Дорис Лессинг «Великие мечты»

Странно читать произведение, в котором такое множество героев, и при этом интересоваться только их домом. Он там действительно необычный. Не понятно сколько же там комнат, сколько этажей. Здание детально описано вплоть до бытовых мелочей, но это описание настолько фрагментарно разбросано по тексту, что невозможно за раз собрать его образ. Так обычно строится детектив, ведь в этом жанре улики и подозреваемые регулярно подкидываются, чтобы дать пищу для размышлений и догадок. Но одно дело какое-то загадочное преступление, другое дело дом. Он был до начала повествования, он остался после последней строчки текста. Им вряд ли собирались меня заинтересовывать, но только благодаря ему я добрался до средины книги. И там встретил поэтажное описание. Пазл сложился, загадка пропала.

Но почему только дом? Дело в том, что не смотря на столпотворение героев, сопереживать там кому-то не хочется. И ненавидеть их тоже особо не за что. Люди пафосно прожигают жизнь. Годы идут, а они всё так же ничего не делают. Просто живут за чужой счёт и не терпят от своих невольных спонсоров никаких ограничений. При этом каждое следующее поколение считает себя умнее предыдущего, тщательно наступая на те же грабли. Впрочем, вольно или невольно, писательнице отлично удаётся показать, как власть стравливает поколения, а так же придумывает населению новые цели для их борьбы с очередными мельницами. Роман вышел в 2001 году и за двадцать один год многое изменилось. Так странно читать о том, что было важно в начале двадцатого века, в середине, в конце... Одни что-то делали, другие с этим боролись, третьи пытались исправить то, что в исправлении не нуждалось. И вот в 2022 году всё это выглядит одинаково бестолково. Борьба с империализмом, колониализмом, коммунизмом, ядерным оружием приводила лишь к тому, что империи из явных и военных становились скрытными и финансовыми, освобождённые страны ещё прочнее попадали в рабство с помощью кредитов. Коммунизм исчез, но всё, в чём его обвиняли, в мире почему-то осталось и даже ухудшилось. И кто-то знатно нагрел руки на убежищах от ядерного оружия при финансировании их строительства из бюджета, пока где-то простаивала постройка больницы. А ведь люди искренне верили в то, что делают что-то важное своей борьбой.

В этом сила власти: взять активистов и направить их стучаться головой о стену, пока сама власть будет продолжать набивать карманы, расталкивая коллег-конкурентов от денежных потоков, текущих из бюджета. Это отлично видно даже на примере данной семейной саги. При всей своей теплоте чувств друг к другу, герои мастерски сталкивались лбами, мешая друг другу осуществить свои цели.

Отец и популист коммунистических идей, не ударивший в своей жизни палец о палец, критикует писательство сына как никчёмную профессию, годную только ублажать сильных мира сего. Условный брат раздаёт бесконтрольные кредиты пришедшим к власти нищим, разлагая новую элиту и поощряя коррупционные схемы, пока условная сестра огорчается, что на эти кредиты так и не построена больница, ругая эту самую элиту и обвиняя её во всех проблемах. Она талантливый врач, который гордо хоронит себя в глуши Африки, где не может применить свои знания из-за отсутствия оборудования. Поэтому возникает дилемма в её оценке как героини: спасла тех, кого быть может никто бы не спас, но могла бы спасти больше в другом месте. Месте, где кто-то иной всё это время сидел и бессмысленно смотрел на медицинское оборудование, умея лишь давать таблетки и вскрывать простейшие гнойники. А рядом с врачом — то зримо, но незримо — феминистка-журналистка, мешающая ей работать и делать карьеру, хотя та — живое воплощение женщины-профессионала.

Ещё одна условная сестра стравливает двоих мужчин, вызывая бурю эмоций у всего любовного треугольника. Она питается этими эмоциями, словно вампир, и только тогда чувствует себя живой. Один из них спихнул бытовуху на другого и вполне доволен. А этот другой выплёскивает накопленную неудовлетворённость, замешанную на заботе, в книги, зарабатывая так на жизнь. Вроде бы все довольны, никто не обделён, но энергия этой троицы уходит в никуда. И герои кажутся пустыми, бестолковыми.

Я часто ухмылялся, когда писательница озвучивала какие-то гиперболизированные и однобокие сведения о Советском Союзе, которые скорее отталкивали от её антикоммунистической агитации. А потом подумал, что автор, отвлекая, громко и нарочито грубо ругает всё коммунистическое, сама же осторожно критикует свою Англию по существу. Словно сначала я увидел негатив, а потом уже разглядел фотографию с обратным соотношением чёрного и белого. Что это, реализм жизненного опыта или скрытый манифест к своим согражданам? Вопрос скорее риторический.

О гремящих ведрах и об огне, мерцающем в сосуде

«С людьми, которые считали, что народ необходимо защищать, обращались как с врагами, их подвергали нападкам (причем слово «фашист» было еще самым мягким выражением) и физическому насилию.»

Дорис Лессинг нобелиант. Пусть ругать выбор Нобелевского комитета любимая забава читающей публики, Нобель знак качества. Даже недоумевая и возмущаясь, мы не сомневаемся в компетентности академиков. В случае Лессинг и сомнений быть не может — достойна. Свою премию она, к слову, получила за два года до девяностолетия.

А «Великие мечты» написала в 82 года. Еще раз, прописью, восемьдесят два! Если вы искали образец достойной, деятельной, неподвластной времени старости, он перед вами. Прежде, чем говорить о романе, стоит сказать несколько слов об особенностях письма. Лессинг не разбивает текст на части, главы и подглавы. На уровень читательского комфорта не влияет, это не сарамаговские кирпичи, без абзацев, отточий и диалогов, но самого понятия «содержания» словно бы не существует в ее романах.

«Великие мечты», по сути, две книги, которые вполне могли быть автономными. Английской части отдано чуть больше половины объема, это многофигурная смесь семейной саги с романом взросления, социальным памфлетом, историческим и феминистским романом. Образы тщательно выписаны, отношения между персонажами сложны и неоднозначны. Африканская — словно в противоположность, скудна во всех возможных отношениях, а несколькими словами ее можно было бы описать, как соединение «один в поле воин» с «бременем белых».

Из всего многообразия фигур первой части, во вторую перекочевывает на роль главной героини молодая женщина-врач Сильвия, выросшая в большом безалаберном доме Ленноксов. Еще пара персонажей появляется на эпизодических ролях. Удивительно, но роман производит удивительно цельное и целостное впечатление.

Обе, столь различные по стилю и жанру, декорациям части, на деле прочно соединены идеей вынесенных в заглавие великих мечтаний. О чем? Об уменьшении несправедливости и горя, происходящего от угнетения одних другими, об умножении правды, добра, счастья. А не слишком пафосно и утопически? Ничуть, больше того, если смотреть на события романа сквозь призму этого понимания, поведение его героев совершенно логично и мотивированно.

Френсис, симпатичная и талантливая девушка, которую угораздило вляпаться в отношения с трескучим бездельником товарищем Джонни и родить ему сыновей-погодков, после чего муженек оставил их в нищете ради своей борьбы, а еще потом — ради другой женщины, настоящего партийного товарища. Почему потянулась к харизматичному мерзавцу? Можно списать на гормональные бури и общую безмозглость юности, но скорее от того, что душа горячо откликнулось на призыв обездоленных, не распознав жестянки в рупоре, который его транслировал.

Отчего живя в доме свекрови Юлии, не разгонит неприкаянных детей, привечает в доме, где и сама не хозяйка, кормит из своих скудных средств? Да потому что не может иначе, потому что отказавшись, перестанет быть собой. Сильвия во второй, африканской части приносит себя в жертву тому же служению. Не потому, что работа в больнице при миссии каким-то образом способствует ее карьерному росту или приносит финансовые выгоды. Я вас умоляю, она на свои средства ту больницу содержит.

И что, приносит эта самоотверженная работа на износ какие-то добрые плоды? Ну как, вот не пошли же по кривой дорожке отогретые подростки, всякий обрел свое место под солнцем. Ага, и гадкая Роуз, которая сначала жила в доме Юлии, а потом обливала ее грязью в своих статьях. И маленький негритенок Франклин, который в своей коммунистической, мать ее, Африке сделается жирным коррумпированным министром-кровопийцей. Что делать, дерьмо случается.

Или Сильвия. Много добра принесла ей работа на износ в больнице, где ни медикаментов. ни оборудования, ни даже помещения не было, когда она приехала? Ах, местные считали, что Доктор Сильвия ангел, посланный им с небес? И не забывали напоминать, что белые оттого так богаты, что все украли у них, черных. А СПИД — биологическое оружие белых для истребления африканцев.

«Великие мечты» не про то, как извлечь из жизни больше выгод, а про то, как делаешь, чего не можешь не делать. Понимая, что поощрение достанется пустому ведру, которое громче гремит по соседству. Делаешь, потому что ты сосуд с горящим внутри пламенем.

Мечты, мечты, где ваша сладость? (А.С.Пушкин «Пробуждение»)

Слово «старатель» вызывает в сознании человека сразу две отчётливых смысловых ассоциации.

Старатель — это значит, что мы имеем дело с человеком старательным, тщательным, методичным и скрупулёзным, внимательным к деталям и точным в их воспроизведении, с прилагающим серьёзные усилия для выполнения задачи и достижения цели. И ещё со школьных времён мы помним наставления учительницы начальных классов, которая, положив свою натруженную и испачканную мелом руку на твою вихрастую стриженную голову, говорила: «Старайся лучше и всё у тебя получится, и буквы будут одинаковой высоты и с одинаковым наклоном», и ты старательно сопел в две дырочки и терпеливо выводил все эти палочки и крючочки, овалы и полуовалы, петли и дуги русского письменного алфавита — эх, как же мне стали нравиться уроки и задания по чистописанию, когда всё и впрямь стало получаться!

И старатель — золотоискатель, человек, занимающийся поиском и добычей золота (и полезных ископаемых) кустарным способом. Чаще всего в одиночку, но иногда и кучно, артельно.

Применительно к творчеству южноафриканской писательницы Дорис Лессинг употребительны и применительны оба смысловых значения этого слова. Потому что Лессинг подобно старательному работнику терпеливо и настойчиво копает выбранную для своего произведения тему, широко захватывает и глубоко роет, проникает вглубь и в сущность того или иного материала; выражаясь иносказательно — по-старательски тщательно промывает груды литературной руды, чтобы затем дотошный и требовательный читатель имел дело уже не только с редкими золотинками или блескучей пылью, но и с полновесным золотым песком да с чешуйками, а то и с самородками. И в этом смысле уже сама Дорис Лессинг сродни самородку современной литературы.

Этот роман можно читать как своеобразную «семейную» сагу. Ведь перед нами проходит жизнь нескольких поколений семейства Ленноксов (в этом месте рука автоматически включила сборник «Вечер ностальгии» в исполнении Энни Леннокс и мозги тут же затуманились эмоциями и чувствами, руки расслабленно упали на столешницу, и только по прошествии получаса волевым усилием чарующий голос певицы был остановлен, а голова вернулась к тексту отзыва на книгу — вот она, волшебная сила искусства!). Но если старшее поколение (прежде всего это мать, свекровь и бабушка Юлия) нам показывают всё-таки ретроспективно, т. е. с оглядкой назад, то жизнь первой основной героини романа Френсис мы прослеживаем едва ли не нон-стоп в течение трёх десятилетий. И примерно к середине книги события романа плавно перемещаются уже к другой главной героине книги — Сильвии, и вместе с ней совсем в другое место. Настолько совсем другое, что из Лондона мы переезжаем в самую что ни на есть африканскую Африку, где проводим добрый десяток лет.

Если вы обратили внимание, то слово «семейная» было мною взято в кавычки. Просто потому, что многие члены семьи Леннокс и другие важные персонажи романа, проживавшие вместе с этой семьёй, не имели ни кровных, ни брачных связей, а просто «вписывались» в этот дом и в эту семью, прорастали там, находясь практически постоянно денно и нощно, и превращались уже в фактических членов этого своеобразного и всё-таки странного семейства. Так дом Ленноксов по сути превратился в своеобразную коммуну. Этакий «дом странных детей», хотя там и взрослые не менее странны с точки зрения английского буржуазно-мещанского обывателя, да и с нашей точки зрения тоже. Сами посудите: «революционирующий и революционерствующий» Джонни фактически является митинговым болтуном и произносителем громких и напыщенных фраз. При этом своей семье внимания не уделяет от слова вообще, хотя периодически заявляется в матери и супруге (затем ставшей бывшей супругой) за помощью и поддержкой. Играющий в вождя и в вождизм Джонни на самом деле элементарный пиявочник, охотно существующий за счёт других людей. Френсис, с её манией спасения всех и вся, наполнила дом Юлии подростками самых своеобразных порой совершенно радикальных взглядов и такого же неформального поведения (вплоть до полного разрыва со своими семьями). Согласитесь, что немного найдётся людей, готовых принять, впустить чужих в дом с правом временного, а кое-кого и постоянного проживания, причём это будут подростки 60-х, хиппующие и свингующие, максимально раскрепощённые и не желающие иметь никаких обязанностей, зато охотно и громогласно заявляющие о своих правах. И родители некоторых из этих подростков — вообще тема отдельная.

И вот так день за днём и неделя за неделей мы участвуем в повседневной жизни этой своеобразной коммуны в течение месяцев и затем уже лет. При этом параллельно-последовательно нам показывают жизнь других причастных в той или иной степени персонажей. В результате мы имеем своеобразный срез городской действительности, срез не одномоментный, но длящийся на протяжении 60-х — 70-х.

А затем совершенно никак не обозначенная при наборе книги начинается вторая её часть — африканская. (И тут вспомнился замечательный музыкальный кинофильм «Бал», который показывает нам картину танцев, а на самом месте жизни, в некоем танцевальном заведении нон-стоп в течение четырёх десятилетий, плавно сменяющих друг друга и столь незаметно перетекающих одно в другое, что только дивишься искусству режиссёра — точно так же плавно меняются эпизоды и времена в нашем романе). И главная героиня этой второй части романа, Сильвия, по сути повторяет судьбу и жизненные подходы Френсис. Т.е. ввязывается в оказание медицинской помощи самым нищим и обездоленным жителям некоей африканской страны, при этом в силу того, что правящие власти обеспечением этого своеобразного медпункта не занимаются, (а только разглагольствуют о такого рода помощи вообще стране и т.д. и т.п.), то Сильвия тратит на медикаменты и хоть какое-то медоборудование свои собственные средства. Т.е. так же как и Френсис Сильвия бессребренна и альтруистична, сердобольна, жертвенна и буквально заражена идеей беззаветного служения людям — этакая мать Тереза. И в конечном счёте, Дорис Лессинг приводит эту героиню к вполне закономерному и предполагаемому финалу, т.е. по сути обмену её жизни на жизнь двух негритянских мальчишек-сирот.

Однако не следует ожидать, что и другие обитатели дома заразятся идеями и примером Френсис, вовсе нет. Каждый из этих «усыновлённых-удочерённых» ею подростков затем живёт своей собственной жизнью, и тут мы встречаем самые разные варианты, от искренней благодарности приёмной «матери» до полной враждебности к ней и ко всем остальным «братьям и сёстрам» и до максимального эгоцентризма, со всем спектром промежуточных состояний и взаимоотношений.

И тем не менее, дело Френсис продолжается и в финале романа, ибо опять есть те, кто нуждается в помощи и в опеке, кого нужно просто спасать от смерти и постараться по возможности вывести в люди. Уж в какие получится…

Этот роман является оригинальным примером книги антисоветской, но с коммунистическими идеалами. И конечно же мы имеем дело со взглядами и убеждениями самой Дорис Лессинг, которая не только придерживалась левых взглядов, но и довольно долгое время занимала активную политическую и социальную позицию. Хотя конечно же её взгляды постепенно трансформировались, корректировались и менялись. И именно эти трансформации и объясняют название романа, ибо рухнули все «великие» социалистические и коммунистические мечты героев и героинь книги, и ни во что не вылились мечты самой Дорис Лессинг.

PS Было бы крайне интересно подвергнуть главных героев романа методике портретных выборов Сонди в модификации Собчик и сравнить свои предположения с полученным результатом. Но увы, это невозможно. Хотя заманчиво…

Прежде не читал семейных саг, и брался за «Великие мечты», чего таить, с опаской. Тем удивительней был нарастающий с первых же страниц интерес. Казалось бы: речь про бытовые трудности, довольно приземлённые жизненные неурядицы. Персонажи, по большей части, — люди обычные (хотя и не в социальном, может быть, смысле, но об этом скажу позже), даже часто заурядные и поверхностные. Но – внимание текст удерживает отлично.

«Виной» тому несколько неоспоримых достоинств романа.

Во-первых, стиль. Чудо как хорош, конечно. Поток тонкой изобретательнейшей авторской иронии, соскальзывающий временами в ядовитый сарказм, способен преобразиться в возвышенную прочувствованную метафористику в самый непредсказуемый момент. Тогда в дело вступает изощрённая образность, которая чаще всего весьма эффектна и эффективна, идёт ли речь об описании природы, интерьера, или же об отражении игры внутреннего мира персонажей. А затем, без ложного эстетства, Лессинг может сменить высокую поэтику на сухой, почти протокольный язык, когда необходима «беспристрастная» фиксация факта. Спектр настроений и стилистических подходов широчайший.

Круто, в общем. Хотел бы я уметь писать с подобной вариативностью!

Второе достоинство романа тесно связано с первым. Богатый нюансированный стиль как нельзя лучше подходит для отображения множества психологических деталей и наблюдений. Многие из них касаются чего-то совершенно обыденного и привычного, но при эффектной стилистике и во взаимосвязи со многими другими подобными деталями, — производят эффект прозрения.

Не сказать, что большой фанат психологической прозы, но при таком подходе, — впечатляет. Возможно, кому-то покажется, что перегружены феминной эмоциональностью женские образы. Кто-то посетует на некоторую предзаданность и недостаточную вариативность мужских образов. Но тут, на мой взгляд, вполне правомерна ссылка на авторское видение. В целом же психологическая проработка очень хороша.

Третье, и важнейшее, пожалуй, для меня достоинство, — «Великие мечты» в первую очередь не книга «о семье во времени», чего ждёшь, казалось бы, от семейной саги, но и как минимум в той же мере книга «о времени вокруг семьи». Именно это обстоятельство роман выделяет и делает его произведением значительным. Правда, скорее всего, здесь же и корень главных его проблем и дисбалансов.

Что, конечно, следует обсудить подробнее.

Почти всё, о чём идёт речь в «Великих мечтах» применительно к биографиям персонажей, имеет выход с личностного уровня на социально-политический. На примере судеб старшего поколения, «ровесников века» (линия Юлии Леннокс) можно проследить очередной виток упадка аристократии в Англии XX столетия. Вместе с падением значения привилегированного некогда сословия происходят и сдвиги нравов, культурных реалий.

Больше внимания уделено, конечно же, поколению самой Лессинг (Фрэнсис, Джонни и др.), и здесь важна уже не только некая «типичность» персонажей для времени и общества, но и подбор их индивидуальных черт и биографических подробностей, помещающий их в сердце социально-политических преобразований века. Личная жизнь той же Фрэнсис даёт повод поговорить и об отношениях полов в целом (О, эти блестящие характеристики «волн» и «этапов» европейского феминизма! С нашей исторической и культурной дистанции они во многом сливаются в неразличимые хаотические бурления, провоцирующие только неприятие и насмешку. Но у Лессинг показаны очень рельефно и интересно.), и о расстройстве привычных семейных связей (да, «Великие мечты» — семейная сага времён окончательного распада «традиционной семьи», этот процесс тоже показан поэтапно и убедительно), и о (контр)культурном сдвиге середины XX века, «разрыве поколений». Отдельный разговор – фигура Джонни Леннокса, и вся политическая линия романа; об этом порассуждаю особо и чуть позже.

Не менее насыщены социальным контекстом линии «молодёжи» — детей 40-50-х. Зарождение контркультуры, сексуальная и психоделическая революции, эпидемия депрессий, формирование современного европейского политического ландшафта и нового истеблишмента, глобализация, — всему найдётся место и время.

Стоит упомянуть: как-то неосознанно своего рода «саундтреком к чтению» я выбрал поначалу пинкфлойдовскую «High Hopes». Может быть, просто по созвучию названий: «Большие надежды», «Великие мечты»… (Даром, что в оригинале у Лессинг “The Sweetest Dream”. Впрочем, это одно из немногих явно спорных решений переводчика. В остальном, проделана колоссальная и очень качественная работа.) Может быть, подсознательно ждал от романа похожего на эту композицию ностальгирующего настроения, и отчасти его и правда можно обнаружить. Однако совершенно неожиданно «Великие мечты» представляют собой скорее сильную антитезу к классическому творчеству тех же Pink Floyd. Дело в том, что молодёжный бунт 50-60-х показан Лессинг скорее глазами старшего поколения. А бунтует, как вы понимаете, поколение как раз Роджера Уотерса и компании. Всегда подозревал, что не так всё гладко с виршами типа “We dun need na edjukayshun” из “Another Brick in the Wall” (простите уж за умышленное коверканье цитаты, не смог удержаться от иронии :) ). Поверьте, взглянув на ситуацию с той стороны баррикад, через призму романа Лессинг, вы не сможете удержаться от определённого сочувствия и противной стороне.))

Заодно по живописным зарисовкам эпохи становятся, например, ясны исходники для гипертрофированных ужасов пресловутого «Заводного апельсина» Бёрджесса. Молодёжная преступность, немотивированная асоциальность, «тлетворное влияние русских коммунистов» — всё на месте, и понимаешь наконец-то, откуда что взялось.

Словом, 50-70-е изображены столь живо, и ярко, и многосторонне, так что если о времени только и знаешь, что по замечательной психоделическо-прогрессивной рок-музыке, да что-то слышал о движениях хиппи и пацифизме, то лоск со светлого образа может капитально ободрать.

Однако центральной и важнейшей для романа является, конечно, политическая линия, — линия «Великих Идей», столь повлиявших на жизни персонажей. И здесь тоже сказано немало интересного и важного, но подчас отображение политических противоречий в их «диалектическом развитии» становится весьма шаблонным и поверхностным, а то и просто предвзятым.

Вообще, с одной стороны, здорово, что Лессинг являлась частью множества процессов и явлений, о которых пишет. Это даёт уникальный «взгляд изнутри», нередко очень правдоподобные характеристики и взвешенные оценки происходящего. Лессинг была феминисткой – и в «Великих мечтах» найдётся много интересных рассуждений о феминизме. Автор жила продолжительное время в Африке – и роман сообщает многое о проблемах континента. Наконец, Лессинг долгое время была коммунисткой – и… ну ладно, как раз тут всё не очень гладко.

На критику коммунизма (отдавая, впрочем, тому должное как «великой мечте человечества») Лессинг не скупится, и зачастую это вредит роману. Воистину: нет для идеи или учения критиков более едких и непримиримых, чем бывшие пламенные адепты. Политический пафос взвивается пионерским костром, и от его жара корёжит и перекручивает характеры. Нет, серьёзно, вы верите в образы Джонни Леннокса или Роуз Тримбл? Лично у меня периодически случались «разрывы правдоподобия»: невозможно быть настолько глупыми, или агрессивными, или упёртыми людьми, особенно если чуть раньше сказано не очень хорошо соотносящееся с подобным образом! Для характеристики Джонни Леннокса употреблено известное выражение «полезный идиот», намекающее, что тот – агент влияния СССР. Но, простите, как раз с точки зрения СССР он скорее «идиот бесполезный», а то и «вредный», поскольку трудно представить более верные способы дискредитации левых идей. Думаю, у нас в стране даже правоверные коммунисты, завидев подобного болтуна, скорее вздохнут в духе: «Ах, как всё-таки правильно и своевременно распустили Интернационал!». Да и кто рискнёт назвать подобный типаж «несгибаемым сталинистом», как его отрекомендовала Лессинг? Совершенно другие культурные ассоциации.

Политический пафос, кроме того, заводит автора в области, где она, по-видимому, не очень хорошо ориентируется, попросту слабо владеет информацией, и подобные экскурсы рушат логику происходящего. Нет, «Великие мечты» всё равно очень хорошо демонстрируют «блеск и нищету еврокоммунизма». «Переобувание» пламенных революционеров 60-х в респектабельных либералов и глобализаторов 80-90-х показано очень точно, с блестящей иронией. И да, можно понять сказанное, например, о советских репрессиях или методах внутрипартийной борьбы.

Но как вам, например, «прохладные истории» об израильском социалисте (!), которого в середине 60-х (!!) пытали в пражской тюрьме, в первую очередь посредством допросов на румынском языке? Ну да, вполне возможно, что чешский румынский реально настолько ужасен, что им можно пытать. Но оцените логику «чехословацкой гебни»: измываться над, в сущности, международным политическим союзником Варшавского блока, чтобы тот потом отправился рассказывать по всему миру о «гостеприимстве» республики рабочих и крестьян… А ведь середина 60-х, повторюсь, на дворе! Или рассказы про советские трудовые и чуть ли не концентрационные лагеря… в 70-х! Или про заражённые радиацией «регионы» в СССР (завод «Маяк», что ли, подразумевался?).

Тем большее недоумение на фоне весьма развесистой антисоветской клюквы и непримиримой критики вызывает описание некоторых британских реалий. Например, трудности, которые испытывает семейство Леннокс (состоящее из беднеющих, но всё же аристократов, а также представителей среднего класса и творческой интеллигенции) с банальной оплатой даже школьного обучения своих отпрысков. Когда автору неудобно, сравнений с СССР того же периода читатель, само собой, не дождётся.

Кроме Страшно Ужасного Советского Союза, даже как-то сугубо любя и строго дозированно отвешивается пара пинков и США, за ядерное оружие и Вьетнам (но не, скажем, за «заражённые регионы» при катастрофе Три Майл Айленда). Чуть серьёзнее перепадает международным финансовым фондам и транснациональным корпорациям.

Как бы то ни было, чем ближе к концовке, тем больше становится политики. А чем больше политики, тем меньше остаётся литературы. Стиль довольно быстро редуцируется до журналистского отчёта о событиях, и если в африканских главах (линия Сильвии Леннокс) особые художественные красоты, может, и неуместны, в силу тяжёлого и повседневно-трагического характера происходящего, то вот факт, что подобный подход затрагивает, например, и поздние лондонские главы, уже печальнее. Словно бы автор слишком торопилась излить выстраданные убеждения, и идейное рвение заставило потесниться даже профессионализм художника слова. Всё бы ничего, но даже в этом «протокольном» тексте зачастую случаются провалы логики (спонтанные или в погоне за локальным драматическим эффектом), да и рецидивы поверхностного подхода к социально-политическим вопросам.

Так, когда в африканской глубинке ломается жизненно важная телефонная линия, фермеры запитывают рацию – единственное средство связи с внешним миром – не от сети, а от наполовину разряженных батареек (хотя ведь работает упомянутый чуть ли не в соседнем абзаце холодильник!). Потом, конечно же, данная деталь оборачивается настоящей трагедией. Кроме того, пациента в африканской клинике оперируют прямо на пыльном полу, потому что того «опасно перемещать». Но ведь только что того же пациента притащили на руках за километр из ближайшей деревни! Однако, судя по всему, Лессинг решила, что так будет драматичнее.

Вишенка на торте – ещё один сугубо политический мотив. В середине романа движение за одностороннее разоружение в Великобритании 1970-х однозначно объявляется инспирированным и спонсируемым сами догадайтесь какой Империей Зла. Сторонники этого движения, очевидно, разного калибра агенты влияния. Однако предположительная активность шпионов ЮАР в одной социалистической африканской стране (получающей, тем не менее, подачки от западных международных фондов) клеймится с порога как параноидальные домыслы. Лессинг восхитительно и несгибаемо последовательна!

Апофеоз перерождения книги под воздействием политики – сцена светского приёма на другом конце света, где встречаются почти все члены «большой семьи» Ленноксов. Сцена написана в сатирическом ключе, и по-своему прекрасна. Она действительно изящно и метко бичует язвы времени, демонстрирует извращённую природу мировой финансовой системы и «капиталистической благотворительности», и всё такое. Но после чрезвычайно убедительного реализма первой половины романа ты видишь всех этих людей, которые поголовно министры, депутаты, финансовые консультанты экстра-класса, топовые журналисты и городские администраторы высшего уровня. И вспоминаешь, что все они знакомы почему-то с детства, росли в одном доме, сидели за одним столом на одной кухне. А ведь чуть прежде нас убеждали в абсолютной репрезентативности семейства Леннокс, это же средний класс, соль земли британской! И закрадывается мысль, что всё это даже не сатира, а уже гротеск. Все великолепно и кропотливо выписанные Лессинг образы выхолащиваются до набора преувеличенных черт, застывших театральными масками; тонко выстроенный психологизм «как рукой сняло». И получается, что хорошая сама по себе сцена из общей тональности романа безнадёжно выпадает.

И всё же ближе к концовке случается пара вспышек творческого гения. Первая – африканские главы Роуз Тримбл: более изобретательно саркастичного фрагмента в «Великих мечтах» не сыщешь. Вторая – лондонская концовка романа, где текст словно бы изо всех сил вымаливает читательское прощение за переизбыток внелитературных мотивов предыдущих пары сотен страниц, — и всё чуть не утопает в стилистически красивом, но всё же избыточном сентиментализме и грустной иронии. Тем не менее, Лессинг удалось закончить сей opus magnum светлой и довольно чистой нотой.

В итоге перед нами, безусловно, значительное, но весьма неоднозначное произведение. С художественной точки зрения написано преимущественно очень-очень хорошо, но крайне неровно. Сложно сказать, почему. Может, книга писалась слишком мозаично и в разные периоды времени. Обратите внимание, на момент публикации автору было уже за 80 – мало кто в такие годы вообще берётся за перо.

Может быть, однако, всё примерно так и задумывалось изначально, только не удалось соблюсти правильный баланс. В конце концов, корпус затронутых тем и проблем чрезвычайно обширен, уместить их в одном произведении заведомо непросто, а некое весьма впечатляющее художественное единство у Лессинг всё же получилось.

Амбивалентность Великих Идей показана внушительно и убедительно. Универсалистские системы, действительно толкающие «эскалатор прогресса» (сквозной образ романа) вперёд и вверх, буксуют на частностях, нереализуемы в конкретном воплощении, и потому ломают и коверкают человеческие судьбы. Нечто похожее в идейном отношении вспоминается по научпопу Роджера Осборна «Цивилизация» — возможно, подобные настроения влиятельны в современной западной культурно-интеллектуальной элите.

Проблема, однако, в том, что единственная альтернатива, которую смогла предложить Лессинг, – некий аналог «теории малых дел», которую реализуют в романе Фрэнсис и Сильвия – в Англии и в Африке, соответственно. Может быть, опять сказывается ограниченность личного опыта Лессинг, но, в конце концов, откуда британской экс-коммунистке знать об истории левых движений в России? Но нам-то известно, что разного рода «хождения в народ» тоже вовсе не переламывают ситуацию, не спасают от революционных потрясений. Не создают системного эффекта.

Оглядывая написанное и вновь вспоминая прочитанный роман, думаю вот о чём. Обычно я безусловный сторонник социальной значимости искусства. Идеи действительно важны, в том числе те, что представляют блок социально-политической мысли. Однако в случае с «Великими мечтами» я бы, пожалуй, предпочёл, чтобы этого аспекта было поменьше. Тогда, возможно, данный образец действительно сильной и искусной прозы производил бы более цельное и выдержанное впечатление.

Признаться, до сих пор колеблюсь в оценке между 7 и 8. Пожалуй, 7,5 было бы идеально. Ну что ж, округлю.))