Блог


Вы здесь: Авторские колонки FantLab > Авторская колонка «zarya» облако тэгов
Поиск статьи:
   расширенный поиск »


Статья написана 5 мая 2011 г. 20:08

Некоторые соображения Кори Доктороу о читательской реакции на его роман "Младший брат". Эссе опубликовано на сайте журнала "Локус".

В моём первом романе для юношества, «Младшем брате», рассказывается история парнишки по имени Маркус Яллоу, который создаёт молодёжную партизанскую армию, целью которой является реформирование правительства США любыми, какие потребуются, средствами. Маркус и его друзья посредством криптографии и иных технологий обходят средства обеспечения безопасности, распространяют революционную литературу, раздобывают и обнародуют секретные правительственные документы, дискредитируют должностных лиц. В каждой главе имеется своего рода инструкция, как самим проделывать подобные вещи, от советов по выводу из строя радиочастотных идентификационных меток до способов обойти биометрические системы идентификации, посредством которых школьные компьютерные сети подвергают цензуре посещения Интернета, определяя, что вам можно, а чего нельзя смотреть. Вся книга — продолжительный гимн личным свободам, свободе слова, праву людей задавать вопросы и даже свергать собственное правительство, хотя бы и во время войны.

Маркусу семнадцать лет, и книга предназначена для чтения юношами того же возраста и даже развитыми подростками (равно как и взрослыми). Разумеется, я предвидел, что некоторые из политических идей или технологий, описанных в моём произведении, обеспокоят читателей. Так и оказалось, в некоторых отзывах книга критиковалась по этим поводам. Но не во многих и не так уж жёстко.

Чего я не ожидал, так это потока писем и обращений от учителей, студентов, родителей и библиотекарей, которые были рассержены, встревожены или озабочены тем, что Маркус примерно на второй трети книги теряет девственность (уже во вторую очередь некоторых также оскорбило, что Маркус в одном из эпизодов пьёт пиво, и ещё меньшая часть корреспондентов интересовалась, почему он огрызается на старших, и ему это сходит с рук).

Так вот, сексуальную сцену в книге никак не назовёшь откровенной. Маркус с его подружкой целуются наедине в её комнате после напряжённого эпизода в действии, и она протягивает ему презерватив. На этом сцена кончается. Следующая начинается с того, как Маркус размышляет, что всё оказалось не так, как он ожидал, но всё-таки здорово, и кое в чём даже получше. К этому моменту они с девушкой дружат уже довольно долго, и всё указывает на то, что не расстанутся какое-то время и впредь. Нет никаких упоминаний частей тела, никаких покряхтываний и вскриков, никаких вкусов и запахов. Ничего возбуждающего. Этот момент попал в книгу только потому, что логика сюжета, и логика рассказа, и логика характеров требовали, чтобы это случилось с данными двумя персонажами в данный момент времени.

Я уже потратил на объяснения разным людям, что значит «логика сюжета, логика рассказа и логика характеров» достаточно времени, чтобы составить справочник «Часто Задаваемые Вопросы о нарушении подростковых запретов в литературе для юношества».

На самом-то деле вопрос всего один: «Почему ваши персонажи делают нечто такое, что, по всей вероятности, вызовет неудовольствие их родителей, и почему вы не наказываете их за это?»

А теперь ответ.

Во-первых, потому что несовершеннолетние занимаются сексом и пьют пиво и в большинстве случаев худшее, чем им это грозит — несколько дней стыда или, соответственно, похмелье. Когда я был в этом возрасте, мне случалось выпить. Бывало, и сексом занимался. Иной раз доводилось ослушаться облечённых властью.

Большей частью всё сходило нормально. Иногда паршиво. Временами замечательно. Пару раз — ужасно. И точно так же было у всех, кого я знал. Подростки рискуют, иногда даже по-глупому. Но шанс, что пиво, тайком выпитое в данную конкретную ночь, разрушит вам жизнь, чертовски хилый. Искусство воспроизводит жизнь не точь-в-точь, а научная фантастика и вовсе требует от читателя поверить в невозможное, но описание подобной расплаты будет не слишком достоверным, если только вы не пишете книгу о специальной вселенной, в которой сердитые родители подправили законы физики таким образом, чтобы каждый акт неповиновения моментально приводил к катастрофе. Пафос, который родители хотели бы в ней увидеть, сделается ложным пафосом: слащавым и бальным, неуклюжим и лицемерным.

Во-вторых, потому что это хорошо для искусства. Художники включают секс и сексуальное содержание в свои работы, предназначаемые для широкой аудитории, со времён наскальных изображений. Ватикан и Лувр не без причины переполнены изображениями обнажённой натуры. Секс — часть того, что и составляет суть человека, поэтому искусство включает секс.

Секс в произведениях для юношества обычно возникает сам собой, в качестве естественного завершения истории взросления, в процессе которой несовершеннолетний персонаж претерпевает ряд скачкообразных изменений в своих представлениях и впервые совершает поступки, имеющие последствия (врёт, говорит правду, проявляет благородство, ниспровергает авторитеты и т. д.), никогда при этом не зная — не зная в точности — каков будет исход. Эта множественная метафорическая потеря девственности является одной из главных тем романов для юношества и одной из главных составляющих юности как таковой, так что с художественной точки зрения вполне естественно по ходу книги претворить метафорическое в буквальное. Это распространённый приём в литературе и искусстве, и он очень эффективен.

Признаюсь, что меня до сих пор приводят в недоумение взрослые, возражающие против присутствия секса в этой книге. Не потому что такие возражения — ханжество, но потому, что секс, не описанный напрямую, происходит в середине истории, изображающей общественные беспорядки, живописующей пытки и содержащей подробные инструкции, как безнаказанно отлынивать от работы.

Будучи отцом молодой дочери, я вполне разделяю мнение, что право и ответственность каждого родителя — решать, каким образом его дети будут соприкасаться с сексом и откровенно изображающими секс материалами.

Однако это право ограничено самой действительностью: вероятность, что 14-15-летний школьник доживёт до этого возраста, не столкнувшись с «правдой жизни», крайне мала. Более того, ребёнок, достигший возраста полового созревания, не зная биологических и эмоциональных деталей собственной анатомии и того, зачем она именно такая, будет поставлен в неловкое положение и даже более.

Подростки думают о сексе. Беспрерывно. Многие из них занимаются сексом. Многие экспериментируют с сексом. Не думаю, чтобы изображение в художественной книге двух вымышленных молодых людей, которые влюблены и занимаются сексом сообщило большинству подростков какую-то новую информацию — иными словами, огромное большинство несовершеннолетних обычно уже знакомы с существованием сексуальных отношений до того, как им исполнится 17.

Ну, а раз уж читатель едва ли узнает нечто новое о сексе, читая книгу, то я не вижу, каким образом эта книга способна нарушить родительское право решать, когда и как их детям узнавать о существовании сексуальности.

6 ноября 2009 г.

Оригинал здесь


Статья написана 1 апреля 2009 г. 22:58

Как обычно, вскоре после выхода очередного номера "Локуса" фрагменты опубликованных в нём интервью появились на сайте журнала в открытом доступе. Здесь я привожу частичный перевод интервью Майкла Суэнвика — так сказать, "фрагменты фрагментов".

Upd: Дополнил перевод остальной частью интервью, находящейся в открытом доступе. Теперь это "фрагменты полностью".

— Мне повезло: я пишу то, что мне хочется писать, и могу с этого прожить; и я бесконечно благодарен за такую возможность. Лишь некоторым из нас (на удивление немногим) это удаётся. Сколько писателей за всю историю могли позволить себе это удовольствие? Ровно при том же профессиональном мастерстве я мог бы быть занят сочинением рекламы! Всё это появляется на свет из одного и того же отдела мозга. Но если вы пишете рекламу, то уже не можете сочинять научную фантастику — они расходуют одну и ту же разновидность воображения. Так что это на самом деле выбор между деньгами и искусством.

Меня беспокоит будущее книг. Мой сын и его друзья читают намного меньше, чем могли бы до появления Интернета. Особенно много времени расходуется на игры, которые дают примерно то же нутряное удовольствие, что и чтение беллетристики. Но писатели всегда брели от катастрофы к катастрофе. После краха коммерческих библиотек, где книги давались напрокат, прожить стало невозможно. Когда в газетах перестали печатать романы с продолжением, прожить стало невозможно. Никогда было невозможно прожить. Уж и не знаю, как мы всё-таки справились! Волшебство какое-то.

(...)

— Я посвятил жизнь писательскому ремеслу ещё подростком, а первый рассказ завершил, когда мне было двадцать девять. Все эти годы я потратил на то, что писал рассказы и не мог закончить ни одного. Гарднер Дозуа знал, что я писатель, потому что, как и все молодые писатели, я не мог об этом помалкивать. Но я знал его много месяцев и ни разу не попросил о помощи. Это вызвало у него уважение, и он решил, что, может быть, я действительно чего-то стою. Так что он попросил посмотреть рассказ, над которым я в то время работал.

Они с Джеком Данном устроили по этому рассказу семинар в маленькой квартирке Гарднера и показали мне, как можно его закончить. Я вернулся домой в ту ночь, опьянённый дешёвым хересом и литературой. «Так вот как это делается: берёшь рассказ и заканчиваешь!» В три часа утра я, шатаясь, брёл по улицам Филадельфии, с головой, полной звёзд. Как будто Бог протянул руку с небес и повернул выключатель. С тех пор я всегда могу закончить рассказ — просто нужно как следует поработать!

(...)

— Довольно очевидно, что «Драконы Вавилона» вызваны к жизни Одиннадцатым Сентября. Я собрал много всего, имевшего отношение к этой теме, и всё вычистил, потому что мне не хотелось писать «роман-аллегорию о современности», а хотелось добраться до самой сути 9/11 и нашей реакции на него. Если несколько упростить, ситуация, в которой оказывается Уилл, состоит в том, что у него есть основательные причины ненавидеть Вавилон, а затем он получает возможность уничтожить его. Перед ним более сложный выбор, чем может показаться, но (опять-таки упрощая), он должен решить, стать ли ему Осамой бен Ладеном, либо Джорджем Бушем.

Конечно же, я искал третье решение. У польского поэта Адама Загаевского есть отличное стихотворение, которое называется «Постарайся восславить изувеченный мир». Работая над романом, я вспоминал его ежедневно. Оно о том, что можно ценить жизнь и мир, хотя в нём и происходят такие ужасные, отвратительные несправедливые и жестокие вещи. Вавилонская Башня — это, конечно, символ всего того, что в мире неправильно, как некоторые усматривают в Нью-Йорке символ всего, что неправильно с Америкой. Упрёки Вавилону, Нью-Йорку и Америке справедливы, и всё же, несмотря на всё это, я верю, что они заслуживают существования, заслуживают продолжать быть. Уилл этого не осознаёт, но его задача состоит именно в этом: найти способ принимать мир таким, каков он есть.

(...)

— Закончив «Драконы Вавилона», я сказал себе: «Дай-ка начну следующий роман прямо сейчас», чтобы несколько сократить многолетний разрыв между моими книгами. Мои постутопически-артистические персонажи Дарджер и Сэрплас пользуются большой популярностью, насчёт рассказов о них ко мне подъезжают примерно еженедельно. Иногда люди подходят на конах и говорят, что хотели бы ещё Дарджера и Сэрпласа. Так что я подумал: «Может, стоит прислушаться».

В 2007-м я ездил в Китай и в Россию. Это был довольно примечательный опыт. Я отправился в Москву, потому что в романе про Дарджера и Сэрпласа действие будет происходить в основном там. До того я провёл в Москве всего несколько часов между двумя самолётами, а этого явно недостаточно, так что я вернулся на две недели. Теперь я в классической ситуации «иностранец приезжает в Россию», что означает полную уверенность в себе при почти нулевом знакомстве! Все говорят: «Если ты собираешься писать о России, лучше сделай это, пока не узнал её слишком хорошо, а не то поймёшь: всё, что ты о ней знаешь, на самом деле не так». И это справедливо.

(...)

— Моё поколение вошло в литературу разом, дав множество хороших писателей: Конни Уиллис, Стэна Робинсона, Брюса Стерлинга, Уильяма Гибсона, Пэт Кэдиган, Джеймса Патрика Келли (я не назвал ещё с полдюжины, но мы их всех и так знаем). Однако в начале 80-х ни о ком из них, за исключением Уильяма Гибсона, никто ничего не говорил. Статьи сочиняли о других писателях, которые были далеко не столь хороши. Так что я написал своё эссе «Постмодернизм: руководство пользователя» в основном для того, чтобы привлечь внимание к авторам, которых считал важными, которые меня потрясали. В некоторых отношениях вся эта история с Киберпанком оказалась совсем неудачной. Киберпанки были лишь одной половиной поколения, составлявшего на деле единое целое. Думаю, что Стерлинг, Келли и Робинсон принадлежат к одному и тому же лагерю. Все эти различия на самом деле — внутрисемейные различия, и к тому же очень искусственные. Когда я сочинял эссе, я выдумал термин «гуманисты», потому что (думаю, теперь прошло достаточно времени, чтобы можно было рассказать эту историю!) Гарднер Дозуа, рассуждая повсюду о киберпанках, называл «этих парней» (то есть нас) НУСТАРПАМИ — «нудными старпёрами». Джиму Келли это казалось забавным, он изготовил значки с надписью «НУСТАРП» и всем роздал. Я свой сохранил до сих пор — держу его вместе с моими «Хьюго». И я сказал себе: «Господи, нужно срочно придумать другое название, пока это словечко не привилось!». Вот так я и изобрёл Гуманистов.

Оригинал





  Подписка

Количество подписчиков: 58

⇑ Наверх