в океане жизни, которая готова прощать блудливого мужа и самозабвенно любить дочь, вдруг отправляется в неизведанный мир «просвещённой Европы», где совершенно неожиданно для себя открывает, что ей очень себе неплохо и без семьи, где никто не заставляет любить нерадивого муженька и носиться за доченькой. В этом мире никто от неё ничего не стребывает и сваливает на неё кучу обязанностей. Очень, знаете ли, приятный такой мирок. И выходит так, что он засасывает настолько, что побуждает её бросить свою семью.

Сейчас все поставлены перед такой дилеммой: личное счастье или самопожертвование ради наследия. «Всё в семью» или «я тоже личность»? И хотя кажется, что вполне можно усидеть на обоих стульях, на деле чаша весов всё больше наклоняется в сторону индивидуалистов, особенно среди молодого поколения.

Возникает, правда, вопрос: а причём же тут шорты? Шорты дают нашей героине взглянуть на свой старый мир и на контрастном полотне светлых зелёных улочек Саксонии увидеть всю неприглядность и серость своей прошлой жизни. Причём, что здесь на мой взгляд важно, — взглянуть заочно. Что заставляет её заочно же отбросить прошлое. Смогла ли бы она швырнуть заявление о разводе в лицо мужу — большой вопрос. Одно дело поносить обидчиков за глаза, и совсем другое — сойтись с ним в штыковом бою. Так что есть в этом новоиспеченном «индивидуализме» какая-то трусость.