Невозможно представить себе его, подвергающимся репрессиям, бегущим из Москвы. Он оставался в занятой большевиками Москве и продолжал работать.

Это не обвинение — я не из тех, кто считает, что люди, не желающие эмигрировать, поддерживают режим. Но судя по тексту, главной проблемой в жизни профессора в те годы была пропажа калош в марте 1917-го. Он не голодал — человек, перенесший голод, не будет отчитывать Зину за то, что та готова есть краковскую колбасу.

Вокруг Преображенского давно кипят страсти. Одни считают его воплощением старинных добродетелей и благородства. «Я — московский студент», — с гордостью говорит он, отказываясь совершать подлость. Но следующая фраза резко снижает торжественность ситуации: «Филипп Филиппович горделиво поднял плечи и сделался похож на французского древнего короля».

Другие считают, что перед нами — карикатурное изображение Ленина, который взялся проводить эксперимент, не понимая, к каким последствиям это приведет.

На наше восприятие Преображенского сильно влияет Евстигнеев, у которого профессор получился очаровательным. Смотришь, как он учит Борменталя правильно пить водку и закусывать — и восхищаешься. А в книге описание пира в голодном городе у меня вызывает отвращение.

В итальянском фильме «Собачье сердце» роль профессора исполняет мистический Макс фон Сюдов, сыгравший в молодости рыцаря, сражающегося в шахматы со Смертью в «Седьмой печати» Бергмана, а в старости — мрачного Трехглазого ворона в «Игре престолов». Там Преображенский скорее похож на Фауста, выпустившего на волю страшные силы — еще одно распространенное толкование.

Но в книге, по-моему, он куда неприятнее. Его квартира кажется раем Шарику, но Дарья Петровна орудует на адской кухне. Самого профессора называют жрецом, — это отсылка к опере «Аида», и сам он мурлыкает марш, который поет жрец Рамфис, отправляя войско на бой. Там есть слова «Смерть без пощады и гибель всем врагам», а сам жрец обрекает героев оперы на смерть.

Профессор — сила, которая распоряжается судьбой Шарика — и Шарикова. И отсюда — мой второй вопрос.

Милый Шарик и мерзкий Шариков?

Одно из обвинений профессору Преображенскому — он взял хорошую собачку и сделал из нее негодяя. На это возражают, что негодяем Шарикова сделал Швондер.

Но первыми словами, разумно произнесенными Шариковым, были: «Отлезь, гнида» — в нем проснулся Клим Чугункин.

Фамилию Клима иногда толкуют как отсылку к Сталину: чугун/сталь, хотя мне кажется, что для людей 20-х годов здесь скорее звучала «чугунка» — железная дорога. Но в любом случае Клим, впитавший новую идеологию, превращается в чудовище.

Кто виноват? Презирающие его профессор и Борменталь или промывающий слабые собачьи мозги Швондер? Есть сторонники у обоих вариантов.

А был ли у Шарикова шанс очеловечиться? В рамках повести явно нет. В российском фильме есть сцена, где Шариков задумчиво смотрит на себя в зеркало — в книге такого нет. Булгаков безжалостнее.

В итальянском фильме герой (его зовут Бобиков) вообще милый — плачет от одиночества, влюблен в Зину … а она в него …

Но в обоих фильмах если кто и симпатичен — то это собачка. А ведь у Булгакова профессор говорит: «ласковый пес, но хитрый». Голодный пес пресмыкается перед профессором, а увидев, как тот выгоняет Швондера и компанию, сотворяет перед ним «какой-то намаз».

Он в восторге от силы профессора, так же как Шариков будет в восторге от силы Швондера и уступит силе Борменталя. А профессор использует силу столь неприятных ему партийных покровителей.

Сила правит бал в уютной профессорской квартире, просто на нее претендуют разные персонажи.

И у кого же здесь собачье сердце?

Заслуженный учителдь РФ ТАМАРА НАТАНОВНА ЭЙДЕЛЬМАН

Когда бы и каким бы тиражом ни выходила книга — в начале ли века, в ста ли экземплярах — если она была издана, для истинного любителя научной фантастики она, конечно, существует. Впрочем, мы вообще никогда не живем в чистом Сегодня. Будущее и Прошлое, Завтра и Вчера — они всегда рядом. Достаточно выглянуть в окно, чтобы увидеть, скажем, каменное здание, сооруженное еще в конце XIX века (мы можем, собственно, жить в таком зда¬нии), или увидеть галдящих под окном ребятишек — жителей сле¬дующего, уже XXI века...

В литературе дело обстоит примерно так же, хотя со своими тонкостями.

«Фантастику наших дней — и советскую, и зарубежную—мож¬но сравнить с айсбергом, в отличие от природных — непрерывно прирастающим сверху, — писал в книге «В поисках завтрашнего дня» (Свердловск, 1981) Виталий Бугров, один из самых глубоких знатоков отечественной фантастики. — Только в нашей стране де¬сятки книг, сотни публикаций в журналах, альманахах и сбор¬никах устилают ежегодно поверхность этого научно-фантастичес¬кого айсберга. И он, понятное дело, тяжелеет, оседает, все более погружаясь в глубину, скрывая от наших глаз книги, еще вчера бывшие на виду, еще вчера общеизвестные и общедоступные. Уже и фантастика 50-х годов, родная и близкая читателям моего по¬коления, погребена под толстым слоем более поздних отложений. Что же говорить о фантастике довоенной...»

Именно с ней, с фантастикой прошлого, с фантастикой довоен¬ной, послевоенной и 50-х годов, о которой идет разговор, связано творчество советского писателя Сергея Беляева, работавшего в ли¬тературе как раз в те годы.

В таком разговоре не уйти, конечно, от каких-то своих воспо¬минаний, может быть, именно они и будут интересны. Ведь тог¬да, в 50-е годы, мое поколение не очень-то избаловано было книж¬ным богатством (речь, разумеется, идет о фантастике). Лучшее, что тогда выходило в свет, можно вполне перечислить по пальцам: блис¬тательные романы Алексея Толстого (написанные, понятно, го¬раздо раньше), книги Александра Беляева (изданные, наконец, после очень долгого перерыва), «На краю Ойкумены» и ранние произведения Ивана Ефремова, географическая и этнографическая фантастика Леонида Платова, романы и повести Александра Ка¬занцева и Георгия Гуревича, памфлеты Лазаря Лагина, «Плуто¬ния» и «Земля Санникова» Владимира Обручева, и, конечно, не составляло труда отыскать многочисленные издания адептов «фан¬тастики ближнего прицела» — Владимира Немцова, Вадима Охот¬никова, Виктора Сапарина.

Как видно из этого перечисления, жили мы, конечно, не в раю, но и не в пустыне. Ведь, кроме А. Толстого и В. Обручева, мы хорошо знали незабвенного Жюля Верна, тех же Герберта Уэл¬лса и А. Конан-Дойла — их книги свободно продавались в магазинах Когиза, всегда радушно распахнутых, — были бы деньги.

Денег, к сожалению, не было.

Личных библиотек, в нынешнем понимании, тоже было немного (особенно в провинции), но какие-то книги, естественно, можно было найти чуть ли не в каждом доме. Там случались удивитель¬ные находки. Помню приключенческие романы забытого ныне Эми¬лию Сальгари, великолепного Райдера Хаггарда, «Затерянный мир» А. Конан-Дойла в переводе Н. Волжиной, «Борьбу миров» Г. Уэллса с иллюстрациями Альвэм-Коррэа... Именно так, случай¬но, на бедной этажерке у одного из своих приятелей, я обнаружил од¬нажды растрепанный том Сергея Беляева.

«Властелин молний».

Плотная бумажная обложка, на рбложке волевое лицо, озарен¬ное сиянием шаровых молний, выкатывающихся прямо на читателя...

Беляев? Что за Беляев? Почему Сергей?

Мы, понятно, знали Алаксандра Беляева.

Роман был мгновенно прочитан и перечитан. Новое имя проч¬но осталось в памяти, начался сознательный поиск книг этого пи¬сателя, неуловимо схожего со своим знаменитым однофамильцем и все же совсем другого.

Плотная обложка, волевое лицо, катящиеся прямо на тебя ша¬ровые молнии...

В давно непереиздававшихся книгах всегда есть какая-то труд¬но объяснимая прелесть...

Хорошо помню., как в декабре 1976 года в Москве на первом такого ранга семинаре молодых фантастов Аркадий Стругацкий прочел нам несколько необычную лекцию о прелести прочитанных в детстве книг.

Возможно, лекция называлась как-то иначе, сейчас не помню, но речь в ней шла именно о том, что книга, прочтенная в ран¬ние годы, может быть, как ничто другое, способна повлиять на че¬ловека; иногда она определяет всю его дальнейшую жизнь. Не буду ссылаться на общеизвестные примеры, когда, скажем, ученый становился ученым благодаря тем же Жюлю Верну, Конан-Дойлу, Ефремову... А. Стругацкий в своей лекции обращал наше внима¬ние прежде всего на то, что книги, какими бы они ни были, к сожалению, рано или поздно уходят. Иногда они просто пережива¬ют себя, иногда их вытесняют, выталкивают из круга чтения ис¬кусственно. Будьте щедрыми, призывал А. Стругацкий. Делитесь прочитанным в детстве с друзьями.

Понятно, подчеркивал А. Стругацкий, отнюдь не каждая кни¬га может вернуться к читателю. Скажем, «Человеком-амфибией», переизданной в 50-х, зачитываются и сейчас, но кто будет читать «Чудесное око» того же автора?

Будьте щедрыми. Делитесь собственным прошлым. Делитесь страницами, освещавшими ваше детство.

Обращаясь к творчеству Сергея Беляева, невозможно было не вспомнить эти слова.

Сегодняшний интерес к истории (а литература вовсе не са¬мая малая ее часть) не случаен. Слишком долго мы довольство¬вались теми урезанными пайками, что выдавались нам чиновниками от различных ведомств. Вот почему каждая новая публикация, каждая вернувшаяся к нам книга стоит потраченного на них вре¬мени. Ведь фантастика нашего прошлого вовсе не сводится к де¬сятку, пусть и прекрасных, имен, ведь рядом с А. Толстым, А. Бе¬ляевым, В. Обручевым работали в свое время Валерий Язвицкий, Владимир Орловский, Яков Окунев, Вивиан Итин, Михаил Гирели, Владимир Тан (Богораз), Анатолий Шишко, Михаил Розенфельд, Николай Плавильщиков, Юрий Долгушин, Сергей Григорьев, Виктор Гончаров, Николай Борисов, тот же Сергей Беляев и мно¬гие другие советские фантасты.

Разный дар. Разные возможности. Разные судьбы...

Но они, эти писатели, были. Они, в меру своего таланта, ра¬ботали. Они хотели, наконец, быть услышанными.

2

Популярность фантаста Сергея Беляева несомненно уступала популярности его знаменитого однофамильца. Эго, впрочем, не означает, что книги Сергея Беляева были скучнее и плоше, чем те же «Властелин мира» или «Голова профессора Доуэля». Просто издавались они давно и вряд ли их можно отыскать в нынешних библиотеках. Относительно повезло научно-фантастическому рома¬ну «Приключения Сэмюэля Пингля», в 1959 году переизданному небольшим тиражом издательством «Молодая гвардия».

В свое время Сергей Беляев был как раз достаточно известен. Свидетельством тому его имя, мелькающее во многих литературо¬ведческих работах. Добрые слова о книгах Сергея Беляева слы¬шал я от Е. Брандиса, С. Снегова, Д. Биленкина. Сергей Абрамов, отвечая в 1979 году на анкету журнала «Уральский следопыт», писал: «Первый фантастический рассказ я начал писать в школе. Было мне тогда от роду девять лет, учился в третьем классе, бре¬дил Жюлем Верном и обоими Беляевыми...»

Обоими Беляевыми...

Кто-то из литературных критиков заметил, что писательская судьба Сергея Беляева могла сложиться и более удачно: с его неистовым воображением, с его умением строить увлекательный сю¬жет, с его беспокойным интересом к текущим политическим собы¬тиям, к новинкам науки и техники, он, конечно, мог написать боль¬ше, чем три романа и две повести (речь сейчас идет только о его научно-фантастических произведениях).

Но и то, что сделано С. Беляевым, позволило его книгам занять свое место в истории советской фантастики, интерес к кото¬рой у читателей никогда не падал, напротив, всегда неуклонно рос.

Это неудивительно.

Все мы, напомню, живем в эпоху НТР — научно-технической ре-волюции, никого из нас не может не волновать возможное направ¬ление современных исследований. Наш мир, несомненно, стал удоб¬ней для жизни (кто ж предпочтет нынешнюю квартиру курной из¬бе XVII века или доисторической пещере?), но несомненно и то, что наш мир сегодня волею самого человека во многом стал опасен для него самого. Я имею в виду не только ядерное оружие, о ко¬тором мы склонны забывать в суете будней, но и проблемы АЭС, искусственных водохранилищ, вообще влияния на климат — все то, чему виной, повторяю, мы сами.

Писателю-фантасту легче касаться глобальных тем. Писатель- фантаст не скован рамками времени и места, он может выбрать любого героя, вплоть до пришельца с иных планет.

Если взять за основу схему, разработанную одним из старейшин нашей фантастики Г. И. Гуревичем, жанр этот легко разбить по темам: фантастика чистой мечты (к примеру, А. Грин, «Бегущая по волнам»), фантастика научных идей (Н. Лукин, «Судьба открытия», Г. Гуревич, «Делается открытие»), лабораторная (те же В. Немцов, В. Сапарин), производственная (Ф. Кандыба, «Горячая земля» прочел нам несколько необычную лекцию о прелести прочитанных в детстве книг.

Возможно, лекция называлась как-то иначе, сейчас не помню, но речь в ней шла именно о том, что книга, прочтенная в ран¬ние годы, может быть, как ничто другое, способна повлиять на че¬ловека; иногда она определяет всю его дальнейшую жизнь. Не буду ссылаться на общеизвестные примеры, когда, скажем, ученый становился ученым благодаря тем же Жюлю Верну, Конан-Дойлу, Ефремову... А. Стругацкий в своей лекции обращал наше внима¬ние прежде всего на то, что книги, какими бы они ни были, к сожалению, рано или поздно уходят. Иногда они просто пережива¬ют себя, иногда их вытесняют, выталкивают из круга чтения ис¬кусственно. Будьте щедрыми, призывал А. Стругацкий. Делитесь прочитанным в детстве с друзьями.

Понятно, подчеркивал А. Стругацкий, отнюдь не каждая кни¬га может вернуться к читателю. Скажем, «Человеком-амфибией», переизданной в 50-х, зачитываются и сейчас, но кто будет читать «Чудесное око» того же автора?

Будьте щедрыми. Делитесь собственным прошлым. Делитесь страницами, освещавшими ваше детство.

Обращаясь к творчеству Сергея Беляева, невозможно было не вспомнить эти слова.

Сегодняшний интерес к истории (а литература вовсе не са¬мая малая ее часть) не случаен. Слишком долго мы довольство¬вались теми урезанными пайками, что выдавались нам чиновниками от различных ведомств. Вот почему каждая новая публикация, каждая вернувшаяся к нам книга стоит потраченного на них вре¬мени. Ведь фантастика нашего прошлого вовсе не сводится к де¬сятку, пусть и прекрасных, имен, ведь рядом с А. Толстым, А. Бе¬ляевым, В. Обручевым работали в свое время Валерий Язвицкий, Владимир Орловский, Яков Окунев, Вивиан Итин, Михаил Гирели, Владимир Тан (Богораз), Анатолий Шишко, Михаил Розенфельд, Николай Плавильщиков, Юрий Долгушин, Сергей Григорьев, Виктор Гончаров, Николай Борисов, тот же Сергей Беляев и мно¬гие другие советские фантасты.

Разный дар. Разные возможности. Разные судьбы...

Но они, эти писатели, были. Они, в меру своего таланта, ра¬ботали. Они хотели, наконец, быть услышанными.

2

Популярность фантаста Сергея Беляева несомненно уступала популярности его знаменитого однофамильца. Эго, впрочем, не означает, что книги Сергея Беляева были скучнее и плоше, чем те же «Властелин мира» или «Голова профессора Доуэля». Просто издавались они давно и вряд ли их можно отыскать в нынешних библиотеках. Относительно повезло научно-фантастическому рома¬ну «Приключения Сэмюэля Пингля», в 1959 году переизданному небольшим тиражом издательством «Молодая гвардия».

В свое время Сергей Беляев был как раз достаточно известен. Свидетельством тому его имя, мелькающее во многих литературо¬ведческих работах. Добрые слова о книгах Сергея Беляева слы¬шал я от Е. Брандиса, С. Снегова, Д. Биленкина. Сергей Абрамов, отвечая в 1979 году на анкету журнала «Уральский следопыт», писал: «Первый фантастический рассказ я начал писать в школе. Было мне тогда от роду девять лет, учился в третьем классе, бре¬дил Жюлем Верном и обоими Беляевыми...»

Обоими Беляевыми...

Кто-то из литературных критиков заметил, что писательская судьба Сергея Беляева могла сложиться и более удачно: с его неистовым воображением, с его умением строить увлекательный сю¬жет, с его беспокойным интересом к текущим политическим собы¬тиям, к новинкам науки и техники, он, конечно, мог написать боль¬ше, чем три романа и две повести (речь сейчас идет только о его научно-фантастических произведениях).

Но и то, что сделано С. Беляевым, позволило его книгам занять свое место в истории советской фантастики, интерес к кото¬рой у читателей никогда не падал, напротив, всегда неуклонно рос.

Это неудивительно.

Все мы, напомню, живем в эпоху НТР — научно-технической ре-волюции, никого из нас не может не волновать возможное направ¬ление современных исследований. Наш мир, несомненно, стал удоб¬ней для жизни (кто ж предпочтет нынешнюю квартиру курной из¬бе XVII века или доисторической пещере?), но несомненно и то, что наш мир сегодня волею самого человека во многом стал опасен для него самого. Я имею в виду не только ядерное оружие, о ко¬тором мы склонны забывать в суете будней, но и проблемы АЭС, искусственных водохранилищ, вообще влияния на климат — все то, чему виной, повторяю, мы сами.

Писателю-фантасту легче касаться глобальных тем. Писатель- фантаст не скован рамками времени и места, он может выбрать любого героя, вплоть до пришельца с иных планет.

Если взять за основу схему, разработанную одним из старей¬шин нашей фантастики Г» И. Гуревичем, жанр этот легко разбить по темам: фантастика чистой мечты (к примеру, А. Грин, «Бегущая по волнам»), фантастика научных идей (Н. Лукин, «Судьба откры¬тия», Г. Гуревич, «Делается открытие»), лабораторная (те же В. Немцов, В. Сапарин), производственная (Ф. Кандыба, «Горячая земля»), фантастика предостережений (А. и Б. Стругацкие, «Хищные вещи века», «Миллиард лет до конца света»), наконец, утопия (примеры общеизвестны). Если смотреть на фантастику как на специальный прием, она легко разбивается на познавательную (Жюль Верн, Н. Плавильщиков), приключенческую, психологиче¬скую (тот же «Человек-невидимка» Г. Уэллса), наконец, на полити¬ческую сатиру (вспомним «Атавию Проксиму» Л. Лагина или ро¬маны Валентина Иванова).

Перечитывая книги Сергея Беляева, видишь его широкий интерес к самым разным направлениям фантастики; достойно сожаления то, что он не всегда ценил фантастику психологическую..,

3

Сергей Михайлович Беляев родился в январе 1883 года в Моск¬ве в семье священника. Жизненный путь его складывался неровно, будущий писатель перепробовал самые различные занятия, был да¬же певчим, служил в театре (об этом невольно вспоминаешь, пе¬речитывая «Приключения Сэмюэля Пингля»), сотрудничал в РОСТА. Лишь закончив Юрьевский университет, Сергей Бе¬ляев получил твердую профессию лечащего врача. Этим делом он и занимался всю жизнь, не оставляя его даже ради литера¬туры.

Наверно, уместно заметить, что в фантастику писатели чаще всего приходят из науки. Исключений не много, объяснение тоже просто: коль уж фантастика научна, значит, автор ее должен свободно разбираться в тех или иных проблемах. И. Ефремов был известным палеонтологом, основателем одной из важнейших ее дис¬циплин — тафономии, А. Казанцев — инженер, изобретатель, А. Шалимов, Д. Биленкин — геологи, В. Обручев — академик (я называю буквально первые приходящие в голову имена), Н. Пла-вильщиков — доктор биологических наук, энтомолог, младший Стру¬гацкий — астрофизик, и так далее... У каждого были свои мотивы заняться, казалось бы, далеким от науки делом. И. А. Ефремов, например, объяснял это так (цитируется по уже упоминавшейся книге В. Бугрова): «Причиной тому (обращению к фантастике. — Г. П.) — два обстоятельства. Прежде всего, неудовлетворенность системой доказательств, которыми может оперировать ученый... Пла¬ны и замыслы любого ученого необычайно широки. А исполняются они, я думаю, в лучшем случае процентов на тридцать. Вот и по¬лучается: с одной стороны — всевозможные придумки, фантазии, гипотезы, обуревающие ученого, а с другой — бессилие добыть для них строго научные доказательства. Добыть на данном этапе, при жизни... И ясное сознание этого бессилия.' А в форме фантастиче¬ского рассказа я — хозяин. Никто не спросит — где вычисления, опыты? Что взвешено, измерено?.. А второе обстоятельство — не¬удовлетворенность окружающим миром. Она, замечу, свойственна каждому человеку, полностью могут быть довольны лишь живот¬ные, да и то не всегда. Писатель, как и ученый, мечтает о лучшем, о гораздо лучшем. Но тяжелый воз истории катится своим темпом к далеким горизонтам, и темпы эти не упрекнешь в излишней по¬спешности. А живем-то мы сейчас!..»

Трудно сказать, какая причина подтолкнула к научной фантас¬тике Сергея Беляева, — ведь начинал он с обыкновенной прозы. Герой его ранних произведений, как правило, интеллигент, чело¬век мятущийся, далеко не всегда понимающий то, что происходит рядом, даже в нем самом... Тот, кто читал ранние книги Сергея Бе¬ляева, обратил, наверное, внимание на широту его интересов: в со¬авторстве с Б. Пильняком им был создан полудокументальный ро¬ман о бойнях («Мясо»), он издал «Семинарские очерки» (1906; само название определяет жанр), сборник рассказов «Пожар» (1926), «Записки советского врача» (1926). Видимо, сотрудни¬чество в РОСТА помогло ему написать повесть «Как Иван Иванович от большевиков бегал» (1926); писал он пьесы, книги для детей, сценарии — как профессионал считал, что должен уметь все.

Это, разумеется, не означало, что во всем он непременно доби¬вался успеха.

Не во всем. К сожалению, далеко не во всем. И в литературе он остался именно как фантаст, хотя ни за что его так не ругали, как за фантастику,

Да, ругали за фантастику..*

При этом, первый научно-фантастический роман Сергея Беляева «Радио-мозг» (1928) — был принят с интересом. Изданный тиражом всего лишь в пять тысяч экземпляров роман тут же стал редкостью. Написан он был в присущем тому времени весьма ди¬намичном стиле, в нем было все, что только могло привлечь внима¬ние читателя: закрученный детективный сюжет (в чем С. Беляев всегда оставался мастером), невероятные загадки, «научная» идея, касающаяся неких таинственных це-лучей.

Склонный к игре, искавший успеха, автор кое-где, конечно, пе¬реигрывал, терял меру, шел на поводу у читателей. Ничем иным не объяснишь традиционные «неожиданности», пугающие читателя в конце едва ли не каждой главы...

«Около калитки * своего палисадника Лука поднял глаза и вздрогнул.

Перед ним, прижавшись к березе, стоял и дрожал голый человек»...

Или:

«В это время чужие холодные руки легли на ее обнаженные плечи.

Илона слабо вскрикнула»...

Пересказывать роман не к чему, он включен в книгу. Замечу лишь, что при всех своих недочетах, он читается и сейчас, может быть, сейчас он даже более интересен, чем в те времена, ведь он весь — дитя своей эпохи, которая ощущается там во всем: в языке (все эти — «наркомздравовец», «лекпом», «самоук»...), в героях (весьма типичные для тех лет энергичный и преданный общему кол¬лективному делу инженер Гэз, интеллигентный, не всегда ’готовый к конкретным действиям доктор Тах, весьма решительный, все по-нимающий, умеющий разрешить любой конфликт «главный началь¬ник химической промышленности СоФза» Глаголев, наконец, Ми¬шутка? этот несколько безалаберный «рубаха-парень», любимчик все¬го завода, любитель музыки, самостоятельно написавший «пролетар¬скую симфонию для домр»). Сам строй фразы, тональность рома¬на — они тоже из той эпохи — кипучей, восторженной, перелива¬ющейся всеми красками.

Так, в цвете, роман и заканчивается:

«...Тах смотрел на залу, заполненную работниками и работ¬ницами.

Перед ним колыхался цветущий луг живой рабочей массы»...

Доктор Тах, совершивший великое открытие, не торопился со¬общать о нем людям. Ему хотелось все обдумать, все довести до логического конца, но (и это весьма важно, как для героев, так и для автора романа) подобное открытие ведь могут сделать и вра¬ги... Что тогда?

Тогда «...проснувшись, он (радиомозг. — Г. П.) начнет думать... Он начнет прислушиваться к Парижу, Берлину, Копенгагену, все складывать в себе, все, что жалкие дипломаты пытаются утаивать друг от друга. И потом радиомозг величественно по всему земно¬му шару даст очередную порцию це-волн, которые вопьются в мозги людей, заразят их мыслями... и люди сойдут с ума, истребляя друг друга в последней войне».

Запомним это — в последней войне...

Не зря в послесловии к роману инженер Б. Б. Кажинский подчеркивал:

«Обладание этим небывалым грозным оружием (радиомозгом.— Г. П.) должно принадлежать только коллективу, а отнюдь не от¬дельным индивидуумам, и тем более с злой волей... Человечеству нужен «радиомозг» не для удовлетворения антисоциальных инстинк-

тов отдельных личностей, а для общечеловеческого мира и сча¬стья». *

Нелишне, думаю, напомнить и вывод, следовавший из послесло¬вия:

«Возможно, что техническому исследованию процесса мышления мы будем обязаны тем, что научимся посылать в пространство искус¬ственные «мыслительные» волны.

Быть может, в нашей власти будет приблизить и этим пу¬тем ускорить осуществление лучшей коллективной жизни трудя¬щихся».

Быть може т... Этим путе м... Лучшей коллектив¬ной ж и з н и...

Напомню, послесловие писал не фантаст, не гуманитарий, а кон¬кретный, работающий на производстве инженер. И это тоже деталь того времени.

{Как и все сотрудники Лаборатории, Б. Б. Кажинский умел заглядывать в будущее и стремился сделать все возможное, чтобы предотвратить использование результатов своей работы в антигуманных целях. Он и его коллеги отлично понимали, что злая воля может использовать те же результаты в своих корыстных интересах.

Еще в те далекие годы, одним из первых оценив возможную в будущем угрозу, связанную с монопольным обладанием оружием, основанным на использовании феномена телепатии, Б. Б. Кажинский задался целью предупредить человечество о грозящей опасности. Это стало возможным с помощью двух писателей-фантастов— А. Р.Беляева (1884-1942) и С. М. Беляева (1883-1953). Оба они с большим интересом отнеслись к предложенному им сюжету.

В 1928 году вышел в свет научно-фантастический роман «Радиомозг» С. М. Беляева, в 1929 — научно-фантастический роман «Властелин мира» А. Р. Беляева. Сюжет обоих романов как бы нанизан на стержень научных идей Бернарда Бернардовича. Более того, в романе «Властелин мира» Б. Б. Кажинский стал прототипом Качинского, самого, пожалуй, положительного героя этого увлекательного произведения.

Сюжет обоих романов весьма схож. В руках безнравственных людей оказывается изобретение, позволяющее им читать и записывать мысли и излучать безотказные мысленные приказания. Этими маньяками овладевает идея мирового господства. Они начинают действовать. Все мировое сообщество ищет противоядие. Им становится аналогичное изобретение нашего соотечественника, и претенденты на мировое господство оказываются побежденными.

Любопытно отметить, что если в романе «Властелин мира» ученый Качинский добивается победы практически в одиночку, то в романе «Радиомозг» изобретатель доктор Тах опирается на мощь всего государства. В основе изобретения доктора Таха — це-волны или це-лучи — от слова «церебрум» (мозг). Эти це-лучи «имеют бесконечно малую длину волны и излучаются человеческим мозгом». Tax научился записывать и излучать це-волны. Изобретением Таха овладели братья Гричары, проживающие в одной из западноевропейских стран. Они усовершенствовали чужое изобретение и «не только умеют читать на расстоянии мысли людей, которые им нужны, но и приспособили микроволны для воздействия на центральную нервную систему людей. Это своего рода массовый гипноз на расстоянии». Кроме того, Гричары нашли способ вызывать на расстоянии возбуждение любых мозговых центров целых групп людей. От их аппарата не может укрыться ни одна человеческая мысль. Гричары угрожают, что их радиомозг способен излучить целую серию це-волн, «которые вопьются в мозги людей, заразят их мыслями, повинуясь нашей с братом воле, и люди сойдут с ума, истребляя друг друга в последней войне. И тогда останемся только мы и наш радиомозг...».

Этой деятельности надо положить конец. Вопрос обсуждается в правительстве СССР. И вот на завод «Красный химик», где работал доктор Tax, приезжает Глаголев — «главный начальник химической промышленности Союза». Он выступает перед рабочими и работницами завода: «Шайка международных аферистов, завладевшая изобретением доктора Таха, в настоящее время ведет, пользуясь це-лучами и передачей их на расстоянии, явно шантажную деятельность. Она шантажирует нас и правительства, с которыми мы находимся в дружественно-деловых отношениях... читает мысли наших полпредов и дипкурьеров, Прерывает дипломатические переговоры, одним словом, всячески нам пакостит... Этому надо положить конец. Широкое производство экранов системы советского врача Таха должно быть налажено нами в кратчайший срок. Врага надо бить его же оружием. Наши ученые должны разработать вопрос о передаче непосредственно нервных це-волн на далекие расстояния, чего мы еще делать не умеем. В этом мы отстали от наших врагов, мы должны их в этом догнать и даже перегнать. Мы должны это сделать во что бы то ни стало». И это, конечно же, было сделано.

В послесловии к роману Б. Б. Кажинский прозорливо назвал оружие, подобное «радиомозгу», небывало грозным оружием Он писал: «Человечеству нужен “радиомозг” не для удовлетворения антисоциальных инстинктов отдельных личностей, а для достижения общечеловеческого мира и счастья». Это был, пожалуй, самый первый призыв, самое первое научно-обоснованное предостережение. Но в ту эпоху великого противостояния этот голос вряд ли мог быть услышан.}

Винокуров И.В., Гуртовой Г.К. – Психотронная война. 1993

Беляев С. Истребитель 17У, Радиомозг, Истребитель 2Z (приложение: Б. Кажинский. Передача мыслей) серия Фантастика. Приключения — оформление под серию Трудрезервиздата без издательства 2010 г. 722с. Твердый переплет, уменьшенный формат. Витебск, "паутинка".

Бернард Кажинский. Передача мыслей. 1923

Приложение №2 к «Известиям Ассоциации Натуралистов» (Союза самоучек).

Москва, Мясницкая, Б. Златоустинский пер., Центральный ДомКрестьянина.

Типография «Новая Деревня», Москва, 2-я Рыбинская ул., д.3

Глвалит №8901 Тираж 1500

Москва 1923

От редакции «Известий » («Союза Самоучек»).

Выпуская в свет, виде «Приложения №2» к «Изв. В. Асс. Нат.» , настоящее

представительное сообщение нашого глубокоуважаемого сочлена, тов. Бернарда

Бернардовича Кажинского, Редакция испытывает чувство глибокого удовлетворения,

так как выдающийся научный труд автора являет собою перове звено той длинной

цепи ценных научных работ членов Ассната, ещё лежащих в редакционном портфеле

и терпеливо ожидающих, из-за недостатка средств, своей очереди отправиться на

перчатный станок.

Настоящая работа т. Б.Б. Кажинского является выжимкой из болем обширного

научно-популярного труда его же под. названим: «Человеческая мисль –

электричество». Интересно, что этот труд написан был им ещё в 1919 г. в Тифлисе, но

до сих пор не издан по многим причинам. Сначала об издании подобной «ереси» не

хотіли и говорить; когда (в Тифлисе) об этом хлопотал т. Б.Б. Кажинский, тема

казалась издателям тогда столь невероятной, что автору не оставалось ничего, как

попытать счастья в центре. Правда, многочисленные лекции на эту тему, читанные

автором и на Кавказе, и в др. местах, пользовались исключительным вниманием, но,

однако, издавать его работу не брался никто. В начале 1922 г. автор прибывает в

Москву для теоретической и эксперементальной разработки интересующей его

проблемы, к чему точас же получает возможность, как член и научный сотрудник

Всероссийской Ассоциации Натуралистов. В результате эксперементальных работ,

ведущихся в очень стеснительных условиях, совместно с профессором А.В.

Леонтовичем, проф. Г.А. Кожевниковым и зоопсихологом В.Л. Дуровым и др., тов.

Б.Б.Кажинский получает прочне убеждение в том, что он стоит на правильном пути и

надеется в настоящее время вести работы к созданию таких приборов, как

напр.,могучих служить для регистрирования мыслительных волн и так далее.

За последнее время проблема передачи мыслей, наконец, заинтересовала многих

учених, но в этой области настоящая работа Б.Б. Кажинского является единственной в

своем роде, ибо указывает на те детали нервной системы, которые могут явиться

источником электромагнитных волн, излучающихся наружу, т.-е. осуществляющих

эту передачу мыслей. В этом отношении тов. Б.Б. Кажинский оказывается одним из

пионеров в новейшей отрасли человеческих знаний.

Верная идеологии Ассанта, Редакция отмечает, что пример тов. Б.Б. Кажинского

является ярким повторением исторического прошлого (См. «100 жизнеописаний

замечательных внекастовых ученых» и «Замечательные ученые самоучки» А.П.

Модестова), когда новые факторы в науке и технике, открываемые в громадном

большинстве самоучками, долго остаются непризнанными, ибо представители

официальной науки, взявшие в ней засилие, или неудосуживаются дойти

самостоятельно до таких факторов, или обычно отказываются признавать таковые, на

том основании, что они добыты не кастовыми учеными, а какими-то неизвестными

самоучками. Пора с этим явлением кончить.

Труд тов. Б.Б. Кажинского, судя по отзывам ряда компетентных специалистов,

является ценным вкладом в соответствующую литературу. Так, напр., проф. Г.А.

Кожевников в научном заседании Ассоциации Натуралистов 16/I 1923 года, говоря о

докладе тов. Б.Б. Кажинского, отметил большую глубину знаний, обнаруженную

автором работ в теоретической разработке предметов изложения, приравнивая

результаты этих работ по их глубокому значению в области исследования проблемы

передачи мыслей на расстояние к открытию, представляющему новейшее

доказательсьво возможности этой передачи мысли, проф. Г.А. Кожевников выражает

горячее пожелание, чтобы, в интересах закрепления приоритета доводов автора за

русской наукой, работа Б.Б. Кажинского в возможно короткий срок, путем

опубликования в печати, была доведена до сведения широких научных кругов.

Значение работ тов. Б.Б. Кажинского, доказывающих возможность

электромагнитных колебаний в нервах, усугубляется еще и тем, что в последнее время

некоторыми авторами (проф. Сотониным и др.) отрицается самая возможность

наличия явлений передачи мыслей на расстоянии, что в свое время опровергалось ( и

вполне справедливо), напр., академиком В.М, Бехтеревым, зоопсихологом В.Л.

Дуровым, проф. Кожевниковым, д-ром Каптеревым и др. Работы тов. Б.Б. Кажинского

подводят прочный научный физико-математический и экспериментальный (в работах

совместно с В.Л. Дуровым, тоже членом Ассанта) фундамент под элетромагитную

гипотезу телепатии. Кроме того, работы тов. Б.Б. Кажинского еще интересны тем, что

автор, являясь по профессии инженером-электриком, направил свои исследования в

область физиологии нервной системы, где он является типичным самоучкой (почему

он и состоит в числе членов Ассанта). Соединяя в себе физика и физиолога-самоучку,

тов. Б.Б. кажинский оказался в очень выгодном положении, так как, владея физико-

математическим анализом и техническими знаниями, он оказался вооруженным теми

методам исследования, которых зачастую недостает присяжным физиологам. И

результаты такого фооружения не замедлили сказаться электрик, пытливый и

талантливый исследователь, приложил свои знания к физиологии нервной системы и

получилось нечто новое в электрофизиологии, достойное внимания и дальнейшей

разработки.

И Ассант глубоко счастлив, что ему удалось выявить и поставить к научному

станку, как и ряд прочих членов, тов. Б.Б. Кажинского – типичного самоучку в

области физиологии нервов и в применении электротехники к вопросам биологии.

Пожелаем же тов. Б.Б. кажинскому дальнейшего успеха в его высокоинтересных

рабртах, могущих составить гордость не только Ассоциации Натуралистов, но и

Р.С.Ф.Ф.Р.

Отмечая с признательностью положительный отзыв проф. Г.А. Кожевникова и

других ученых о работах тов. Б.Б. Кажинского – нашего сочлена, мы подчеркиваем

свое товарищеское расположение к кастовым силам, поддерживающим научные

работы членов Ассанта, и тем самым осуществляющим высокие идеалы Ассоциации о

научном пргрессе на благо трудящегося человечества.

Редактор А. П. Модестов.

10/II 1923 г. Петровская Академия. Москва.

«… и как по языку, рту и желудку плел мы узнаем, что они должны

производить мед, точно так же по нашим глазам, ушам, мозгу, по всем костям нашего черепа, по

всей нервной системе нашего тела, мы узнаем, что мы созданы, чтобы переработать все, воспринимаемое нами от нашей земли, в особую энергию,…это «таинственный» ток, который мы

называем мыслью»…

Морис Метерлинк («Жизнь пчел»).

Наши познания в физике слабых токов, особенно в связи с тем развитием науки и

техники радиосношений, свидетелями коего мы являемся за последнее время

открывают много заманчивых перспектив и при изучении процессов, имеющих место

в нервной системе живого организма.

Электрофизиология, как наука, вообще говоря, может считаться обоснованною уже

130 лет тому назад исторической работой Гальвани (1791, «De viribus Electricitatis in motu muskulari Commentarius»). Впоследствии к этому имени присоединилась целая

плеяда славных имен и других исследователей (1), развивших учение о животном

электричестве, основываясь, главным образом, на изучении, т. наз., мышечного тока.

В этом направлении ими проделана громадная работа, позволяющая ныне иметь

вполне определенное представление о наличии и о природе электрических явлений

при процессе работы мышц.

Несколько иначе обстоит дело с разработкой вопроса об электрических явлениях

при процессах работы нервов.

Даже самый факт наличия этих явлений во время прохождения «нервного тока» в

нервах, как будто оспаривается мнениями некоторых авторитетов по психологии (2),

определенно отрицающих какую бы то ни было тождественность между «нервным

током» и электрическим.

С другой стороны, попытки применения электронной теории к объяснениям

процессов проводимости в н.с. (нервная система) и нервных центрах, весьма

многочисленны, и мы имеем массу экспериментальных данных, доказывающих

наличие явлений электрического свойства в нервах. Правда, достаточно полной

картины протекания этих явлений в нервах попытки эти не дают.

Таким образом, продолжают существовать мнения как бы двух противоположных

лагерей: с одной стороны мнение некоторых психологов-гуманистов, отрицающих

электропроявления в нервах, с другой стороны, базирующееся на точных опытах

мнение большинства ученых физиологов о том, что эти явления именно имеют место

при работе н.с.

Мнения всех, однако, сходятся в том, что во время действия нервов, или при

прохождении «нервного тока», в нервах происходят химические процессы распада и

восстановления нервного вещества.

Вместе с тем известно также, что всякая химическая реакция неизменно

сопровождается возникновением, а стало быть и работой некоторых электрических

сил, поэтому, надо полагать, что и химическая реакция вещества в нервах должна

неизбежно сопровождаться образованием и действием таких сил в нервах.

Т.обр., по-видимому, должно подтвердиться мнение сторонников наличия

электроявлений в н.с., в ущерб противному мнению. Весь вопрос лишь в том, каков

порядок (или какова природа) этих электроявлений.

Последние успехи теории колебательных токов, разработанной особенно хорошо в

применении к технике радиосвязи, дают нам возможность пролить свет на многие,

сюда относящиеся, вопросы, т.к. до сих пор делавшиеся попытки еще совершенно не

утилизировали того богатого запаса достижений, который получен техникой

колебательных токов.

Выдвигаемая ниже теория колебательных разрядов в н.с., впервые как будто делает

попытку восполнить этот пробел, давая возможность отчасти разрешить те вопросы и

неясности, которые остаются еще не решенными при прежних попытках применения

электронной теории. В числе пионеров в этой области следует упомянуть прежде

всего акад. Бехтерева(3).

Как известно, теория нейрона принимает, что нейроны нигде друг в друга не

переходят, а их разветвления только соприкасаются друг с другом, причем тесное

соприкосновение, — контакт на границах звеньев нейронных цепей, достигается лишь

посредством склеивания нейроплазмы, и нейрофибриллярный аппарат каждого звена

цепи, каждого нейрона, является изолированным, замкнутым, целым.

Т.к. возбуждение все же может переходить через этот контакт, то Бехтерев

объясняет это тем, «что соприкасающиеся части нейронов представляют собою как бы

обкладки конденсатора и потому, когда на одной обкладке, т.-е. на одной дендрите

( разветвлённый отросток нейрона – прим. ред.), или перицеллюлярном аппарате

((греч. peri- вокруг + лат. cellula клетка) совокупность концевых разветвлений аксона

(нейрит (длинный цилиндрический отросток нервной

клетки), оплетающих тело нервной клетки и обеспечивающих передачу нервных импу

льсов. – прим. ред.), появляется электрический нервный ток, обыкновенно обратного

направления, и потому в дендритах двух соседних клеток сохраняется свойственное

им направление тока».

Эта теория акад. Бехтерева, очевидно, была рассчитана лишь для объяснения,

вообще, возможности перехода тока через контакт электрическим путем, оставляя в

стороне вопрос о сущности и природе самого электротока, позволяющего «нервному

току» пройти через этот контакт-конденсатор.

Тем самым теория эта не затрагивает всех тех последствий, которые были бы

свойственны тому или иному виду электротока в н.с.

Поэтому, ниже мы поставили себе задачей, более полно использовать намеченный

Бехтеревым путь и попытаться рассмотреть, какого рода электроток возникает в н.с.

во время ее работы, каковы роль и влияние при этом дендритов-конденсаторов, и

наконец, какова полная схема электродействия нейронов, поскольку это следует из

теории колебательных токов, на которой мы далее будем базироваться, основываясь

на элементарных сведениях из радиотехники.

Как известно, вещество нерва является электролитом. Электролит же отличается от

металлического проводника только тем, что проходящий через него ток вызывает

явление распада, расщепления, диссоциации и ионизации молекул вещества. Во всем

остальном электролит сохраняет все особенности металлического проводника тока.

Известно так же(4) что, как только достаточная часть молекул электролита тем или

иным расщепиться, получается электроток из двух противоположно направленных

потоков положительных и отрицательных ионов. Уподобляя электролиту вещество

нерва, мы тем самым уже должны согласиться, что химическая реакция распада

молекул нервного вещества неизбежно должна сопровождаться возникновением

электротока в нервах. Но другое дело, какого рода этот электроток?

Признавая конденсаторную роль дендритов допустимою, мы тем самым

предрешаем, пожалуй, что в н.с. должен циркулировать переменный электрический

ток, иначе явление конденсатора в н.с. при постоянном токе давало бы понятие о

статическом состоянии электричества в н.с., а не о динамическом, в то время, когда

только динамическим состоянием его можно объяснить проводимость нервного

возбуждения в поступательном движении от одного конца нервной нити к другому.

Т.обр., как будто, ток должен быть скорее переменный, чем постоянный.

Однако, имеющиеся в специальной литературе (1) на этот предмет указания,

обоснованные, главным образом, исследованиями процессов разложения и ионизации

молекул электролита, дают понятие об образовании постоянного (гальванического)

электротока, возникающего при этих процессах.

Т. обр., как будто и химическая реакция распада нервного вещества при

возбуждении нервов должна сопровождаться возникновение в нервах постоянного

электротока, проходящего по нерву, как по проводу телеграфной линии.

С другой стороны, Чаговец показал, напр. (1), что для теоретического анализа

явлений, наблюдаемых при возбуждении нерва, нельзя пользоваться математическими

формулами, выведенными для проводов с постоянным током, а требуется вести анализ

по другому пути, ибо экспериментальным путем доказано, что при возбуждении нерва

постоянным током получается периодический характер возбуждения, дающий понятие

о периодических электроявлениях в нервах. Т.обр., для полного объяснения всех

явлений, наблюдаемых на нервах, приходиться допустить, что кроме свойств

проводника постоянного тока, нерв представляет из себя сложный колебательный

2

феномен, в котором возникает периодический ряд волн попеременно то в одном, то в

другом направлении.

Чтоб примирить эти кажущиеся разногласия между теорией и опытом, мы нашли

необходимым попытаться рассмотреть, какие явления имели бы место в нервах, если

допустить возможность прохождения по ним и переменного (колебательного) тока.

Впрочем , это допущение делается не впервые.

Некоторый намек на переменный ток дает нам также и теория Бехтерева, говоря о

перемежающихся направлениях тока на двух соседних нейронах.

Точно также существуют на этот счет предположения и других авторов (напр., Дю

Буа-Реймона, а также и Германа(1), настолько впрочем не ясно выраженные и

нерешительные, что представляется необходимым более подробно остановиться на

исследовании этого вопроса. Для начала рассмотрим контакт нейронов, как явление

конденсатора в цепи переменного тока, следуя изложению (5) элементарного учебника

радиотехники. Представим себе два соседних нейрона ab и cd с конденсатором

bc(рис.1). Вообразим для удобства понимания, что остальная нервная система

включена между точками a и d нейронов, составляя, таким обр., замкнутую цепь

abcda, по коей курсирует переменный ток, так что и точки a и d составляют как бы

зажимы, ведущие к воображаемому источнику переменного тока ~.

«Так как разность потенциалов у зажимов источника тока, благодаря переменному

току, все время меняется, то постоянного равновесия между разностью потенциалов у

зажимов источника и напряжением на обкладках конденсатора быть не может.

В первый момент t1(рис.2), когда ток начинает идти от а к обкладке b, эта последняя

начинает заряжаться положительно. Когда эдс (электродвижущая сила) зажима (а) в

момент t2 достигает своего максимума, напряжение на обкладке b конденсатора тоже

начнет от нуля достигать своего максимума. Но с этого момента (t2) потенциал зажима

а начнет уменьшаться и станет понемногу меньше потенциала обкладки b

конденсатора. С момента t3 эдс зажима (а) от нуля опять начнет возрастать, но в

Передача мыслей — _4.jpg

Передача мыслей — _5.jpg

обратном направлении, т.-е. будет уже не (+), а (-). В это время напряжение на

обкладке b равно было максимуму, но ток, постепенно уменьшаясь, стал идти в том же

направлении и обкладка b начнет перезаряжаться. К моменту t4 опять получиться

максимальное напряжение у зажима (а) и нулевое у обкладки (b), потом к моменту t5

напряжение зажима (а) опять начнет уменьшаться, и т.д.

Итак, в данном случае в цепи с переменным током, при наличии в ней

конденсатора, ток будет циркулировать с постоянным опережением эдс на некоторую

часть периода. При этом напряжение конденсатора по своему направлению

противоположно направлению эдс источника.

Эта особенность конденсатора не дает току достигнуть своей величины, поэтому

она является как бы добавочным сопротивлением и носит в радиотехнике название

емкостного сопротивления. Его можно исчислить по формуле, известной из

радиотелеграфии: 1/2πnC

, где n – частота периодов переменного тока

в сек. C – емкость конденсатора в фарадах (F, Фара д (обозначение: Ф, F) —

единица измерения электрическойёмкости в Международной системе

единиц (СИ) (ранее называлась ара да). – ред.).

Величина действующей силы тока в таких условиях выражается формулой:

Где: E – напряжение в вольтах, R – омическое сопротивление. При этом выражение

под чертой наз. « кажущимся сопротивлением емкости».

Выше мы видели, что при конденсаторе в цепи переменного тока получается сдвиг

фаз эдс и тока, т.-е. ток опережает эдс, при чем сила тока уменьшается.

Если же мы представим себе бесконечное количество конденсаторов в н.с., то тогда

к концу какой-нибудь одной нервной нити, ток проходил бы, очевидно, слишком

слабым, если не предполагать возможности полного поглощения его на преодолевание

конденсаторных (емкостных) сопротивлений. Т.обр., придется предположить либо

незначительность роли упомянутых конденсаторов в н.с., либо искать других

факторов, ослабляющих, или даже могущих уничтожить эту отрицательную роль

дендритов-конденсаторов.

Размеры дендритов, по сравнению с длиной нейрита (нейрит – иначе аксон –

отросток нервной клетки, проводящий импульс от этой клетки к иннервируемым

Передача мыслей — _6.jpg

Передача мыслей — _7.jpg

органам и другим нервным клеткам – ред. ) не всегда могут быть названы

незначительными, поэтому нередко и с конденсаторною ролью их приходится

считаться всерьез.

В поисках за факторами, уничтожающими емкостное сопротивление дендритов, нам

удалось установить возможность наличия таковых факторов в самом нейроне. Речь

идет о спиральных волокнах нейрона в некоторых нервных структурах, а также о

фибриллах (фибрилла — тончайшая нитевидная белковая структура в клетках и тканях

животного организма – ред. ), которые, в случае, если нерв не растянут, ложатся

пружинообразно.

Значание этих спиралей усматривается из дальнейшего.

Известно, что каждый проводник тока обладает самоиндукцией (Самоиндукция —

это явление возникновения ЭДС индукции в проводящем контуре при изменении

протекающего через контур тока. – ред. ). Самоиндукция стремится всегда

поддерживать существующее в проводнике состояние электричества; самоиндукция –

это как бы электрическая инерция.

Проводник тока, свернутый в спираль, представляет собою, т. наз., соленоид

( Обычно под термином «соленоид» подразумевается цилиндрическая обмотка из

провода, причём длина такой обмотки многократно превышает её диаметр. – ред. ).

Каждый виток соленоида образует вокруг себя магнитное поле, которое по

направлению своих силовых магнитных линий, совпадает и суммируется с полями,

образованными другими витками такого же соленоида. Поэтому величина

самоиндукции соленоида, по сравнению с таковою у прямых проводников, настолько

значительна, что эта последняя на практике может почти не приниматься во внимание.

При этом магнитное поле, образуемое витками соленоида, оказывается вполне

сходным с полем обыкновенного магнита. Сила Ф этого поля, как известно из физики,

зависит от силы тока I, числа витков соленоида n', магнитной проницаемости μ среды, заключенной между витками, диаметра d проводника и длины 1 катушки соленоида

(не вытянутой). Зависимость эта выражается формулой.

Величина эдс самоиндукции зависит от скорости изменения магнитного потока, т.е.

от:

Передача мыслей — _8.jpg

Передача мыслей — _9.jpg

Передача мыслей — _10.jpg

Передача мыслей — _11.jpg

А т.к. в соленоиде с n' витками эдс самоиндукции будет равна:

,

то, подставляя сюда формулу I,получим:

Первая часть этого уравнения есть величина постоянная, ибо зависит только от

формы и материала проводника и для нашего случая может быть лабораторным путем

когда-нибудь определена. В технике колебательных токов она называется

коэффициентом самоиндукции и обозначается буквой L. Итак:

Единицей самоиндукции служит Генри (Н).

Благодаря влиянию «электрической инерции», возникающая в соленоиде при

3

переменном токе эдс самоиндукции не дает току своевременно появляться и нарастать

поле исчезнет, получится прежнее состояние системы, как и в момент t1, только с

обратным расположением знаков. С момента же t6 (рис. 5) начинается новый разряд

конденсатора. В момент t7 (рис. 5) в цепи существует опять максимум тока и

магнитного поля в соленоиде, при полном отсутствии напряжения и электрического

поля в конденсаторе. Вслед за моментом t7, в момент t8 (рис. 5) начинается новое

перезаряжение конденсатора, и, наконец, с момента t9 (рис. 5) все явления в цепи

повторяются в прежнем порядке, как с момента t1.

Итак, мы видим, что по этой схеме неизбежно должен циркулировать

колебательный переменный (синусоидальный) ток, а перед тем ведь существовал, как

первопричина и постоянный. Возникает новая задача, объяснения взаимоотношений

между этими двумя токами в н.с.

Как мы видели, и разряд конденсатора при таких условиях является колебательным.

Явление же попеременного превращения электрического поля в магнитное и обратно,

магнитного в электрическое, должно неизменно сопровождаться излучением наружу

электромагнитных волн (Герца) некоторой частоты:

Как сказано было ранее, часть статической энергии конденсатора при его разряде

превращается в тепловую энергию, нагревающую проводник – нерв. Отсюда можно

заключать, что при работе нервов должно происходить также согревание организма,

т.е. нервы также суть один из источников тепла в живом организме.

Эта тепловая энергия равняется:

Уменьшение статической энергии при разряде конденсатора за время ∆ t равно

сумме из тепловой и динамической энергии (по формуле Томсона):

В общей работе цепи явление колебаний сопровождается всегда потерями. Для

нашего случая представляется интересным сопоставить значение потерь для схемы

нейронов, с потерями в схеме радиостанции.

Из всего числа потерь, в радиотехнике известны:

1) потери на нагревание; 2) на излучение; 3) на истечение с обкладок конденсатора; 4) конденсаторный гистерезис (Гистерезис (от греч. hysteresis — отставание,

запаздывание), явление, которое состоит в том, что физическая величина,

характеризующая состояние тела (например, намагниченность), неоднозначно зависит

от физической величины, характеризующей внешние условия (например, магнитного

поля. – ред.); 5) магнитный гистерезис; 6) токи Фуко.

Потери на нагревание зависят от величины омического сопротивления проводников,

для живого организма неизбежны, предполагая наличие такового сопротивления, но,

очевидно, они не могут считаться для организма ни вредными, ни бесполезными, т.к.

доставляют ему тепло. По-видимому, потери эти здесь по величине ничтожны, если

принять во внимание исчезающее малую величину самого электротока в н.с.

Работа н.с. на излучение как раз нас интересует и потери на излучение в нашем

случае, как и в случае радиостанций, не считаются вредными или бесполезными.

Для избежания потерь на истечение электричества с обкладок конденсатора, а

также, чтобы избегнуть потерь на конденсаторный гистерезис, необходимо обкладки

конденсатора погрузить в жидкий (или др. рода) диэлектрик. В данном случае

дендриты нейронов, представляющие из себя обкладки конденсаторов в н.с., самой

природой отделены друг от друга диэлектриками в жидком виде и, т. обр.,

выполняется условие избежания этих потерь. Наличие таких диэлектриков

доказывается изоляцией одного нейрона от другого, достаточной для правильного

функционирования каждого из них самостоятельно (7) в электрическом смысле. Но и

конденсаторный гистерезис в нейронных контактах, обуславливая собою, согласно

замечательной ионной теории акад. Лазарева, память, не может быть назван вредной

потерей.

Далее в радиотехнике, чтобы избегнуть образования токов Фуко и магнитного

гистерезиса, колебательную цепь помещают по возможности дальше от всяких

железных и стальных тел. А т.к. живой организм самой природой лишен стали и

железа, то и потерь, обусловленных их присутствием, в н.с. быть не может.

Т. обр., мы видим в н.с. ряд условий, не только благоприятствующих процессам

образования постоянного и переменного электротоков, как это можно было бы понять

из существовавших до сих пор теорий, но, что ещё важнее, мы должны считаться с

возможностью того, что в нашей н.с. заложены факторы, способствующие

образованию колебательных электромагнитных волн Герца, излучающихся наружу, на

подобие волн действующей радиостанции.

Дополняя прежние теории о электроявлениях в нервах этим новым соображение, мы

формулируем это в таком виде:

I. Химический процесс распада нервного вещества во время возбуждения нервов

сопровождается образованием в нервах постоянного электрического тока, идущего

вдоль нервной нити одновременно с нервным током.

II. Дендриты нейронов – как конденсаторы, витки фибриллярной нити нейронов –

как соленоиды (включенные последовательно в замкнутый колебательный контур),

образуют вибратор, генератор колебаний переменного тока определенной частоты,

излучающий наружу электромагнитные волны соответствующей длины.

Т.обр., мы неожиданно достаточно близко подошли к освещению вопроса о

сущности передачи мыслей на расстояние. При этом сущность мыслей и

чувствований, являющихся продуктом деятельности н.с., может быть формулирован

так:

III. Всякая мысль, ощущение, настроение, будучи продуктом сложной деятельности

всей нервной системы, сопровождается возникновением в ней электромагнитных

колебаний, обладающих определенной амплитудой, числом периодов и следовательно

длиною волны, излучающейся наружу.

Если мы в основу своего анализа положили в начале теорию нейронов,

получающую всё большее и большее признание в науке, то для получения тех же

выводов, к которым мы пришли в конце, теория непрерывности нервной нити

пригодна в той же мере, давая возможность построения такой же схемы вибратора из

последовательно включенных: соленоида — витков фибриллярной нити нерва, и

конденсатора – нервных двигательных окончаний, бляшек на периферии нервной

системы.

Ведущаяся ныне нами экспериментальная работа, по своим результатам, клонится к

подтверждению возможности передачи мыслей на расстояние электрическим путем.

Достигая тем самым возможности построения аналогии человека с передающей

радиостанцией, мы все же не получим еще полной картины вероятного процесса

передачи мыслей на расстояние, если не попытаемся объяснить, как переданная,

излученная мысль, воспринимается, или иначе говоря, не нарисовали бы схемы

нервных деталей, играющих роль приборов приемной радиостанции. Излагая

дальнейшее, как одно из предположений, нуждающихся в детальной обработке и в

подтверждении, мы можем быть все же уверенны в том, что ближайшее ознакомление

и с другими деталями н.с., если на них будет брошен взгляд именно с точки зрения

физики слабых токов, даст нам тот материал, который нужен для достройки всей

полной картины процессов передачи и восприятия мысли на расстояние.

В этом отношении интересными являются, напр., т. наз., «колбы Краузе»( ) (рис.

10), которые могут играть роль, антенных (приемных) рамок.

Не менее интересными являются давно описанные (6) ганглиозные клетки нервов

сердца с спиральными отростками, имеющие сходство с триодами и не только с

одиночными (рис. 11, 12, 13), но и с несколькими, включенными последовательно

(рис.14), а, значит, они как бы могут служить и детекторами и усилителями,

известными из схемы приемной радиостанции.

Т. обр., намечая возможность постройки полной вероятной схемы, передающей

5

Перейти к описанию Предыдущая страница Следующая страница

до нормальной величины, она является, значит, как бы добавочным сопротивлением,

которое наз. индуктивным и равно: 2πnL, где: n — число периодов тока.

Т. обр., величина действующей силы тока в цепи с соленоидом определяется

формулой:

при этом выражение под чертой будет носить название кажущегося сопротивления

самоиндукции.

В цепи переменного тока с соленоидом ток и эдс не будут возникать одновременно,

т.-е. не будут в одной фазе, а получится отставание фазы тока от фазы эдс.

Как мы видели раньше, при наличии одного лишь конденсатора в цепи переменного

тока (т.-е. без соленоида), получалось опережение фазы тока перед фазой эдс, т.-е. как

Передача мыслей — _12.jpg

Передача мыслей — _13.jpg

Передача мыслей — _14.jpg

Передача мыслей — _15.jpg

раз обратное тому явлению отставания тока от эдс, которое только что было

установлено выше при наличии в цепи одного лишь соленоида (без конденсатора).

Таким образом, конденсатор и соленоид, т.е-е. емкость и самоиндукция в цепи

переменного тока, это явления как бы противоположные друг другу и при

последовательном включении их, действие одной уничтожает другое действие другой

( в случае резонанса, — равенства этих сопротивлений).

Очень важно нам установить на этом месте , что схема двух соседних нейронов

(рис.3) может представлять из себя именно последовательное включение

конденсаторов-дендритов и соленоидов – витков спирального отростка нейрита.

В случае равенства индуктивного сопротивления дендритов, оба сопротивления

взаимно уничтожаются, и ток, благодаря этому получается такой величины, как будто

бы в цепи было одно лишь омическое сопротивление, т.-е. получается известное в

технике радиосвязи явление электрического резонанса.

,

И тогда действующая сила тока определяется по формуле

а так как в случае резонанса

,

то сила тока:

Этим именно явлением резонанса можно попытаться более или менее объяснить,

каким образом исчезающее слабый электроток в нервах, при относительно большой

длине достигает цели. Конечно, явление самораспада и автоматического

восстановления нервного вещества, силами организма, доставляя постоянный ток для

зарядки конденсатора, играет значительную роль в деле проводимости. Но резонанс

содействует общему делу проводимости, в особенно трудных для нашего понимания

Передача мыслей — _16.jpg

Передача мыслей — _17.jpg

Передача мыслей — _18.jpg

Передача мыслей — _19.jpg

местах перехода – контактах, поэтому важным является установить возможность

наличия и этого явления в н.с.

Если бы удалось лабораторным путем определить величину емкости дендритов, и

самоиндукции витков фибриллярной нити нейронов, то из равенства II можно было бы

вычислить величину периода колебаний T, основываясь на том, что:

так что:

откуда:

или:

Это важнейшая в радиотехнике формула (III), устанавливающая зависимость

периода T от самоиндукции и емкости наз. формулой Томсона.

Попытавшись более или менее удовлетворительно объяснить возможность и

порядок электрических явлений в н.с., мы вместе с тем неожиданно получили

возможность объяснить явления и другого порядка, ещё более подтверждающее

правильность сделанного нами предположения о колебательном токе в н.с.

Из радиотелеграфии известно, что замкнутая колебательная цепь проводов

переменного тока, содержащая конденсатор и витки соленоида, и обладающая

некоторым омическим сопротивлением, является прибором, возбуждающим

электромагнитные колебания высокой частоты, и вместе с тем излучающим наружу

волны соответствующей длины. Такая цепь носит название вибратора.

Поэтому является вопрос, не представляют ли из себя таких вибраторов и

соприкасающиеся друг с другом нейроны, которые в таком случае, очевидно, также

способны были бы производить и излучать наружу электромагнитные волны.

Для того, чтобы убедиться в этом, рассмотрим подробнее действие такой схемы,

содержащей конденсатор и соленоид.

Передача мыслей — _20.jpg

Передача мыслей — _21.jpg

Для начала представим себе схему (рис.4) пока разомкнутой. К обкладкам

конденсатора вообразим приложенными зажимы от какого-либо источника энергии,

заряжающего конденсатор (постоянным током) до насыщения.

Заряженный конденсатор создает вокруг своих обкладок электрическое поле, при

чем энергия этого поля зависит от емкости и напряжения конденсатора. Будучи по

своему роду статической энергией, она выражается по формуле:

где: V – напряжение конденсатора.

Если же теперь в момент t1 (рис. 4 и 5), когда напряжение конденсатора достигло

максимума, отделить источник постоянного тока и замкнуть цепь, то конденсатор

начнет разряжаться. В следующий момент t2 (рис. 6) статическая энергия

конденсатора, или что то же, его электрическое поле начнет уменьшаться, зато

появляется динамическая энергия в виде движущегося тока, и образуемого током в

соленоиде магнитного поля ( а в проводниках тепла). Эта динамическая энергия

равняется:

В момент t, сила тока была равна нулю, т.к. цепь была ещё разомкнута и

электрозаряды конденсатора были в покое. После того, как цепь была замкнута, в

момент t2, конденсатор должен был бы разрядиться моментально.

Однако, в момент появления тока возникает сейчас же в соленоиде магнитное поле,

которое будет индуктировать в цепи экстраток направления обратного направлению

главного тока. Этот экстраток соленоида как бы мешает конденсатору разряжаться

моментально.

В этом именно и состоит важное для нас свойство витков фибриллярной нити

нейронов, как соленоида.

В момент t3 (рис.7), когда сила тока в соленоиде достигла максимума и создалось

максимальное магнитное поле, статические заряды конденсатора, а значит, и его

электрическое поле перестали существовать, т. обр., исчезла основная причина

электротока, который, казалось бы, должен был бы прекратиться, а за ним и магнитное

поле должно бы исчезнуть. Но благодаря влиянию инерции самоиндукции, явление

это также не может произойти мгновенно. Исчезая, магнитное поле индуктирует свой

Передача мыслей — _22.jpg

Передача мыслей — _23.jpg

Передача мыслей — _24.jpg

ток, стремящийся сохранить прежнее направление магнитного поля, а значит и

прежнее направление тока.

Т.к. в момент t3 конденсатор был разряжен, ток же продолжает идти, то, начиная с

этого момента, будет происходить перезарядка конденсатора. В это время, в момент t4

(рис.8) магнитное поле в соленоиде начнет исчезать, а в конденсаторе появляться

электрическое поле.

Когда, наконец, в момент t5 (рис.9) ток в соленоиде будет равен нулю, и магнитное

(рис.15) и принимающей (рис.16) нервной системы по аналогии к радиостанции, мы

тем самым могли бы рассчитывать извлечь из полумистической области понятия об

всех явлениях телепатии, гипноза, внушения и т.п. и поставить их на прочную почву

исследования положительной наукой, из области коей они до сих пор ускользали

самым упорным образом. Излишне говорить о том, какие заманчивые перспективы

открываются тем самым для электрофизиологии и для науки вообще.

Поэтому является крайне важным подвергнуть все эти вопросы дальнейшему

экспериментальному изучению.

В этом направлении нами ведутся экспериментальные работы в Москве с середины

1922г. Совместно с зоопсихологом В.Л,Дуровым и научными сотрудниками

зоопсихологической лаборатории Н.К.П. (при научном и культурно-просветительном

уголке им. В.Л.Дурова).

Целью этих работ является возможность установить принципиальное наличие

электрической (эл.-магнитной) сущности явлений при передаче мыслей от человека

животному, при помощи специального приспособления, осуществленного для этих

опытов по нашей схеме (см. рис. 17). В этих опытах В.Л.Дуров экспериментирует, как

внушающий, или другими словами, как передающая станция, животное же, которому

В.Л,Дуров внушает, представляет станцию принимающую. Опыты ведутся в

присутствии и под контролем специалистов научных сотрудников, и всегда почти по

их заданиям.

Данные опытов протоколируются, тщательно классифицируются и подвергаются

статистической обработке, пока еще не законченной, и потому еще не позволяющей с

исчерпывающей полнотой судить о результатах, говорить о которых посему еще

преждевременно.

Чистоте этих опытов много способствует то обстоятельство, что опыты ведутся над

дрессированными животными В.Л.Дурова, с которыми последний достиг полного

«психического контакта» (термин Дурова) по собственному, найденному

В.Л.Дуровым методу «внутренних эмоциональных рефлексов» (термин Дурова) на

основании законов, выведенных им и нашедших описание в его замечательных,

неизданных пока, очерках по зоопсихологии.

Дело в том, что реакция от внушения, достигаемая без затруднений при оптах на его

животными, является по своей чистоте и несомненности близкой к объективной

реакции физического прибора, в то время, как реакция от внушения людям всегда

почти связана с субъективной оценкой, критикой и пр. самого подопытного субъекта,

и потому не так близка к объективной, как реакция у «обезволенных» (термин Дурова)

животных, опыты над которыми, т.обр., приобретают особенную ценность.

С другой стороны, для осуществления регистрации мыслительных колебаний

вполне объективным способом, нами давно была предложена схема (На рис. 18

представлена давнишняя схема, подвергшаяся ныне изменениям (Автор).) приборов

(см. рис.18), могущих осуществить, по нашему мнению, улавливание мыслительных

колебательных волн, если таковые будут излучаться из нервной системы.

В схему эту включены радиоприборы, как напр., антенная рамка, конденсаторы,

детекторы, катодные усилительные лампы и др., составляющие, собственно говоря,

приемник, связанный индуктивно с особым регистрирующим устройством –

«регистратором».

Последний состоит из эвакуированного термоэлемента, включенного в мостик

Уитстона, содержащий в себе очень чувствительный – ( Амп.) гальванометр

Эйнтговена, с почти невесомой колеблющейся нитью.

Колебания мыслительных волн, получающиеся в схеме приемника в усиленном

виде, индуктируясь, проходят через спай термоэлемента, изменяя при этом

сопротивление спая, соответственно числу и мощности уловленных колебаний.

Вместе с тем изменяя и сопротивление одной половины мостика Уитстона, что

отражается на нити гальванометра, колебания коей проецируются на экран, или

фильму, и могут быть, т.обр., подсчитаны и измерены с исчерпывающей точностью.

Конечно, все приборы и опыт д.б. изолированы от посторонних волн.

К сожалению, временное отсутствие полного комплекта упомянутых приборов

лишает нас пока возможности поставить опыты лабораторным путем, и тем самым

судить о пригодности предложенной схемы, но уже одна возможность технического

осуществления подобного «регистратора мыслей» должна знаменовать собою эпоху,

когда наука и знание человеческое устремляются в неизведанные доселе пределы.

В том случае, если бы удалось осуществить «регистратор мысли», и при помощи его

изучить количество колебаний и амплитуду какой-нибудь определенной мысли,

чувства или настроения, мы сумели бы может быть построить и прибор,

воспроизводящий технически те же колебания, т.-е. воспроизводящий мысль –

«искусственную мысль».

Может быть, мы бы научились технически излучать мощные мысли в целях

облагораживания человечества, нравственного подъема и пр.

Тут открываются необъятные перспективы и возможности в жизни и в науке.

Так, между прочим, если признать вместе с проф. Заварзиным (На I Всерос. Съезде

зоологов в Петрограде в 1920 г.), доказательную аналогию нервной системы у

человека, дождевого червя и личинки стрекозы, то не трудно бы попытаться не только

изучить, при помощи «регистратора», мысли и чувствования насекомых и животных,

но можно было бы постараться понять эти мысли и на них воздействовать, опять-таки

исключительно на пользу человечества.

Вот какие перспективы рисуются нам в будущем! Фантазия ли это? На это даст нам

ответ само будущее.

Поживем, увидим.

https://fantlab.ru/blogarticle52989

5

«...Истребляя друг друга в последней войне».

Думаю, эта фраза не была случайностью, — Сергей Беляев уже в то время обдумывал свой следующий роман, и роман этот цели¬ком посвящался войне. Будущей войне.

Сейчас нам не просто представить наэлектризованную атмосферу конца 30-х годов; лишь перелистывая пожелтевшие'от времени до¬военные газеты и журналы, перебирая старые книги, давно ставшие библиографической редкостью, видишь, чувствуешь, остро ощущаешь тот повышенный, жгучий интерес к нашему вполне возможному, да¬же в чем-то предопределенному самой ситуацией, сложившейся тог¬да в мире, столкновению с международным фашизмом — прежде всего, конечно, с германским.

Перечисление, понимаю, не самый лучший метод доказательства, но в данном случае прибегну именно к нему.

Что волновало фантастов тех лет? И не просто фантастов, а и прозаиков, и поэтов.

Почему так широко обращались они к оборонной теме, ставшей столь популярной?

Какой, наконец, отклик находили подобные книги, как у крити¬ков, так и у читателей?

Романы Петра Павленко («На востоке», 1937) и Николая Шпа- нова («Первый удар», 1939) кое-кто еще помнит (они были, дей¬ствительно, широко известны), но почти ничего мы сейчас не знаем о том же цикле талантливого Владимира Курочкина «Мои товари¬щи» (1937) — фантастические рассказы о грядущей войне, о героиз¬ме, о мужестве советских бойцов; о фантастической пьесе Владимира Киршона (кажется, ничего больше в фантастике не сделавше¬го) «Большой день» (1936) — опять же грядущая война; о фанта¬стическом романе Якова Кальницкого (в годы гражданской войны автор сам командовал полком Красной Армии) «Ипсилон (1930), герои которого создают сверхоружие для борьбы все с тем же фа¬шизмом, начинающим наступление на СССР; о фантастической по¬вести о будущей воздушной войне «Подсудимые, встаньте» (1933), созданной замечательным писателем Сергеем Диковским, впослед¬ствии погибшим в боях с белофиннами; наконец, романы, повести, рассказы Антона Горелова, Сергея Буданцева, Николая Борисова,

                                       Сергея Боброва и многих, многих других.

Картины масштабных будущих воздушных сражении рисовал в своих фантазиях Георгий Байдуков — известный летчик, Герой Со¬ветского Союза, участник полета через Северный полюс в Америку совместно с В. Чкаловым и А. Беляковым. Названия говорят сами за себя: «Разгром фашистской эскадры», «Последний прорыв»... Николай Автократов в повести «Тайна профессора Макшеева» (1940) описывал лучи, на расстоянии взрывающие чужие боепри¬пасы... Особой популярностью пользовался роман Николая Шпа- нова «Первый удар» (1939) с типичным подзаголовком — «Повесть о будущей войне». В течение одного года «Первый удар» был издан сразу четырьмя издательствами! Герои романа — военные летчики; в несколько часов они заставляли фашистскую Германию сложить оружие.

И так далее...

Зная все это, легче понять внезапное обращение Сергея Беляева к теме будущей войны, к теме развития авиации и нового, принци¬пиально нового оружия.

К сожалению, открытия не произошло. Торопясь вплести свой голос в хор уже давно звучащих, голосов, Сергей Беляев пошел по пути, уже давно проложенному другими. Склонность спешить, подме¬няя язык давно наработанными штампами, считаю, и погубила ро¬ман.

Но только ли это?

«Советская литература, — писал В. Бугров в своей превосходной книге, — делала свои первые шаги, и в литературной критике не¬редко проявлялась резкая субъективность суждений. Находились люди, в корне отрицавшие всякую фантастику. «Бессмысленные меч¬тания» видели они в ней, «пустое развлекательство», и только. Не¬научную, вредную маниловщину. Те же, кто все-таки признавал за фантастикой право на существование, слишком крепко привязывали ее к «нуждам сегодняшнего дня». В ходу была формула, гласившая, что «советская фантастика — изображение возможного будущего, обоснованного настоящим». Собственно, сама по себе эта формула не вызывала особых возражений, но у многих критиков она пре-вратилась в некое всемогущее заклинание, с помощью которого мечте подрезались крылья и горизонты ее ограничивались ближай¬шими пятью-десятью годами...»

(Как частное замечание: в «Радиомозге» Сергей Беляев из 1928 I ода заглядывает в 1932, а в «Десятой планете» — из 1945 в 1956 год).

Советская критика 20—30 годов чаще всего утверждала тот те¬зис, что научную фантастику прежде всего должна интересовать именно наука и техника, что она, фантастика, обязана изображать и популяризировать именно предполагаемые, в идеале — вполне воз¬можные в ближайшее время, изобретения и открытия. А поскольку многие авторы научно-фантастических произведений того времени были, как правило, инженеры, техники, научные работники, то взгляд на научную фантастику, как на некую особую литературу идей, все более и более утверждался. Получалось, изображать че¬ловека в такой литературе как бы и не надо. Достаточно было ввес¬ти в повествование некую абстрактную фигуру изобретателя или ученого, подробно, даже живо толкующего формулу и вычисле¬ния — и все, и достаточно!

Александр Беляев, известный однофамилец Сергея Беляева, бу¬дучи уже признанным автором нескольких романов, жаловался: «Не¬вероятно, но факт, в моем романе «Прыжок в ничто», в первоначаль¬ной редакции, характеристике героев и реалистическому элементу в фантастике было отведено довольно много места. Но как только в романе появлялась живая сцена, выходящая как будто за пределы «служебной» роли героев — объяснять науку и технику, на полях рукописи уже красовалась надпись редактора: «К чему это? Лучше бы описать атомный двигатель...»

Да, к сожалению, такое случалось чаще и чаще, более того — становилось законом.

Живое активно изгонялось из фантастики, замещалось голой схемой. (Представьте себе, что в знаменитой «Аэлите» Алексея Толстого инженер Лось только тем бы и был занят, что объяснял красноармейцу Гусеву тайны древнего Марса...) Исподволь, но весь¬ма упорно внушалась та мысль, что в научно-фантастическом про¬изведении. с чем бы оно ни было связано, главное место должно отдаваться не человеку, не герою, не его поиску, а именно техни¬ческой или научной (чаще всего — псевдонаучной) идее, опять же — лучше бы реальной, вполне возможной, вполне осуществимой в са¬мое ближайшее время.

Идея начинала восприниматься как самоцель, как самое важное, что может быть в научной фантастике, как нечто такое, что вполне извиняет, снимает попросту любой другой недостаток.

«Доходило до курьезов (речь идет о 50-х годах. — Г. мечает в своем известном исследовании литературовед А. Крити¬ков. — Писатель Долгушин вспоминает, как В. Орлов разбранил непло¬хую детскую повесть Георгия Гуревича «Тополь стремительный» только за то, что в лысенковских лесных полосах основной породой предполагался дуб. Значит, и писатель Гуревич должен был о дубе, а не о тополе...»

Эта тенденция, выросшая, точнее, искусственно взращенная опре-деленного толка критиками — говорить только о вполне возможном, только о реально достижимом, только о близком, ни в коем случае не забегая в более или менее отдаленное будущее, ни в коем слу¬чае не вводить в фантастическую литературу живого человека с его стремлениями и страстями, заменять его умным манекеном, схемой, и привела к рождению печально известной теории «фантастики ближнего прицела», особенно активно проявившей себя в 40—50-е годы в многочисленных фантастических романах и повестях Влади¬мира Немцова, Вадима Охотникова и многих, многих других, сей¬час уже забытых писателей.

В самом деле, зачем нам другие, будущие миры? Дел у нас хватает и в нынешнем. Зачем нам космические корабли? Не проще ли описать сверхсильный, управляемый по радио трактор или нового типа комбайн? Зачем вообще улетать мечтой в будущее? Мечтать можно и о сегодняшнем, о простом, о лежащем ря¬дом...

В 1958 году, когда многое в нашей жизни оживилось, когда са¬ма фантастика начала расцветать, поощренная неожиданным (на первый взгляд) рывком науки (над планетой уже кружились искус¬ственные спутники), на одном из писательских совещаний Георгий Гуревич так отозвался о пресловутой теории «фантастики ближнего прицела»:

«Сторонники ее призывали держаться ближе к жизни. Ближе понималось не идейно, а формально: ближе во времени, ближе тер¬риториально. Призывали фантазировать в пределах пятилетнего пла¬на, держаться на грани возможного, твердо стоять на Земле и не улетать в Космос. С гордостью говорилось о том, что количество космических фантазий у нас сокращается...»

И далее:

«По существу, это было литературное самоубийство. У фантасти¬ки отбиралось самое сильное ее оружие — удивительность. Но жизнь опередила таких писателей. Пока мы ползали на грани возможного, создавая рассказы о новых плугах и немнущихся брюках, ученые проектировали атомные электростанции и искусственные спутники. Фантастика отставала от действительности...» («О фантастике и приключениях», 1960).

Разумеется, указанная тенденция не могла не повлиять на Сер- ген !>• лиспа — он всегда чутко прислушивался ко времени. И повлия- л » она на него не в лучшую сторону Я говорю сейчас о романе II- гргбитель 27», не включенном в эту книгу. И поскольку просчеты, допущенные автором в этом романе, весьма типич¬ны для фантастики того времени, остановлюсь на нем более под¬робно

Первый вариант этого романа, опубликованный еще в 1928 году под илзнанием «Истребитель 17Т», был, на мой взгляд, более дина¬мичен. более прост. В том первом варианте чувствовалась экспрес-

< ни, здоровый соревновательный дух, он был переполнен загадками (к ним С. Беляев всю жизнь питал неистребимую страсть). К сожа- ЛГИН1О. ютовя роман к изданию в 1939 году, С. Беляев кардиналь¬но переписал его — в «духе времени». Враги, естественно, стали чер- | | г.»к ночь, друзья светлыми как майское утро. Из текста будто

< специально (вспомним жалобы А. Беляева) вычеркивались все жи- ныс характеристики, образы замещались схемами.

I некий Урландо, изобретатель чудовищных лучей смерти, которы¬ми угрожает молодой Советской стране международный фашизм, ни • кно ни с сего вдруг отправляется прямо к врагам, то есть в Со- |>< н кую страну, нелегально, конечно. До него дошли слухи, что со- нг к кие ученые вроде бы идут в своих исследованиях тем же путем, •п»> и он. Претерпев массу приключений (иногда достаточно неле¬пых), Урландо выясняет, что советские ученые и впрямь созда- и удивительные вещи, но не в сфере вооружения, а в сфере хо¬зяйства.

Роман удивлял вызывающей лихостью, безапелляционностью,

< н< рхоптимиэмом. В финале его страшная машина фашиствующего и * -оретателя без особых проблем уничтожалась нашими бойцами.

Говорить о легких будущих победах в конце тридцатых годов было принято, вспомним романы П. Павленко или Н. Шпанова, Вномю возможно, писатели эти и впрямь считали, что будущая иногда придет сама собой, была бы крепка вера в вождя и не сти¬хала бы волна всеобщего энтузиазма. На деле, в жизни, все оказа¬лось не так, все оказалось страшнее. Нам ли не помнить, сколько жизней было отдано за Победу?

Удивлял и подход к науке.

Укоряя в дилетантизме Александра Беляева, критик А. Ивич в

< пог прем я писал: «Беляев в «Голове профессора Доуэля» переска- кип.1'1 от замысла фантастической операции к ее результатам с поразительной легкостью, выбрасывая сведения о том, как удалась • га операция и почему она могла быть удачной... Вместо того, что- <»ы показать подлинные перспективы науки, обусловленные ее ис- торнческим развитием, писатель уводит читателя в область идеа¬ла гических мечтаний о чудесах и бессмертии».

Можно, конечно, спорить, возможна ли истинная глубина в научных выкладках фантастов, но то, как с наукой обращался в «Истребителе 22» С. Беляев, действительно, бросалось в глаза.

Пойдя на поводу у тенденций, подчинившись требованиям кри¬тиков «фантастики ближнего прицела», Сергей Беляев не нашел в себе сил создать вещь острую и серьезную. А он страстно хотел шагать в ногу со временем, он страстно хотел быть среди тех, кто уже сейчас, уже сегодня, внедряет в жизнь удивительные достиже¬ния современной науки и техники.

Прекрасное желание, если не возводить его в абсолют.

Сергей Беляев не удержался, его всегда влекло к абсолюту. Переписывая роман, он безнадежно загубил в основе своей отнюдь не безнадежную вещь. Сегодня «Истребитель 22» интересен разве что коллекционерам ранней советской фантастики.

6

Разумеется, давление тенденциозной критики сказалось не толь¬ко на работах С. Беляева. Одни писатели оставляли жанр, не же¬лая ползти в хвосте прогресса, другие дружно приспосабливались, выдавая этот хвост за авангард.

«Фантастика должна только развивать фантастические идеи науки!» — А. Михалковский.

«Книга должна учить бдительности!» — А. Ивич.

И, конечно, не один критик подозрительно присматривался: а на чьем это там горючем работают так называемые фантасты?

Отсюда ряд вялых, псевдонаучных, зато внешне весьма опти¬мистических «произведений» с непременной, как этикетка, сентенци¬ей: «Быть с народом, жить для народа — вот истинный источник вдохновения!»

Все правильно, и в то же время — совершенно истертый штамп.

Типичной концовкой для многих и многих романов, повестей, рассказов, созданных в 40-е и 50-е годы, могли бы послужить за¬вершающие слова научно-фантастического романа Валентина Ива¬нова «Энергия подвластна нам» (1951):

«Вы спрашиваете, а что дальше?

Я вам отвечу — дальше другие истории...

А сейчас я слышу мерную поступь стальных легионов труда на мирных путях. Все наши друзья — в их рядах! Они идут на ука¬занных им народом местах. Их поступь сильна и тверда. И они никогда не устанут, потому что идут в ногу с народом.

Пойдемте с ними!»

Этими фразами, не меняя в них ни слона, нполнг можно было завершать большинство научно-фантастических произведений того времени.

К счастью, никогда не бывает так, чтобы какой-то жанр был пол¬ностью узурпирован только ремесленниками, только плохими пи¬сателями.

В те же годы, о которых сейчас рассказывается, Иван Ефремов уже опубликовал свои «Рассказы о необыкновенном» и «Великую дугу», Александр Казанцев — «Пылающий остров», роман, вошед¬ший в классику советской фантастики, Леонид Платов — превос¬ходные, по-настоящему романтичные «Повести о Ветлугине», Ни¬колай Плавильщиков — строго научное «Недостающее звено», Георгий Гуревич — «Иней на пальмах» и «Подземную непо¬году»...

Но мы, молодые, не видели еще той волшебной грани, что от¬деляет мастерство от халтуры, мы набрасывались на любую книгу, лишь бы ее украшал гриф — «научная фантастика». Мы шли сквозь жанр вслепую, интуитивно отыскивая писателя, который по-насто¬ящему рассказывал бы нам о мире, что нас окружал — что есть что? Мы многого еще не понимали. «Золотая медаль Атлантиды»? Годите^. «История одного взрыва»? Годится. «Поющие пески»? Годится.

И все же, несмотря ни на что, Сергей Беляев со всеми его не¬достатками (а о большинстве их мы еще попросту не догадывались) был нам ближе, чем причесанный, всегда ровный и скучный В. Нем¬цов.

В 14—15 лет не верят, что массовый выпуск калош важнее со¬здания космического корабля...

К счастью, юность наша пришлась на бурное время.

Я помню, какие ожесточенные споры вызвал опубликованный в 1957 году роман И. Ефремова «Туманность Андромеды». Писателя обвиняли во всех смертных грехах — от неуважения к институ¬ту материнства до проповеди чуть ли не технократического ре¬жима...

Запуск первого искусственного спутника Земли подвел итог этим спорам. Как это ни странно, нас «Туманность Андромеды» больше всего волновала тем, что мы впервые, наверное, держали в руках книгу, написанную нашим современником, и речь в этой книге шла не о том, какими счастливыми и веселыми мы будем лет через десять, речь в этой книге шла о том, какими мы можем быть через многие и многие тысячелетия.

Вопросы, вопросы...

Мы хотели знать.

Сама жизнь, ее изменяющаяся действительность, возвращала фантастике ее права. Оттого нам мало уже было приземленных, лишенных живого героя опусов, оттого нам мало было восторженного оптимизма, в основе которого лежало, скажем, создание все тех же неснашивающихся башмаков. Несмотря на наш юный возраст, нам хотелось понять — почему это в небе кружат искусственные звез¬ды, а герои Владимира Немцова возятся с приборами, которые пусть и заглядывают под землю, но так это метра на полтора? Или почему, собственно, считается фантастическим роман Вадима Охотникова «Первые дерзания»?

Вопросов было много...

Лично мне повезло: со школьных лет я знал необыкновенных собеседников. Я мог задавать волнующие меня вопросы академи¬кам Д. И. Щербакову и И. И. Шмальгаузену, отнюдь не чурав¬шимся литературы, ученому и писателю Н. Н. Плавилыпикову, фантастам Г. И. Гуревичу, Л. Д. Платову, И. А. Ефремову. Меня и сейчас поражает, как много щедрых и открытых людей всегда ра¬ботало в советской фантастике, причем в 50-х отношения с этими людьми проявлялись в самых простых формах: вы могли написать письмо, вам непременно отвечали. Может, время было такое, а мо-жет, думаю иногда я, те же Н. Плавильщиков или И. Ефремов ви¬дели в нас, молодых, не просто людей, желающих что-то узнать или понять, а вот именно людей будущего; мне кажется, им не хотелось, чтобы мы уходили от них в будущее, имея в го¬ловах неверные ориентировки.

Вот что, например, писал Л. Д. Платов (23.ХП.1957):

«•Нашим лучшим, ныне пишущим, советским фантастом являет¬ся Ефремов. Читал' ли ты его книги «Звездные корабли», «Вели¬кая дуга», «Белый рог»’, «Озеро горных духов»? Это замечатель¬ные произведения. Советую тебе читать и перечитывать их. Чем силен Ефремов? Он ученый с очень широким научным кругозором и, кроме того, прожил яркую, богатую приключениями жизнь: был и моряком, и начальником экспедиций, и так далее. Он свободно бе¬рет любую научно-фантастическую тему, потому что у него хорошо организованное научное мышление. Между прочим, так говорил о себе Уэллс: «У меня хорошо организованный мозг». Уэллс был по образованию биологом, даже написал научную работу. Не случай¬но так хорошо получился у него «Человек-невидимка». Я могу те¬бе назвать еще одного советского фантаста, с которым я был зна¬ком: Обручева Владимира Афанасьевича. (В «Архипелаге исчеза¬ющих островов» — это Афанасьев). Характерно, что Обручев, академик, написавший более 250 научных трудов, очень свободно обращался с наукой. Понимаешь ли: он мог себе это позволить! В основу «Плутонии» (кстати, написанной, по его словам, в пи¬ку Жюлю Верну, который напутал по части геологии в споем романе «Путешествие к центру Земли») положена одна эаведомо ошибочная гипотеза столетней давности...

Когда я советовался в 1938 году по поводу < ш■< и повг< т До¬рога циклопов» с Героем Советского Союза Евгением Федоровым, только что вернувшимся с полюса, меня тоже поразило, как легко он находит решение тем «научно-фантастическим трудностям», с ко¬торыми я обратился к нему. Он чувствовал себя запросто в мире научных фактов — вот что важно! Еще 20—30 лет назад можно было по-дилетантски подходить к научной фантастике, искупая от¬сутствие твердых знаний богатство^ выдумки и так далее. Сейчас, сам понимаешь, этого нельзя... Ты можешь быть биологом, а на¬писать об астрономии, это не исключено. Но научное мышление у тебя уже будет выработано, найден метод обработки материала. А затем уж идут фантазия, образный яркий язык, умение пред¬ставлять характеры людей в сложных жизненных ситуациях и так далее. Мой совет тебе: живи с широко раскрытыми глазами и уша¬ми, обдумывай жизнь, присматривайся к людям (к людям, а не к проблемам — это относится и к научной фантастике), в центре за¬думанного произведения поставь человека: ученого, борца, открыва¬теля, новатора. И пиши каждый день — для тренировки. Задача современной советской научной фантастики, по-моему, приобщить широкого читателя к миру науки, научить дальше видеть, загляды¬вать вперед».

А одно «з<писем Н. Н. Плавильщикова (4.12.1958) заканчи¬валось так: **

«...Вот это-то «зная» и есть одно из двух основных условий работы: нужно знать то, о чем пишешь, и нужно уметь рассказать, то есть уметь «видеть» описываемое и уметь пе¬редать это словами, не в живой речи, а на бумаге. Для того, чтобы иметь и то и другое, нужно время (особенно для приобретения зна¬ний), а для писания еще и опыт. Способности — само собой, но некоторые «средние» способности есть почти у каждого, а Пушкины и Алексеи Толстые — великие редкости и по ним равняться не приходится...»

7

Возможно, когда-нибудь в полном своде фантастики будет опуб¬ликовано с соответствующими комментариями все написанное тем или иным советским фантастом; ведь смысл цельного здания не только в его фронтоне и парадных входах, он еще и в его подва¬лах, чердаках, черных лестницах. Мы, к сожалению, такой воз¬можности— опубликовать все — не имеем: в книгу Сергея Беля¬ева, предлагаемую читателям, входят романы «Приключения Сэ-мюэля Пингля», «Властелин молний» и «Радиомозг».

Пересказывать их содержание ни к чему, но кое-что сказать о них следует.

Страсть и любовь Сергея Беляева к загадке, к вечной тайне, к бесконечно длящемуся приключению нашла в себе выход в на¬учно-фантастическом романе «Властелин молний». Здесь уже нет откровенно надуманных ситуаций, чем С. Беляев так грешил в «Истребителе», опыт прошлого пошел автору на пользу. Идея ро¬мана (успешное решение проблемы извлечения из атмосферы электро¬магнитной энергии и передачи ее без проводов на большие рассто¬яния по ионизированным трассам) вроде бы и не слишком нова, идею эту в свое время разрабатывали и А. Зарин (в его рассказе «Приключение» (1929) описывался аппарат, создающий шаровые молнии и направляющий их полет), и талантливый Юрий Долгушин (в его знаменитом романе «Генератор чудес» (1939) опять же го¬ворилось о передаче энергии на расстоянии без проводов), и мно¬гие другие фантасты (теМа энергии никогда не оставляла писате¬лей равнодушными), но главное — в романе С. Беляева появились, наконец, герои, близкие и понятные читателю, прежде всего — Таня, юная девушка из глухого угла, жадно тянущаяся к зна¬ниям.

Кроме того, приключения героев (а там были и похищения, и убийства, мнимые и настоящие, там был научный поиск, крепко увязанный с реальной жизнью) работали на главную идею: новое всегда встречает препоны, побеждает лишь идущий!

Впрочем, ярче всего страсть Сергея Беляева ко всему необы¬чайному проявилась в его лучшем, на мой взгляд, научно-фантас¬тическом романе «Приключения Сэмюэля Пингля».

Помните?..

«Я родился в 1632 году, в городе Йорке, в зажиточной семье иностранного происхождения: мой отец был родом из Бремена и обосновался сначала в Гулле. Нажив торговлей хорошее состояние, он оставил дела и переселился в Йорк...

У меня было два старших брата. Один служил во Фландрии, в английском пехотном полку — том самом, которым когда-то ко¬мандовал знаменитый полковник Локгарт; он дослужился до чина подполковника и был убит в сражении с испанцами под Дюнкир- хеном. Что сталось со вторым моим братом, не знаю, как не знали мои отец и мать, что сталось со мной.

Так как в семье я был третьим, то меня не готовили ни к ка¬кому ремеслу, и голова моя с юных лет была набита всякими бред¬нями. Отец мой, который был уже очень стар, дал мне довольно сносное^ образование в том объеме, в каком можно его получить, воспитываясь дома и посещая городскую школу. Он прочил меня в юристы, но я мечтал о морских путешествиях и не хотел слушать ни о чем другом...»

Или:

«Мой отец имел небольшое поместье в Ноттингемшире; я был третьим из его пяти сыновей... Хотя я получал весьма скудное со¬держание, но и оно ложилось тяжким бременем на моего отца, со¬стояние которого было весьма незначительно; поэтому меня от¬дали в учение к мистеру Джемсу Бетсу, выдающемуся хирургу в Лондоне, у которого я прожил четыре года...

Вняв советам родных не оставаться холостяком, я женился на мисс Бертон, второй дочери Эдмунда Бертона, чулочного торговца на Ньюгейт-стрит, за которой получил четыреста фунтов при¬даного. Но так как спустя два года мой добрый учитель Беге умер, а друзей у меня было немного, то дела мои пошатну¬лись...»

Я процитировал начальные строки двух знаменитых романов Даниэля Дефо и Джонатана Свифта, а мог бы процитировать и любой другой — того же времени. Не правда ли, авторы не пыта¬ются создать эффект правдоподобия, нет, они попросту настаивают на полной реальности изображаемого. А теперь сравните с проци¬тированными кусками начало «Приключений Сэмюэля Пингля»...

Искусно имитируя классический английский роман о скитаниях и приключениях юноши из небогатой семьи, Сергей Беляев мастер¬ски, на,мой взгляд, написал портрет и удивительную судьбу юно¬го Сэмюэля Пингля, рядом случайностей оказавшегося связанным с таинственными, далеко идущими опытами некоего биолога Паклинг- тона, вынужденного работать над своим открытием втайне.

Разумеется, не все откровения Паклингтона являются открове¬ниями и на сегодняшний день.

«Если из тканей собаки выделить белок и искусственно придать ему способность паразитирования, а затем ввести в организм жи¬вой кошки, то можно вызвать перестройку ее белков; это сообщит кошке свойства собаки...»

Не знаю, конечно, сообщит ли... Скорее всего, нет... Но какие богатейшие возможности дарит это утверждение фантасту! Как живо он строит сюжет, как легко, отталкиваясь от этой гипотезы, подводит нас к размышлениям вообще о роли науки в нашей жизни. Одновременно мы внимательно следим за героем, мы сочувствуем ему в его бедах, мы желаем выйти ему победителем из самых, казалось бы, безнадежных ситуаций.

В «Приключениях Сэмюэля Пингля» Сергей Беляев вплотную подошел к психологической фантастике, к той фантастике, что так ярко заявила о себе в начале 60-х.

И как жаль, что после 1947 года Сергей Беляев уже не обра¬щался к жанру, сулившему столько возможностей.

Эта книга — первая после долгого перерыва.

У каждой книги своя история. У каждой книги свое время. Вспомним сравнение: фантастика — айсберг... Книги Сергея Беля¬ева, они тоже оттуда, со дна давно погрузившегося на девять де¬сятых в пучину времени айсберга.

К сожалению, в наши дни книгу, изданную в Ташкенте, почти не увидишь в магазинах Благовещенска или Минска, так же как книгу, изданную в Новосибирске, днем с огнем не сыщешь в ма¬газинах Омска или Иркутска.

Зато существуют—и существовали всегда — неистовые любители фантастики, этого волшебного жанра, вдруг приоткрывающего пе¬ред нами завесу будущего, вдруг позволяющего заглянуть в нево¬образимо далекое доисторическое прошлое... Благодаря таким вот любителям фантастики — страстным, любопытным, нетерпеливым — в скором времени, я уверен, эта книга тоже начнет свое бесконечное путешествие по всем краям нашей огромной страны.

И это неудивительно.

Именно научная фантастика рядом своих замечательных осо¬бенностей — загадками, тайнами, динамикой, логикой, особым об¬разом мышления, героями и необыкновенными идеями — привле¬кает самого массового читателя, и прежде всего — юного. Мы дав¬но обязаны осознать тот факт, что чаще всего наши дети и внуки начинают знакомиться с миром, с наукой, с рядом важных и во всех смыслах серьезных представлений как раз благодаря научной фантастике.

Древняя Африка, Эллада, далекий Север, призрачно освещен¬ный полярными сияниями, таинственные зеркала бескрайних тропи¬ческих морей — разве мы все это вбирали в себя не из книг все тех же И. Ефремова, Л. Платова, Г. Адамова, В. Обручева?..

Далекое будущее, дымка веков, миры, то счастливые и безоблачные, то затянутые пеплом и дымом атомных бомбардировок — разве узнавали мы о них не из романов Александра Беляева, Алек¬сандра Казанцева, Сергея Снегова, братьев Стругацких?.. Необыкновенные машины, безумные гипотезы, дерзкие проекты, перекройка старых и создание новых миров — разве узнавали мы обо все*м этом не из книг все тех же Юрия Долгушина и Георгия Гуревича?..

Конечно же, это так...

И среди множества голосов, сильных и слабых, схожих и очень различных, звучит до сих пор неровный, но своеобразный голос Сергея Беляева.

Да, он был человеком своего времени (заметим, сложного вре¬мени), он поддавался тем или иным, иногда не лучшим, влияниям, случалось, он сбивался на ложный путь, но вот странно — прочитавшие эту книгу заметят, наверное, что время проходит, а память не теряет прочитанного.

Вот доктор Тах, не сразу внушающий к себе доверие, вот Мишутка, сочинивший «пролетарскую симфонию для домр», вот несколько наивная, но по-настоящему честная и чистая Таня и, наконец, неунывающий Сэмюэль Пингль...

Вот все это и есть — детали к биографии жанра.

***

Литературно-художественное издание

                           СЕРГЕЙ БЕЛЯЕВ

                         ВЛАСТЕЛИН МОЛНИЙ

                    Научно-фантастические романы

        Издательство литературы и искусства имени Гафура Гуляма

                              ТАШКЕНТ

Переиздание

Редактор Л. КАЗАКОВА

Художник А. КИВА

Художественный редактор А. БОБРОВ Технический редактор В. БАРСУКОВА

Корректор Т. КРАСИЛЬНИКОВА

ИБ © 4264

Сдано в набор 15.04.89: Подписано в печать 02.02.90. Формат 84х108 1/32"

Бумага типографская М 2. Академическая гарнитура. Высокая печать. Усл. печ.

л. 27,72. Усл. кр.-отт. 28,34. Уч.-иад. л. Я1.44. Тираж 200000, (I завод

1 — 100000 экз.). Заказ W 130/43. Цена 2 р."50 к. Договор М 12-88.

Издательство литературы и искусства имени Гафура Гуляма, 700129, Ташкент,

ул. Навои, 30.

Набрано и отматрицировано в типографии изд-ва "Таврида" Крымского обкома

КП Украины, 333700, г. Симферополь, ул. Генерала Васильева, 44, "Матбуот"

Государственного комитета УэССР ио печати, 700129, Ташкент, ул. Навои, 80.

Беляев С. М.

Властелин молний: Романы. / Сост. Г. Прашкевич/.- Т.: Изд-во лит. и

искусства, 1990. -1528 с. — (Фантастика. Приключения).

https://fantlab.ru/edition31711

В 1990 году на обложке тома романов Сергея Беляева, выпущенного Издательством литературы и искусства имени Гафура Гуляма (Ташкент), было сообщено: «В новой серии „Фантастика, приключения“ в ближайшее время выйдет двухтомник „Советская фантастика 20—40-х годов“. Том 1 — „Гибель шахмат“. Том 2 — „Адское пламя“.

Ни один из указанных томов не вышел.

Г. Прашкевич. Гибель шахмат. 2003

—Механизм этого явления,— об'ясняет Сеченов,— очень прост. От кожи идут в спинной мозг нервные чувствующие нити, которые передают раздражение в клетку двигательного нерва. По этому нерву передается раздражение в соответствующий мускул. Этот путь раздражения (от кожи к мозгу и от мозга в мускул) называется простой рефлекторной дугой, а сами явления, подобные описанному, носят название отраженных или рефлекс о в (от латинск. слова „рефлексио“— отражение). Если же целость рефлекторной дуги нарушена, то отраженных действий не происходит.

Все поведение животных и человека, как показали исследования Бехтерева и Павлова, представляют собой сложный переплет разного рода рефлексов. Благодаря им регулируются жизненные процессы внутри организма, да и сам организм ориентирует себя во внешней среде с помощью рефлексов.

У „человека без боли" с помощью какого-то сильного химического средства вызвано временное нарушение целости рефлекторной дуги в ее чувствительной части, подобно тому, как яд кураре парализует двигательную часть дуги. Все несчастья, которые претерпевает Мельников, логически вытекают из той фантастической предпосылки, которую дал в своем рассказе А. Р. Палей. Подробно о рефлексах читайте в „Психологической хрестоматии" изд. ГИЗ, где приведены интереснейшие опыты Сеченова, Павлова и Бехтерева.

Д-р С. М. Беляев

https://fantlab.ru/edition391641

***

С. Беляев. Десятая планета. 1945 (от автора)

Посмотрите в темную безоблачную и безлунную ночь на небо. Вы увидите громадное количество звезд. Невооруженным глазом их можно насчитать не более пяти тысяч. В бинокль вы увидите гораздо больше звезд. Знаменитый ученый Галилей (1564–1642) посредством самодельной трубы с увеличением в тридцать два раза сделал много замечательных наблюдений над Луной и звездами.

  Наука о законах движения небесных светил, об их составе, происхождении, развитии и судьбе называется астрономией. Это слово составлено из греческих слов «астрон» — звезда и «номос» — закон.

  Ученые изучают звезды посредством различных астрономических приборов, среди которых имеются очень большие трубы — телескопы или рефракторы. В 1919 году в США в обсерватории на горе Маунт-Вилсон построен телескоп-гигант. Увеличительное стекло его имеет в поперечнике сто дюймов. Этот телескоп собирает в сто шестьдесят тысяч раз больше света, чем человеческий глаз. Труба телескопа имеет в длину 13 метров.

  Советский ученый-оптик Д. Д. Максутов недавно сконструировал менисковый телескоп. Этот астрономический инструмент совершенно нового типа представляет собою замечательное изобретение. Вместо обычных двояковыпуклых увеличительных стекол Максутов применил так называемые мениски, то есть увеличительные стекла, у которых одна сторона выпуклая, а другая вогнутая. Оказалось, что такой телескоп дает изумительно четкие изображения светил, гораздо лучше и отчетливее, чем любой из современных телескопов. Самое же существенное то, что менисковый телескоп меньше, компактнее и гораздо дешевле.

  Астрономия — очень интересная и увлекательная наука. Из нее можно узнать много необычайных, но совершенно точных фактов. Например, температура в глубине Солнца равна 20 миллионам градусов. Если бы удалось нагреть булавочную головку до такой температуры, то жар мгновенно испепелил бы все на 1500 километров вокруг. Еще пример. Каждый луч света обладает массой, правда очень маленькой. Как всякая масса, она должна иметь определенный вес. Астрономы подсчитали, что электрическая лампочка в 40 свечей излучит 1 грамм массы вещества, если будет непрерывно гореть в течение 70 тысяч лет. А сколько же вещества излучает наше Солнце, такое громадное и сверкающее? Каждую секунду Солнце излучает и теряет примерно 4 миллиона тонн своего вещества. Следовательно, сию секунду, в которую вы читаете это слово, Солнце весит на 360 миллиардов тонн меньше, чем вчера в то же самое время. Но это не страшно. Солнце такое огромное, что оно потеряет в весе столько, сколько весит Земля, лишь через 46 миллионов лет.

  Когда говорят о планетах, обращающихся вокруг Солнца и других звезд-солнц, то невольно возникает мысль: есть ли на других планетах жизнь и разумные существа, как на Земле? Неужели только Земля — единственное место во вселенной, пригодное для жизни?

  Твердое убеждение, что Земля не является единственным обитаемым небесным телом во вселенной, возникло очень давно. Еще две тысячи лет назад греческий мудрец Митродор сказал:

  «Считать Землю единственным обитаемым миром было бы столь же вопиющей нелепостью, как и утверждать, что на громадном засеянном поле может вырасти только один единственный пшеничный колос».

  Джордано Бруно (1548–1600), один из величайших мыслителей-астрономов, написал замечательную книгу «О бесконечности вселенной и о мирах». Впервые она была издана в Лондоне в 1584 году. У нас в 1936 году вышел перевод ее. Джордано Бруно излагает изумительно смелое учение о бесконечности вселенной и множественности обитаемых миров. Мы читаем в его книге:

  «Существуют бесконечные земли, бесконечные солнца и бесконечный эфир… Все эти различные виды объединяются и составляют целую и бесконечную вселенную. Части бесконечного также бесконечны… На этих мирах обитают живые существа, которые возделывают их… Мы видим солнца, которые более велики или даже бывают величайшими, но не видим земель, которые, будучи гораздо меньшими телами, невидимы для нас…»

  Современные астрономы выражают эту мысль так: «Мы видим звезды, но не видим их темных спутников, то есть планет, обращающихся вокруг солнц этих бесчисленных звезд бесконечной вселенной». Работы шведского астронома Хольмберга в 1939 году показали полную вероятность мысли Бруно. Уже доказано, что у ближайших к нам звезд существуют темные спутники, подобные планетам нашей солнечной системы. Некоторые исследователи планеты Марс — Ловелл, Стовичек и другие — приходят к выводу, что на ней имеются условия для жизни.

  Поэтому мечта академика Солнцева самому побывать на другой планете, где живут, работают, борются за свободу и счастье живые существа, имеет основания. Движение науки вперед немыслимо без мечты, без творческой фантазии. Но серьезная научная мечта строится на предвидении возможностей. Когда наступают благоприятные исторические условия, кажущаяся невозможной мечта становится реальной действительностью. Солнцев не придумывал для своей планеты особых условий. Поэтому его Десятая обладает в основном условиями, сходными с условиями Третьей. Нечего говорить, что в действительности такой планеты, как Десятая, нет.

  Как попасть с Земли на другую планету? Солнцев астроном, а не инженер. Поэтому его мечта не останавливалась на технических подробностях межпланетного путешествия. Его мечта о планетоплане подобна мечте людей об авиации до изобретения мотора и самолета. Прежняя красивая мечта о путешествии по воздуху превратилась теперь в повседневную действительность. Точно так же и мечты о межпланетных сообщениях непременно осуществятся в будущем. Для того чтобы оторваться от Земли и преодолеть силу земного притяжения, межпланетному летательному аппарату надо иметь начальную скорость не менее 12 километров в секунду. Нет сомнения, что наука и техника добьются этого. Открытия новых источников энергии, а может быть, использование фотонов также помогут осуществлению мечты, которая направляла творческие мысли и работы нашего замечательного ученого К. Э. Циолковского, изобретателя и конструктора ракетных двигателей.

  Никакой Десятой планеты нет. Путешествие академика Солнцева — лишь его астрономическая мечта. Эту мечту он переживает в состоянии кратковременного, так называемого неполного или частичного сна, каковым, согласно научным данным, и является именно сон со сновидениями. Установлено, что материалом для возникновения образов сновидений могут служить бодрственные интересы и впечатления. Академик И. П. Павлов в своих классических лекциях «О работе больших полушарий головного мозга» устанавливает:

  «Сновидение есть следовое и притом большею частью давнее раздражение» (23-я лекция).

  Рядом ученых установлено также, что в сновидениях наряду с бессвязностью, отрывочностью, противоречивостью и случайностью сочетаний сохраняется способность к высшей психической деятельности — к остроумию, творчеству, к ценным умозаключениям и т. д.

  Известно, что знаменитый французский баснописец Лафонтен написал интересную басню в состоянии одной из форм частичного сна.

  Переживания Солнцева — это естественные переживания советского ученого-патриота, глубоко прочувствовавшего и помнящего эпоху Великой Отечественной войны. Через пятнадцать лет, в 1956 году, эти давние впечатления и чувства владеют им.

  Несомненно, что такие мысли, настроения и чувства советских людей надолго останутся сильными и глубокими.

  В изучении различных форм неполного сна и сновидений физиологами и психологами сделаны пока еще первые шаги.

  Вот, мне думается, область, где художественное творчество писателя может помочь науке.

***

о С.М. Беляеве, докторе и писателе:

https://fantlab.ru/autor7272

http://archivsf.narod.ru/1883/sergey_bely...

Г. Прашкевич "Красный сфинкс":

Родился 9 января (22 января по новому стилю) 1883 года в Москве в семье священника.

Переменил множество профессий. Был певчим в храме, суфлером.

Окончил Юрьевский (Тартуский) университет, медицинский факультет.

Всю жизнь, параллельно литературным занятиям, занимался врачебной деятельностью. Автор многих брошюр и книжек по медицине. «Один из врагов нашего здоровья» (1914), «Профилактика и терапия триппера» (1916), «Туберкулез (чахотка) скота и меры борьбы с ним» (1929), «Физические способы лечения» (1929), «Малярия» (1929), «Береги зрение» (1930), «Гигиена женщины» (1930), «Опиум» (1930), «Скарлатина» (1930), «Кровь земли» (1931).

После революции активно сотрудничал в РОСТА. Писал сценарии, пьесы, злободневные очерки. Как любили указывать в газетах того времени: «Трудовой интеллигент-культурник, задыхавшийся в условиях дооктябрьской действительности и ставший после Октября деятельным сотрудником Советской власти». Наверное, поэтому в отличие от Александра Беляева попал в первую советскую «Литературную энциклопедию» (1930) – пусть несколькими строками на вставном листе, но попал.

Первая книга – «Семинарские очерки» (1906).

Через двадцать лет – книга рассказов «Пожар» (1926).

В том же году – повесть «Как Иван Иванович от большевиков бегал».

В соавторстве с популярным советским писателем Борисом Пильняком написал о советских бойнях – «Мясо». А «Записки советского врача», изданные в 1927 году, очень понравились Владимиру Маяковскому – правда, он советовал Беляеву назвать «записки» «блокнотом», так ему казалось современнее. Часто пользовался псевдонимами Я. Гончаров, М. Дубрович, А. Рублев, а рассказ «Коварное оружие» (1942) вышел под именем Е. Крамского.

В 1928 году журнал «Авиация и химия» напечатал первую научно-фантастическую повесть Сергея Беляева «Истребитель 17-Y».

«Зловещему изобретателю Урландо, очередному претенденту на мировое господство, – не очень одобрительно прокомментировал это событие известный советский критик и литературовед Е. П. Брандис, – противопоставлены были советские ученые, использующие аналогичное – (сделанному Урландо, – Г. П.) открытие в мирных целях. Все в этом романе донельзя преувеличено: и разрушительная сила аппарата Урландо, и тот же самый фантастический принцип извлечения энергии, помогающий советским ученым выращивать пшеницу за двадцать четыре часа, и гипертрофированно-отрицательные типы, и плакатные положительные герои, не поддающиеся никаким человеческим слабостям, и та необыкновенная легкость, с какой советские торпеды, управляемые по радио, уничтожают грозный «истребитель» Урландо».

«Надо различать беспородные сорта и сортовые семена, – объясняла читателям одна из героинь романа. – Их мы создаем на опытных полях. Отбираем зерна с каждого колоса, взвешиваем, определяем характерные признаки, подбираем и высеиваем вручную. Выращиваем, подбирая нужные нам свойства посредством гибридизации. На этом пути, как вы знаете, замечательных результатов в садоводстве достиг Мичурин. Мы же работаем с зерновыми культурами. Селекция повышает урожай на двадцать процентов и выше. Выведенные академиком Лысенко сорта пшеницы по своим свойствам сейчас стоят выше всех.

– Много мудрых вещей знаете вы, Татьяна Иосифовна, – тихо сказал Лебедев.

– Таких, как я, много, Антон Григорьевич. Мы – вся страна. И мы делаем только свою часть общего дела. Ведь одной селекции для повышения урожайности мало. Прошлогодний урожай в одиннадцать миллиардов пудов зависел от целого ряда больших мероприятий в государственном масштабе. Огромную роль сыграло повсеместное введение в СССР правильного севооборота…»

Известность Сергею Беляеву принес научно-фантастический роман «Радио-мозг», в 1926 году из номера в номер печатавшийся в «Рабочей газете». Послесловие к отдельному изданию написал инженер Б. Кажинский, тот самый, что совместно с дрессировщиком В. Дуровым проводил смелые опыты над изменением психики животных, и, кстати, ставший прототипом инженера Качинского в романе другого Беляева – Александра – «Властелин мира». Инженер Кажинский особенно подчеркивал научность «Радио-мозга», его современность. Действительно все в этом романе отвечало бурной эпохе становления нового строя: и язык (все эти наркомздравовцы… лекпомы… самоуки…), герои (энергичный и преданный коллективному делу инженер Гэз… интеллигентный, а значит не всегда готовый к конкретным решительным действиям доктор Тах… решительный, все понимающий, умеющий разрешить любой конфликт главный начальник химической промышленности Союза Глаголев… наконец, Мишутка – рубаха-парень, лихой самоучка, сумевший самостоятельно написать пролетарскую симфонию для домр…), даже интонация («Тах смотрел на залу, заполненную рабочими и работницами. Перед ним колыхался цветущий луг живой рабочей массы…»).

Впрочем, о великом открытии, способном преобразовать весь мир, доктор Тах не сразу доложил прогрессивной рабочей массе. Потому что прекрасно понимал: великие открытия далеко не всегда безопасны, что, в принципе, любое из них можно использовать для низких целей.

«И тогда… проснувшись, он – (радио-мозг, – Г. П.) – начнет думать… Он начнет прислушиваться к Парижу, Берлину, Копенгагену, все складывать в себе, все, что жалкие дипломаты пытаются утаивать друг от друга… И потом радио-мозг величественно по всему земному шару даст очередную порцию це-волн, которые вопьются в мозги людей, заразят их мыслями… и люди сойдут с ума, истребляя друг друга в последней войне…»

Опять мечты о последней войне. О войне победоносной, конечно, сразу отменяющей все другие войны. Перелистывая пожелтевшие от времени страницы газет и журналов, отчетливо чувствуешь жгучий, даже болезненный интерес ко всему, что тогда было связано с грядущей реальной войной.

«Советская литература, – писал поэт Николай Тихонов, – почему-то избегает разработки таких тем, как наука и война, техника и военное искусство, а между тем в дни усилившейся военной опасности, в дни, когда буржуазные государства вооружаются, обгоняя друг друга в лихорадочном желании увеличить свою боевую мощь, об этом следует вспомнить в литературе».

Вспомнили.

Активно вспомнили.

И энергичный, жаждущий известности писатель и врач Сергей Беляев тоже не остался в стороне. В 1939 году он кардинально переработал свою научно-фантастическую повесть «Истребитель 17-Y» в роман «Истребитель 2Z».

Уже в «Радио-мозге» герои Беляева достаточно свободно, скажем так, обращались с научным материалом. «От аппарата Гричара, – теперь еще свободнее, стараясь объяснять сказанное как можно реже, – не скрывается ни одна человеческая мысль. Мы приняли все нужные меры. Мишутка со своей дифракционной решеткой пришел нам на помощь. Он использовал Мелликэновскую зыбь микроволн, и мы теперь имеем радиозаграждение. Сейчас мы с вами окружены этим заграждением, и извне ни одна волна посторонних генераторов, в том числе и гричаровских, не проникает к нам…»

Масштабы событий тоже резко расширились.

Вот как советский летчик Лебедев объясняет свой замысел:

«Давно ли Блерио перелетел через Ла-Манш? Тогда весь мир взволнованно говорил об этом «чуде». А теперь ни дальние расстояния, ни высокий стратосферный потолок, ни крейсерская скорость порядка 500 километров в час, ни полеты в неблагоприятных метеорологических условиях не удивляют и не смущают советских пилотов и штурманов. Еще в 1934 году советские летчики Громов, Филин и Спирин покрыли без посадки по замкнутой кривой 12 711 километров. Летом 1936 года Чкалов, Байдуков и Беляков по Сталинскому маршруту пролетели в труднейших арктических условиях без посадки 9 374 километра. Эти же Герои Советского Союза через год продолжили Сталинский маршрут, открыв кратчайший путь из Москвы в США через Северный полюс. Вскоре Герои Советского Союза Громов, Юмашов и Данилин по той же трассе – через Северный полюс, Канаду и США – пролетели из Москвы до границы Мексики, покрыв по прямой свыше 11 000 километров. А замечательный полет Коккинаки?.. С тех пор все важнейшие рекорды авиации, особенно по дальности, высотности и полетам с полезной нагрузкой, крепко держатся в руках советских летчиков…» С карандашом в руке Лебедев уверенно заявлял: «Планируемый мною перелет – серьезное предприятие! Водопьянов мечтал о Северном полюсе, Георгий Байдуков – о кругосветном путешествии через два полюса, а я… Тридцать тысяч четыреста пятьдесят километров без посадки – прямо к антиподам…»

В первом варианте романа («Истребитель 17-Y») таких лекций было много, в новом издании («Истребитель 2Z») вся книга превратилась в плакат: черные, как ночь, враги, светлые, как майское утро, друзья. Все тот же Урландо – мрачный гений, изобретатель чудовищных лучей смерти – угрожает молодой Советской стране. Он захватывает летчика Лебедева в плен, а затем отправляется в логово своих заклятых врагов, то есть в цветущую молодую Россию, потому что до него дошли смутные слухи о том, что советские ученые самостоятельно добились полученных им результатов и даже пошли в своих исследованиях дальше. Опрокидывая в рот очередную рюмку «Черри-Чоис», Урландо постоянно напоминает себе: «На земле должны властвовать только мы, представители высшей расы. Вот я – седьмой потомок знаменитого корсара «Золотого Старлатти», владыки Адриатического моря. Он был грозой Средиземноморья. Седьмой потомок его удивит мир. Седьмой – это я».

Претерпев массу поразительных приключений, Урландо выясняет, что советские ученые и впрямь получили совершенно удивительные результаты, правда, не в сфере вооружения, а в сельском хозяйстве. Скажем, построили машину, которая, выйдя в поле, одновременно и удобряет, и засеивает его за счет новых химических веществ. Это сокращает время от посева зерна до жатвы до одних суток! Даже для сурового 1939 года это звучало вызывающе. Критик А. Ивич корил автора: «Доводить замечательные труды Лысенко до такого абсурда, как созревание пшеницы через двадцать четыре часа после посева – значит, невыносимо опошлять серьезное дело!» Попутно А. Ивич указывал и на легко угадываемую, даже в мелочах, литературную зависимость Сергея Беляева от фантастических романов Алексея Толстого. Например, у Сергея Беляева – Урландо-Штопаный нос, у Алексея Толстого – Гастон-Утиный нос, и так далее.

В финале романа советские бойцы лихо разделывались с Урландо.

Одна из иллюстраций в книге так и была подписана: «Враг разбит на его собственной территории». Тайна мрачного гения перестала быть тайной, и, как это ни странно, Урландо полностью раскаивается.

«Когда-то, – говорит он, – я мечтал о мировой славе и почестях, мечтал о триумфах в стенах самых знаменитых академий мира, мысленно видел себя делающим доклад нобелевскому комитету о своих работах и изобретениях. Но, запутавшись в паутине провокаций, полицейских связей, шпионажа и диверсий, я скатился по наклонной плоскости. И вот логика событий привела меня в качестве пленника в штаб фронта Красной Армии, поставила перед лицом специальной комиссии, возглавляемой моим бывшим пленником, генералом Лебедевым».

Теперь Урландо охотно отвечает даже на вопросы, связанные с самой сокровенной тайной его истребителя.

«Что обозначала буква „зет“ в ваших формулах?

Урландо на мгновение запнулся, смолчал, потом быстро ответил:

– Обычно, как принято, «зет» имеет несколько, то есть, я хотел сказать, два значения. В ядерной модели атома, предложенной Резерфордом, знаком «зет» принято обозначать число отрицательных электронов в электронной оболочке вне ядра атома.

– Это известно, – сухо ответил Груздев. – Принято считать, что ядра всех элементов состоят из протонов и нейтронов, масса ядра обозначается буквой M, а его заряд – буквой Z. Здесь «зет» обозначает количество заряда. Эти два значения мне известны, как и всем. Нас здесь интересует третье значение. Интересует ваше значение «зета» в формулах, начиная с номера шестьдесят семь и дальше.

Сидящий с края большого стола Голованов подтвердил:

– Совершенно верно. Например, формула триста восемьдесят девятая никак не касается внутриатомных реакций.

Урландо наморщил лоб и встряхнул головой, как бы решаясь говорить только правду:

– У меня «зетом» иногда обозначались световые кванты. Мне удалось понять интимный процесс образования материальных частиц из фотонов, о чем так беспомощно рассуждал в начале сороковых годов знаменитый Леккар и за ним школа Фрэддона. Электроны и позитроны не неделимы, как думают…»

"— Но мы уклонились от вопроса о пресловутом «зете». Вы, синьор Урландо, ничего больше не добавите нам о «зете»? Может быть, имеется и еще значение «зета»? Три значения мы пока насчитали. Число электронов, заряд ядра и — как это? — фотоны… Четвертого значения не было?

Урландо неуверенно качнул головой:

— Нет.

Лебедев прищурил глаза:

— Я не химик, я летчик. Поэтому меня интересует вопрос, который Груздев забыл вам задать: почему вы назвали свою машину не просто истребителем, а истребителем «2Z»?

Урландо опустил голову и молчал. Голованов переглянулся с Груздевым:

— Действительно, почему «2Z»?

Глаза Лебедева весело смеялись:

— Я и не физик. Но в данном случае я, пожалуй, смогу вам помочь. Вы, Урландо, склонны к мечтательности. Только ваша мечтательность — очень дурного свойства. Ваши способности изуродованы отвратительным воспитанием, лакейством перед фашистскими чиновниками. И все же вы хотели… да…

Урландо поднял голову вопросительно. Лебедев кивнул:

— Да, да, вспомните: вы хотели «…и в подлости сохранить оттенок благородства». Вы — фашист-истребитель. Но вы прятали это под личиной ученого и изобретателя. И два ваших «зета» — это…

Тут Лебедев вежливо обратился к стенографистке:

— Товарищ Васильева, простите, я вас спрошу: вы пудритесь?

Та пожала плечами, но увидала в глазах Лебедева, помимо улыбки, что-то очень серьезное и ответила:

— «Элладой»… Любимый запах.

— Не найдется ли в таком случае у вас в сумочке зеркала?

Стенографистка быстро порылась в сумочке, вынула кругленькое зеркальце:

— Оно маленькое, товарищ Лебедев.

— Хватит, — заметил тот.

Посмотрелся в зеркальце, пригладил волосы и продолжал:

— Так вот, насчет «зета». Смотрите сюда…

Он начертил на бумаге один «зет». Груздев с любопытством следил за кончиком карандаша, двигавшегося по бумаге. Голованов тоже посмотрел и написал такой же «зет» у себя в ручном блокноте.

— А теперь напишем второй «зет», но только не рядом с первым, а поперек…

Лебедев старательно вывел латинскую букву и кивнул стенографистке:

— Этого не записывайте. Я занимаюсь математикой. Пишу главную формулу Урландо. И сейчас постараюсь расшифровать его политическую алгебру.

— Что же получилось? — пошевелил губами Груздев.

Лебедев усмехнулся:

— Поглядите на эти перекрещенные «зеты» в зеркальце.

Он поставил зеркало против написанных букв:

— Ну?

— Фашистская свастика! — крикнул Голованов.

— А ведь верно! — удивилась стенографистка."

С. М. Беляев "Истребитель 2Z" 1939

В 1945 году вышла еще одна научно-фантастическая повесть Сергея Беляева «Десятая планета».

«Двадцатого октября 1956 года, – так начиналась повесть, – к вечеру погода окончательно испортилась. Над зданиями Главного астрономического института нависли серые низкие облака. Холодная изморось легким полупрозрачным туманом стояла за окнами…»

Двадцатого октября 1956 года!

Я помню невероятное ошеломление.

Ведь повесть Беляева попала мне в руки в… 1958 году!

Значит, считал я, все, о чем говорится в повести, уже сбылось!

Обнаружена еще одна планета Солнечной системы, расположенная по отношению к Земле точно за Солнцем. Ну, это ладно. Я мог проморгать научные сообщения, жил все-таки не в столице. Новая планета движется с такой же скоростью, как Земля, настоящая планета-невидимка. Ну, это тоже ладно. Мало ли, я же не ученый. Попав на десятую планету, академик Солнцев очень скоро почувствовал невыразимую тоску по далекой милой родной Земле. И это было знакомо. В книгах тех лет все советские люди, попадая в чужие края, ужасно тосковали по родине.

Впрочем, долго тосковать академику не пришлось.

«Ряд приземистых, низких, как бы вросших в почву строений расстилался перед ним. Окна в переплетах тяжелых решеток зияли, словно глаза мертвецов. У ближайшего строения стоял низколобый человекообразный маньяк. Он был тяжел и неподвижен, как изваяние. Он держал в поросших шерстью передних лапах странный длинный предмет с острием на конце. Казалось, он не дышал. Но он поводил глазами, пустыми глазами одержимого. Он взглянул на академика прямо, в упор. Академику стало противно смотреть на маньяка. Он не ощущал теперь страха. Он вплотную подошел к изгороди и грудью оперся на выпуклости перекладины. Вероятно, это не понравилось человекообразному. Он поднял острие, и гулкие звуки гонга прозвучали в знойном воздухе…

И тогда из зданий начали выходить люди.

Да, это были люди, изможденные, страдающие.

Женщины, старики, подростки. Все одетые в рубища, в грязные лохмотья. Некоторые несли на руках детей. А человекообразные взмахивали острыми палками и били их…»

К счастью, как на Земле, так и в долгой страшной войне на десятой планете победили не маньяки.

«Отряд людоедов был окружен людьми, которые со всех сторон посылали огненные потоки в обезьяноподобных.

– Их уничтожали, как отвратительных гадов, – пояснил Лари. – Видите, как они бегут? Они были загнаны в глубокую долину среди высоких гор и там оцеплены, как когда-то оцепляли очаг заразы. И они, пораженные одичанием, как болезнью, были там уничтожены. Видите, люди очищают воздух после этих выродков.

– Но как было достигнуто это? – воскликнул академик, показывая на мощные потоки огня, обрушивающегося на обезьяноподобных подчеловеков.

– Творческим трудом, – ответил Лари. – Труд возвысил нас над животными. И каждый, кто пренебрегает трудом, кто хочет существовать за счет награбленного, неизбежно начнет превращаться в животное. Видите, в каких грязных зверей превратились эти погромщики? – кивнул Лари на подчеловеков. – А теперь взгляните, как самоотверженный труд на общую пользу облагораживает нас…

И академик увидел сначала поросшие диким кустарником пространства. Сюда приходили люди. Они очищали пространства, и стройные здания начинали выситься здесь. Академик видел просторные залы, наполненные гудящими машинами. Около них трудились люди, сосредоточенные и серьезные. Они ковали металл. Бесконечные ряды готовых изделий в штабелях тянулись всюду, куда бы ни взглянул академик. И тут же рядом, близко, видел он человеческие лица – мужчин, женщин, стариков, подростков, суровые лица занятых своим делом людей. Он понял, что здесь люди куют оружие победы».

И все же, все же…

Я ведь читал повесть Сергея Беляева в 1958 году!

Я читал ее всего лишь через каких-то два года после описанных в ней событий!

Значит, что получается? Я уже в будущем? Я уже два года нахожусь в самом настоящем будущем!

Но где тогда описанные в повести чудесные высотные здания? Где невероятная, необыкновенная техника? Где красивые веселые люди с красивыми высокими устремлениями? Я жил в Сибири – на большой узловой, но все же провинциальной железнодорожной станции. Осенние лужи на разбитых дорогах, обветшавшие деревянные бараки, очереди за хлебом. Цветущий в частных огородах картофель… Лужи на неосвещенных улицах… Окончательно добило меня послесловие, в котором автор мне пояснил: «…никакой Десятой планеты нет. Путешествие академика Солнцева – лишь его астрономическая мечта. Эту мечту он переживает в состоянии кратковременного, так называемого неполного или частичного сна, каковым, согласно научным данным, и является именно сон со сновидениями». Дальше Беляев зачем-то добавлял: «Известно, что знаменитый французский баснописец Лафонтен написал интересную басню в состоянии одной из форм частичного сна».

Я – мечтатель. Отлично помню, как однажды

Увидел я город, которого достигнуть

Желал я долго, страстно…

В долине он лежал таинственный и скрытый.

Но башен острия внезапно

Блеснули предо мной вдали

Сквозь облака, разорванные солнцем.

Туман сгустился снова скоро,

И город, тьмой объятый, вдруг

Исчез навеки.

Прощай! Я рад, что хоть на миг

Увидел я тебя.

В повести Сергея Беляева больше всего мне понравились стихи Болеслава Люченке.

В 1945 году вышел еще один другой научно-фантастический роман Беляева «Приключения Сэмуэля Пингля». Он был посвящен некоему молодому человеку, волею судьбы попавшему к знаменитому биологу Паклингтону, занятому весьма необычной работой по перестройке химической структуры фильтрующихся вирусов и пересадке желез внутренней секреции.

«Я родился в 1632 году в городе Йорке в зажиточной семье иностранного происхождения; мой отец был родом из Бремена и обосновался сначала в Гулле. Нажив торговлей хорошее состояние, он оставил дела и переселился в Йорк. У меня было два старших брата. Один служил во Фландрии, в английском пехотном полку – том самом, которым когда-то командовал знаменитый полковник Локгарт; он дослужился до чина подполковника и был убит в сражении с испанцами под Дюнкирхеном. Что сталось со вторым моим братом, не знаю, как не знали мои отец и мать, что сталось со мной… Так как в семье я был третьим, то меня не готовили ни к какому ремеслу, и голова моя с юных лет была набита всякими бреднями. Отец мой, который был уже очень стар, дал мне довольно сносное образование в том объеме, в каком можно его получить, воспитываясь дома и посещая городскую школу. Он прочил меня в юристы, но я мечтал о морских путешествиях…»

Узнаете? Отлично.

Но это еще не Сергей Беляев.

Это известный всем Даниэль Дефо.

«Родился я в конце первой мировой войны в Эшуорфе, крошечном и уютном городке на берегу Атлантического океана, – а вот это уже Сергей Беляев, – в семье Айзидора Пингля, письмоводителя конторы замка Олдмаунт майората лорда Паклингтона.

У родителей я был последним ребенком и единственным, оставшимся в живых. Многочисленные братцы и сестрицы, рождавшиеся раньше меня, умирали в младенчестве. Мать моя не отличалась крепким здоровьем, и воспаление легких свело ее в могилу, когда мне исполнилось семь лет. Отец и я горько и безутешно оплакивали эту тяжелую утрату.

Отец вместе с дядюшкой Реджи, братом матери, старым холостяком, коротал дни своего вдовства в небольшом доме близ Рыночной площади. Дядюшка, отставной сержант Реджинальд Бранд, которому в 1917 году гранатой оторвало руку в Галлиополи, с гордостью носил военную медаль «За храбрость» и рассказывал мне множество удивительных историй. Кажется, они-то и зародили во мне сильное желание повидать тропические страны, чтобы самому познакомиться с тамошними чудесами. Тогда, ребенком, я и не подозревал, что действительность может оказаться гораздо причудливее тех приключений, о которых повествовал дядюшка, покуривая трубку перед угасшим огнем камина в долгие зимние вечера…»

И далее: «Шестнадцатилетним юношей я окончил младшее отделение колледжа с похвальным отзывом и дипломом, где подписи ректора и профессоров под пышным королевским гербом удостоверяли, что я имею достаточные познания по истории королевства, географии, элементарной химии, биологии, ботанике и прочим наукам…

Между тем лорд Паклингтон сделал какое-то замечательное открытие. Какое – отец не знал. Но для проверки лорду необходимо было проделать опыты над людьми. Он потребовал от правительства или предоставить ему для опытов преступников, которым грозила смертная казнь, или разрешить нанимать людей за деньги. Хотя требование, составленное в соответствующих выражениях, и было послано втайне, однако каким-то образом об этом узнали в окрестностях Олдмаунта. Десятки людей стали осаждать контору замка, предлагая себя для опытов».

Впрочем, герой в это время отправился в путешествие, которое привело его к некоему загадочному господину Добби, тоже весьма увлеченному наукой. Принимая прописанные господином Добби препараты, Сэюмюль Пингль однажды почувствовал себя как-то странно.

«На плите грелся пузатый блестящий кофейник. Ага! Я схватил булькающий кофейник, посмотрелся в него, как в зеркало, ничего не разобрал и поставил мимо плиты. Кофейник грохнулся, и кофе черной дымящейся лужей расплылся по полу. Прыгнув, словно взбесившийся кот, к кухонной полке, я поскользнулся в луже, но все-таки сорвал с гвоздя начищенную медную кастрюлю и поднес ее дно к своему лицу. Жадно всматривался я в это примитивное зеркало. Из него глянула на меня незнакомая рожа. Тогда я расхохотался, зачерпнул кастрюлей воды из бака и, все еще смеясь, выбежал на воздух. Я знал, чем заменить зеркало. Наши прародители пользовались зеркальной водной гладью, чтобы посмотреть на себя. Во дворе я поставил кастрюлю на землю и подождал, когда вода станет спокойной и неподвижной. Я не обращал внимания на то, что из кухни доносились негодующие крики Мигли. Занятый только собою, я наклонился над прозрачным водным кругом, и холодный ужас сковал меня. В воде отражалось лицо, совсем не похожее на мое…»

А непонятные чудеса продолжаются.

«Эшуорф наполнился толками, слухами и семейными неприятностями. Хотя дрессированный жираф в цирке и выздоровел, но на улицах Эшуорфа внезапно появились странные коты и собачки. Коты лаяли и бросались кусать икры прохожих. Собачки порывались лазать по заборам. Майкл поймал парочку этих зверей и догадался притащить их в цирк, чтобы продать в зверинец. После консультации с ветеринаром они были куплены владельцем цирка. И уже газета напечатала интервью с ветеринаром, утверждавшим существование в природе таксокошек и котопуделей.

Читателю известны пациенты Флинта. Число их увеличивалось. Миссис Гледис неожиданно заговорила баритоном. Почтмейстера Колли сторож не пустил на почту, так как человек, явившийся на службу в мундире почтового ведомства, совсем не походил на мистера Колли. У миссис Лотис захворала горничная Кло, причем внешний вид больной так поразил хозяйку, что она забаррикадировалась в квартире и на всю улицу пела псалмы. Инспектор банкирской конторы «Мэй Энд Литтл-юнион» в панике отправил к доктору Флинту своего младшего клерка Билля – как заболевшего таинственной болезнью. У Билля, пришедшего на службу, оказался под глазом синяк, напудренный парикмахером с Почтовой улицы. Билль клялся и божился, что он здоров и что синяк получен им при падении с велосипеда, умалчивая, что произошло это после посещения бара в порту. Все-таки Билль был изгнан из конторы впредь до выздоровления. Опустевший цирк на площади находился под караулом двух полисменов, отгонявших каждого, кто осмеливался подходить к унылому сооружению ближе чем на пятнадцать ярдов. На воротах церкви Майкл вывесил записку, что проповеди отменяются…»

В конце концов, тайна лорда Паклингтона выясняется.

Оказывается, лорд никуда не исчезал, он просто изменил внешность.

«Я люблю большую науку, – признается он герою. – Ее достижения влияют не на отдельные отрасли техники и промышленности, а на весь уклад жизни человечества, разрешают крупнейшие проблемы. Большая наука изучает основные явления жизни. Я, например, открыл, что вирусы – это паразитарные белки. Молекулы их ведут себя как болезнетворные начала. Вирусы, или, как их еще называют, фильтрующиеся вирусы, ультравирусы, – это одно и то же, – оказались доступными обработке. Бактериологи умеют выращивать микробов с нужными для опытов качествами, как ботаники выращивают сорта растений. Так и я, изучив строение молекулы паразитарных белков, начал их химически перестраивать.

При искусственной перестройке вирусы в одних случаях постепенно утрачивали свою вредоносность, а в других приобретали новые биологические свойства. Одно такое свойство я проверил на себе. Вирус изменил черты моего лица. Вандок, явившись ко мне как к доктору Рольсу, не узнал, что перед ним человек, которого он преследовал как Мильройса. И вы, Сэм, не узнали своего «змеиного профессора» в Добби. Этот же вирус изменил и самого Вандока. Отсюда ряд приключений, которые выпали не только на долю Сэма. Некоторые обработанные мною и искусственно культивируемые вирусы оказались способными перестраивать всю структуру белков организма. Морщинистая мозаика картофеля, курчавость хлопчатника, превращение листьев в колючки, изменение внешних признаков сахарного тростника – все это знакомо тебе, Сэм?»

И далее (вполне в духе Сергея Беляева, – Г. П.): «Если из тканей собаки выделить белок и искусственно придать ему способность паразитирования, а затем ввести в организм живой кошки, то можно вызвать перестройку структуры ее белков; это сообщит кошке свойства собаки».

Вызывающее, я бы сказал, даже нагловатое утверждение.

Но, в конце концов, почему фантаст должен всегда быть скромным?

В 1947 году вышел последний научно-фантастический роман Сергея Беляева «Властелин молний». Названия глав а этом романе звучат для любителей приключений как музыка:

«Огненные бусы».

«Грозовая ночь».

«Опять огненные бусы».

«Среди снеговых гор».

«В вихре молний».

«Лаборатория высоковольтных разрядов».

«Вероятная невероятность».

«Голова Медузы».

«Туманность в созвездии Южного Циркуля».

«Двенадцатый этюд Скрябина» (см. А. Беляев «Человек, который не спит», 1926 "Властелин мира" 1929 https://fantlab.ru/blogarticle64855 , И. Ефремов. Туманность Андромеды.1958 https://www.shkolazhizni.ru/culture/artic... https://fantlab.ru/blogarticle72208   https://lib.icr.su/node/1145 https://goo.su/mrrPTh)

«Молнии в плену».

«Эпсилон-4».

«Молния и пепел».

«Тайна кольца и перчатки»…

«В ту ночь под 12 октября 195… года, одиннадцать лет тому назад, в жизни Радийграда отмечалось торжественное и знаменательное событие.

Есть сто секунд паузы после того, как радиоволны разнесут по всему миру полночный звонок кремлевских курантов и величественные аккорды Государственного гимна СССР. В эти секунды на улице Алексея Толстого в Москве радиостудия готовится к ночным концертам.

И вот тогда, в эти секунды, ультракороткая волна «Эпсилон-4», как невидимый прожектор пронзила тысячекилометровые пространства, ионизируя на своем пути воздух и устанавливая этим прямую трассу для полета сгустков энергии, воздушный путь от высокогорной станции Чап-Тау до Радийграда в Заполярье».

На обложке книги – волевое мужское лицо, озаренное ровным светом шаровых молний, одна за другой выкатывающихся прямо на читателя. Герои Сергея Беляева решали важнейшую для народного хозяйства проблему извлечения из земной атмосферы электромагнитной энергии и передачи ее без проводов на дальние расстояния по специальным ионизированным трассам. Разумеется, вокруг всего этого в романе было накручено множество самых невероятных тайн. Конечно, как всегда, научный экспериментальный институт высоковольтных разрядов был окружен атмосферой самых зловещих тайн и случайностей.

Но ведь читатели ждали этих тайн, они ждали необыкновенного.

Умер 11 февраля 1953 года в Москве.

СОЧИНЕНИЯ:

Истребитель 17Y. – М.: Авиация и химия. – 1928. – № № 3–12.

Радио-мозг. – М. – Л.: Мол. гвардия, 1928 (Беляев, С. Радио-мозг : роман / С. Беляев ; с послесл. Б. Б. Кажинского. — Москва ; Ленинград : Молодая гвардия, 1928. — 182 с.

Истребитель 2Z. – М. – Л.: Детгиз, 1939.

Десятая планета. – М. – Л.: Детгиз, 1945.

Приключения Сэмюэля Пингля. – М. – Л.: Детгиз, 1945.

Властелин молний. – М. – Л.: Мол. гвардия, 1947.

Приключения Сэмюэля Пингля. – М.: Мол. гвардия, 1959.

Властелин молний: НФ романы. – Ташкент: Изд-во лит. и искусства им. Г. Гуляма, 1990.

ЛИТЕРАТУРА:

Волженин А. (Рец. на роман Сергея Беляева «Истребитель 2z»). – М.: Новый мир. – 1939. – № 7.

Брандис Е. Пути развития и проблемы советской научно-фантастической литературы. (В кн.: «О фантастике и приключениях», вып.5). – Л.: Детгиз, 1960.

Ляпунов Б. У истоков советской научной фантастики для детей и юношества. – Вып. 1. – М.: Детская литература. – 1962.

Прашкевич Г. К биографии жанра. (В кн.: Сергей Беляев «Властелин молний»). – Ташкент: Изд-во лит. и искусства им. Г. Гуляма, 1990.

***

Известность Сергею Беляеву принес научно-фантастический роман «Радио-мозг» (1926), сперва из номера в номер печатавшийся в «Рабочей газете», затем появившийся отдельным изданием. Послесловие к «Радио-мозгу» написал инженер Б. Кажинский, тот самый, что проводил с дрессировщиком В. Дуровым опыты над изменением психики животных и ставший прототипом инженера Качинского в романе другого Беляева (Александра) «Властелин мира». Б. Кажинский подчеркивал доступность, читаемость, современность романа. Это действительно было так. Все отвечало времени: и язык (наркомздравовцы, лекпомы, самоуки…), и герои (энергичный и преданный коллективному делу инженер Гэз, интеллигентный, а значит не всегда готовый к конкретным решительным действиям доктор Тах, решительный, все понимающий, умеющий разрешить любой конфликт главный начальник химической промышленности Союза Глаголев, Мишутка – рубаха-парень, лихой самоучка, сумевший самостоятельно написать пролетарскую симфонию для домр…), и интонация, и тональность.

«Тах смотрел на залу, заполненную рабочими и работницами. Перед ним колыхался цветущий луг живой рабочей массы».

При этом он — дитя своей эпохи, которая чувствуется во всем: в языке (все эти — наркомздравовец, лекпом, самоук…), в героях (весьма типичный для тех лет энергичный и преданный коллективному делу инженер Гэз, интеллигентный, а значит, не всегда готовый к конкретным действиям доктор Тах, весьма решительный, все понимающий, умеющий разрешить любой конфликт главный начальник химической промышленности Союза Глаголев, наконец, Мишутка, рубаха-парень, самоучка, самостоятельно написавший пролетарскую симфонию для домр), в интонации, в тональности, в каждой фразе."

«Тах смотрел на залу, заполненную рабочими и работницами. Перед ним колыхался цветущий луг живой рабочей массы». Тем не менее доктор Тах, совершивший великое открытие, не торопился сообщать о нем людям. Ему хотелось все досконально обдумать, ведь в конце концов его открытие не так уж безопасно, его открытием могли воспользоваться внешние и внутренние враги. «И тогда… проснувшись, он (радио-мозг. — Г.П.) начнет думать… Он начнет прислушиваться к Парижу, Берлину, Копенгагену, все складывать в себе, все, что жалкие дипломаты пытаются утаивать друг от друга. И потом радио-мозг величественно по всему земному шару даст очередную порцию це-волн, которые вопьются в мозги людей, заразят их мыслями… и люди сойдут с ума, истребляя друг друга в последней войне».

Впрочем, о великом открытии, преобразующем мир, доктор Тах не торопится доложить даже близкой ему рабочей массе. Он прекрасно знает, что великие открытия далеко не всегда безопасны, любое из них, на вид самое безобидное, можно использовать для низких целей. «И тогда… проснувшись, он (радио-мозг, – Г. П.) начнет думать… Он начнет прислушиваться к Парижу, Берлину, Копенгагену, все складывать в себе, все, что жалкие дипломаты пытаются утаивать друг от друга. И потом радио-мозг величественно по всему земному шару даст очередную порцию це-волн, которые вопьются в мозги людей, заразят их мыслями… и люди сойдут с ума, истребляя друг друга в последней войне…»

В «Радио-мозге» герои Беляева обращались с наукой достаточно свободно.

«От аппарата Гричаров, – говорил один из них, – не скрывается ни одна человеческая мысль, как они хвастают в своих шантажных радио, которые я перехватываю. И хотя мне кажется, что этого пока еще нет, они лгут и шантажируют, но это может стать фактом каждую минуту… Мы приняли меры… Мишутка со своей дифракционной решеткой пришел нам на помощь… Он использовал Мелликэновскую зыбь микроволн, и мы теперь имеем радиозаграждение… Сейчас мы с вами окружены этим заграждением, и извне ни одна волна посторонних генераторов, в том числе и Гричаровских, не проникает к нам».

Перелистывая пожелтевшие от времени страницы журналов и книг, отчетливо чувствуешь жгучий интерес ко всему, связанному с реальной будущей войной. «Советская литература, – например, указывал Николай Тихонов, – почему-то избегает разработки таких тем, как наука и война, техника и военное искусство, а между тем в дни усилившейся военной опасности, в дни, когда буржуазные государства вооружаются, обгоняя друг друга в лихорадочном желании увеличить свою боевую мощь, об этом следует вспомнить в литературе».

Вспомнили. Появилось множество военно-фантастических романов, повестей, рассказов. Энергичный, жаждущий известности Сергей Беляев тоже внес свою лепту в это немаловажное дело. В 1928 году в журнале «Авиация и химия» появилась фантастическая повесть Сергея Беляева «Истребитель 17-Y» , будучи (кардинально переработанная автором вышла в 1939 году уже как роман под названием «Истребитель 2Z». т.к. оказалось, что истребитель И-17 уже был разработан советскими конструкторами, и автора чуть было не заподозрили в шпионаже и раскрытии военной тайны). «Зловещему изобретателю Урландо, очередному претенденту на мировое господство, – не очень одобрительно отзывался о повести критик и литературовед Е.П. Брандис, – противопоставлены советские ученые, использующие аналогичное открытие в мирных целях. Все в этом романе донельзя преувеличено: и разрушительная сила аппарата Урландо, и тот же самый фантастический принцип извлечения энергии, помогающий советским ученым выращивать пшеницу за двадцать четыре часа, и гипертрофированно-отрицательные типы, и плакатные положительные герои, не поддающиеся никаким человеческим слабостям, и та необыкновенная легкость, с какой советские торпеды, управляемые по радио, уничтожают грозный „истребитель“ Урландо». Фантастическая техника в романе «Истребитель 2Z» состоит из таких муляжных деталей, как лучи смерти, раздвигающиеся стены и звучащие из пространства механические голоса.

В 1947 году вышел последний научно-фантастический роман Сергея Беляева «Властелин молний». Названия глав в нем звучали для читателя как музыка: «Огненные бусы»… «Опять огненные бусы»… «В вихре молний»… «Вероятная невероятность»… «Туманность в созвездии Южного Циркуля»… «Молнии в плену»… «Тайна кольца и перчатки»… Идея тоже впечатляла. «В ту ночь под 12 октября 195… года, одиннадцать лет тому назад, в жизни Радийграда отмечалось торжественное и знаменательное событие. Есть сто секунд паузы после того, как радиоволны разнесут по всему миру полночный звонок кремлевских курантов и величественные аккорды Государственного гимна СССР. В эти секунды на улице Алексея Толстого в Москве радиостудия готовится к ночным концертам. И вот тогда, в эти секунды, ультракороткая волна „Эпсилон-4“, как невидимый прожектор, пронзила тысячекилометровые пространства, ионизируя на своем пути воздух и устанавливая этим прямую трассу для полета сгустков энергии, воздушный путь от высокогорной станции Чам-Тау до Радийграда в Заполярье…»

На обложке романа – волевое лицо, озаренное светом шаровых молний, цепочкой выкатывающихся на читателя. На этот раз герои Сергея Беляева решали проблему извлечения из земной атмосферы рассеянной там электромагнитной энергии и передачи ее без проводов на дальние расстояния по специальным ионизированным трассам. Конечно, как всегда, научный экспериментальный институт высоковольтных разрядов был окружен атмосферой самых зловещих тайн и случайностей.

***

   — Сергей Беляев! — сказали мы в голос. — Какая Антология фантастики

без Сергея Беляева? Александра Беляева все помнят,   Сергей   Беляев

незаслуженно забыт.

   Из детских лет — "Властелин молний"...

   На обложке — лицо, странно озаренное отсветом шаровых молний,

выкатывающихся прямо на читателя...

   О самом С.Беляеве я узнал гораздо позже.

   Москвич, родился в 1883 году в семье священника. Перепробовал массу

занятий, пел на клиросе, служил в театре. Сотрудничал в РОСТА, закончил

Юрьевский университет, никогда не оставляя профессии врача, даже ради

литературы. До обращения к фантастике написал в соавторстве с Б.Пильняком

полудокументальный роман о бойнях —   "Мясо",   до   революции   издал

"Семинарские очерки", после революции — "Записки советского врача",

сборник рассказов, кажется, "Пожар", и повесть под интригуюшим названием

"Как Иван Иванович от большевиков бегал".

   Известность С. Беляеву принес роман "Радио-мозг", изданный в 1928 году

тиражом в 5000 экземпляров. Послесловие к роману   написал   инженер

Б.Кажинский, тот самый Кажинский, что проводил с известным дрессировщиком

В.Дуровым опыты над изменением психики животных, тот самый, что послужил

прототипом инженера Качинского в романе другого Беляева — Александра -

"Властелин мира". Всегда склонный к игре, жаждавший успеха, автор кое-где

переигрывал, но следует отдать должное — роман С.Беляева читался.

   Более того, "Радио-мозг" читается и сейчас. При этом он весь — дитя

своей эпохи, которая чувствуется во всем: в   языке   (все   эти   -

"наркомздравовец", "лекпом", "самоук"...), в героях (весьма типичный для

тех лет энергичный и преданный   коллективному   делу   инженер   Гэз,

интеллигентный, а значит не всегда готовый к конкретным действиям доктор

Тах, весьма решительный, все понимающий, умеющий разрешить любой конфликт

главный    начальник    химической    промышленности    Союза    Глаголев,

наконец ,Мишутка, рубаха-парень,   самоучка,   самостоятельно   написавший

пролетарскую симфонию для домр...)., в интонации, в тональности, в каждой

фразе.

   "Тах смотрел на залу, заполненную рабочими и работницами.

   Перед ним колыхался цветущий луг живой рабочей массы".

   Доктор Тах, которому посчастливилось совершить великое открытие, не

торопился сообщать о нем людям. Ему хотелось все досконально обдумать,

ведь, в конце концов, его открытие было не таким уж безопасным, его

открытием вполне могли воспользоваться враги.

   "И тогда... проснувшись, он (радио-мозг, — Г.П.) начнет думать... Он

начнет прислушиваться к Парижу, Берлину, Копенгагену, все складывать в

себе, все, что жалкие дипломаты пытаются утаивать друг от друга. И потом

радио-мозг величественно по всему земному шару даст очередную порцию

це-волн, которые вопьются в мозги людей, заразят их мыслями... и люди

сойдут с ума, истребляя друг друга в последней войне."

   Истребляя друг друга в последней войне...

   Даже сейчас, перелистывая хрупкие, пожелтевшие от времени газеты и

журналы, отчетливо ощущаешь жгучий интерес людей того времени ко всему,

что было хоть как-то связано с войной.

   "Советская литература, — писал Н.Тихонов в предисловии к своей

известной повести "Война", — почему-то избегает разработки таких тем, как

наука и война, техника и военное искусство, а между тем в дни усилившейся

военной опасности, в дни, когда буржуазные государства вооружаются,

обгоняя друг друга в лихорадочном желании увеличить свою боевую мощь, об

этом следует вспомнить в литературе..."

   Вспомнили...

   П.Павленко, Н.Шпанов, А.Горелов, С.Буданцев, Н.Бобров, С.Диковский,

В.Курочкин, Б.Лавренев...

   Картины масштабных воздушных сражений рисовал в своих фантазиях

Георгий Байдуков — Герой Советского Союза, участник перелета через

Северный полюс в Америку, совершенный вместе с В.Чкаловым и А.Беляковым.

Сами названия его фантазий достаточно откровенны — "Разгром фашистской

эскадры", "Последний прорыв"... Николай Автократов в повести "Тайна

профессора Макшеева" описывал особые лучи, способные на   расстоянии

взрывать чужие боеприпасы... Николай Шпанов в "Первом ударе" за несколько

часов заставлял фашистскую Германию сложить оружие...

   И так далее.

   Можно собрать специальный том фантастики, посвященной только войне.

   Талантливый, жаждавший известности Сергей Беляев тоже не отмахнулся

от горячей темы. В 1939 году он выпустил в свет фантастическую повесть

"Истребитель 2Z". Один из ее героев — Лебедев, очень патриотически

настроенный летчик, так объяснял:

   "Давно ли Блерио перелетел через Ла-Манш? Тогда весь мир взволнованно

говорил об этом "чуде". А теперь ни дальние расстояния, ни высокий

стратосферный потолок, ни крейсерская скорость порядка 500 километров в

час, ни полеты в неблагоприятных метеорологических условиях не удивляют и

не смущают советских пилотов и штурманов. Еще в 1934 году советские

летчики Громов, Филин и Спирин покрыли без посадки по замкнутой кривой

12711 километров. Летом 1936 года Чкалов, Байдуков и   Беляков   по

Сталинскому маршруту пролетели, в труднейших арктических условиях, без

посадки 9374 километра. Эти же трое Героев Советского Союза через год

продолжили Сталинский маршрут, открыв кратчайший путь из Москвы в США

через Северный полюс. Вскоре Герои Советского Союза Громов, Юмашов и

Данилин по той же трассе — через Северный полюс, Канаду и США — пролетели

из Москвы до границы Мексики, покрыв по прямой свыше 11000 километров. А

замечательный полет Коккинаки?.. С тех пор все важнейшие рекорды авиации,

особенно по дальности, высотности и полетам с полезной нагрузкой, крепко

держатся в руках советских летчиков..."

   С карандашом в руке летчик   Лебедев,   обводя   маршрут   своего

планируемого необыкновенного полета, заявлял:

   "Серьезное предприятие! Но у каждого из нас — своя мечта. Водопьянов

мечтал о Северном полюсе, Георгий Байдуков — о кругосветном путешествии

через два полюса, а я... Тридцать тысяч четыреста пятьдесят километров без

посадки — прямо к антиподам... Сначала через всю нашу страну, затем Тихий

океан пересечь наискось..."

   Понятно, что поддерживает героического летчика:

   "Крупными шагами Лебедев прошелся по кабинету, распахнул дверь и

вышел на балкон. С высоты десятого этажа ему открылась панорама громадного

города, окутанного теплым величием весенней ночи. Рубиновые звезды на

башнях Кремля красиво выделялись, как путеводные маяки. Лебедев долго

смотрел на них, чувствуя, как постепенно приходит к нему удивительная

внутренняя успокоенность..."

Проблема хладотехники в повести была хорошо поставлена.

"Истребитель 2Z" Сергея Беляева — лучший тому пример.

Первый вариант романа, опубликованный еще в 1928 году ("Истребитель 17-Y") был, на мой взгляд, динамичнее. В том первом варианте ощущалась экспрессия, вполне еще здоровый соревновательный дух. Молодость чувствовалась в том варианте! Молодость страны, молодость автора...

Переписывая роман через десять лет (каждый сейчас представляет, что это были за годы), Беляев переписал его именно в духе времени — черные, как ночь, враги, светлые, как майское утро, друзья. Из текста будто специально (вспомним жалобы другого Беляева — Александра) вычеркивались все живые характеристики, образы последовательно заменялись на схемы.

Некто Урландо, изобретатель чудовищных лучей смерти, которыми угрожает молодой Советской стране международный фашизм, ни с того, ни с сего отправляется вдруг прямо в логово врагов, то есть в молодую Советскую страну. Нелегально, конечно. До него дошли слухи, что советские ученые в своих исследованиях пошли вроде бы его путем и добились больших успехов. Претерпев массу безумных приключений, иногда просто нелепых, Урландо выясняет, что советские ученые и впрямь получили удивительные результаты, правда, не в сфере вооружения, а в сельском хозяйстве. Ну, скажем, они построили машину, которая, выйдя в поле, удобряя, выхаживая, засеивая его, сокращает время от посева зерна до жатвы до одних суток!

Даже для 1939 года это звучало несколько вызывающе.

Критик А.Ивич писал: "Доводить замечательные труды Лысенко до такого абсурда, как созревание пшеницы через двадцать четыре часа после посева — означает невыносимо опошлять серьезное дело!"

Попутно указывалась легко угадываемая зависимость С.Беляева от А.Толстого, иногда даже в мелочах: Урландо — Штопаный нос... В "Гипрболоиде инженера Гарина": Гастон — Утиный нос...

В финале романа советские бойцы лихо разделывались с ужасной и смертноносной машиной Урландо.

Наука в романе тоже давалась лихо.

"-Что обозначала буква "зет" в ваших формулах?

Урландо на мгновение запнулся, смолчал, потом быстро ответил:

— Обычно, как принято, "зет" имеет несколько, то есть, я хотел сказать, два значения. В ядерной модели атома, предложенной Резерфордом, знаком "зет" принято обозначать число отрицательных электронов в электронной оболочке вне ядра атома.

— Это известно, — сухо ответил Груздев. — Принято считать, что ядра всех элементов состоят из протонов и нейтронов, масса ядра обозначается буквой M, а его заряд — буквой Z. Здесь "зет" обозначает количество заряда. Эти два значения мне известны, как и всем. Нас здесь интересует третье значение. Интересует ваше значение "зета" в формулах, начиная с номера шестьдесят семь и дальше.

Сидящий с края большого стола Голованов подтвердил:

— Совершенно верно. Например, формула триста восемьдесят девятая никак не касается внутриатомных реакций.

У Урландо наморщился лоб, и он встряхнул головой, как бы решаясь говорить только правду:

— У меня "зетом" иногда обозначались световые кванты. Мне удалось понять интимный процесс образования материальных частиц из фотонов, о чем так беспомошно рассуждал в начале сороковых годов знаменитый Леккар и за ним школа Фрэддона. Электроны и позитроны не неделимы, как думают..."

Действительно.

Думают всякую ерунду, беспомощно рассуждают... А тут интимный процесс образования материальных частиц...

Г. Прашкевич. Адское пламя.

Даже «руководящие» статьи Вани с трудом удавалось напечатать в губернских «Известиях». А между тем в этих же «Известиях» то и дело появлялись произведения старых журналистов, в свое время сотрудничавших еще в желтом меньшевистском листке. Мы не раз говорили об этом в губкоме партии.

— Что же, — начинал политпросвет Миша Басманов, только что вернувшийся с фронта,,— что же, всякие буржуазные спецы будут в газетах пописывать, а нам своего молодежного журнала не даете? Бумаги нету? Да мы ее сами, бумагу, из центра выхлопочем. Комсомол требует журнала. Больше не можем сдерживать творческих порывов.

Миша был старым агитатором и говорил напористо. Но в ответ всегда поднимался губернский редактор Петр Андреевич Громов и возражал Мише сухими, тоскливыми словами.

Что могли мы, кучка безусых комсомольцев, сделать против этого человека? Он считался самым ученым человеком в городе: и газету редактировал, и тезисы писал, и читал всякие лекции. В губпарткоме ценили его больше, чем нас с Мишей и Ваней Филько-вым вместе.

Спас нас Василий Андреевич Фильков. Мы посвятили его в наши журнальные планы.

— Действуйте, — сказал Василий Андреевич, — поддержу.

На ближайшее заседание губкома мы явились нагруженные ворохом стихов, рассказов, статей, рисунков.

— Вот, — сказал Миша, — дайте выход нашему творчеству.

На чем только не было изображено это творчество. На папиросной, прозрачной бумаге, на тетрадных листочках, на кусках картона, на обратной стороне обоев. А одна заметка была даже на куске березовой коры.

Редактор хотел было взять слово. Но выступил Фильков-старший. Блеснул улыбкой из-под русых усов и сделал стратегический ход.

— Я с положением детально ознакомился. Действительно, на журнал нет бумаги.

— Вот тебе и защита! — мрачно шепнул мне Миша.

— Но я предлагаю, чтобы в губернской газете еженедельно давали страницу для молодежного творчества. Места хватит.

На губкоме было много вопросов. И о несобранной

продразверстке, и о бандитизме, и отчет фракции губ-профсовета. Не успел Громов возразить, приняли предложение товарища Филькова.

Ушли мы победителями. Редактором молодежной странички был назначен я.

— Смотри там, Сашка, — инструктировал меня Миша-политпросвет, — не подкачай. Первую страницу в Цека пошлем. Пусть посмотрят, как липерский комсомол работает.

Все складывалось как нельзя лучше. С самыми возвышенными чувствами ввалился я в редакцию, добыл себе стол и написал плакат:

Редактор странички «Юное творчество»

А потом с независимым видом заглянул в кабинет редактора. Договорились мы, что первая «страничка» пойдет на днях.

Ночью я не спал. Обдумывал будущую страничку. Прямо надо сказать, мысли приходили заносчивые и тщеславные. Не думал и не гадал я, что именно на литературном фронте, на тернистом пути к славе ожидают меня бои с моим другом Ваней.

...Иногда в короткие часы отдыха, сидя с Ниной Гольдиной на скамеечке у памятника Песталоцци и глядя в небо, на мириады звездных миров, я мечтал вслух. Наши губкомовские будничные дела, наши споры, обед из воблы — все это оставалось далеко позади. Мне было мало Липерска, мало нашей бренной планеты. Я улетал мечтой в заоблачные миры, организовывал комсомол на Луне. Я был поэтом. Я писал уже стихи не только о предательстве Второго Интернационала.

Как раз в эту неделю я закончил большую поэму, где описывал полет целой армии земных комсомольцев на Луну, фантастические приключения и борьбу с лунными белопвардейцами.

До сих пор помню строчки, завершающие поэму:

Комсомольцы пламенной Европы

Собрались со всех земных концов.

Сброшены в космическую пропасть

Банды белолунных подлецов.

И взлетает в воздух дерзновенно

Песня омоложенной страны:

Молодая гвардия Вселенной,

Молодая гвардия Луны.

Мне было тогда неведомо, что путешествие на Луну уже давно описано Жюлем Верном и Уэллсом. Все мои познания о Луне ограничивались любимой с детства книгой астронома Фламмариона. И я считал себя пионером, открывающим дикие, неизведанные еще пространства (впрочем, весьма возможно, что и Жюль Верн и Уэллс не стали бы помехой на моем пути. Они были, очевидно, неплохими писателями, но ничего не понимали в комсомольских делах).

Философия моей поэмы была необычайно туманна, научная достоверность весьма зыбка, а качество стихов сомнительно. Но мне казалось, что это исключительно глубокое, мастерское, талантливое произведение.

И оно очень нравилось Нине.

...И вот в эту ночь пришла мне в голову гениальная мысль — сделать сюрприз губкому. Напечатать поэму в первой же «страничке».

Я вскочил с постели и стал лихорадочно перечитывать свое произведение. Она казалась мне поистине прекрасной, эта поэма. Вот обрадуется губкомол! А потом прочтут поэму в Москве. Конечно, на нее сразу обратит внимание Максим Горький. А Луначарский? Пожалуй, и Луначарский обратит внимание. Меня вызывают в Москву... Дальше... Я уже спал и видел во сне свой собственный триумф...

Поэма заняла почти всю полосу. Редактор неодобрительно поглядывал на сверстанную страницу, но мне ничего не говорил.

«Завидует, — думал я, — а еще подпольщик!..»

Застучала печатная машина. В стопку ложились свежие номера губернских «Известий», и на третьей странице под шапкой «Юное творчество» — страница губкома РКСМ» — жирными буквами шел заголовок

«Путешествие на Луну» — поэма.

Я взял номеров десять газеты и побежал домой. Спал я крепко. Под подушкой лежала моя первая напечатанная поэма.

Утром, бодрый и радостный, с газетами под мышкой, я помчался в губком. Из комнаты секретаря доносился шум. Я разобрал слова своей поэмы.

«Эге, читают уже...»

С торжественным видом я вошел в кабинет. Мигом наступило молчание. В кабинете сидели Ваня Филь-ков, экправ Валя Грекова, политпросвет Миша Басманов, еще человек пять. На столе перед Мишей лежала моя поэма.

— Ну как, ребята, подходяще? — скромно спросил я.

Молчание начало меня тревожить.

— Ну и сукин же ты сын, Сашка!.. Ну кто бы мог подумать!..

Я почувствовал, что дело неладно... И тогда заговорили все. Я давно не слыхал такого потока бранных слов.

С тревогой смотрел я на своего друга Ваню. Наконец он остановил на мне свой тяжелый взгляд и заговорил.

Век не забыть мне слов Вани Филькова... Он не кричал, как Миша Басманов. Он говорил тихо и даже скорбно.

— Ты что же подрываешь комсомольский авторитет?.. — начал он. — Тут строим, строим. Дело трудное. И о продразверстке подумай, и в Пирловской волости неладно, а Митю Алексашина, члена укома, бандиты убили. И ребята, отрываясь от борьбы, пишут, можно сказать, кровью пишут и о своих ячейках, и о Красной Армии, а ты, редактор, — комсомольское творчество под сукно и на всю страницу свою философию о Луне размазываешь. Тебе уже Земли мало. Тебе уже на нашей планете делать нечего. Для этого мы тебя в газету послали? Эх, Сашка, Сашка, не оправдал ты комсомольского доверия...

Все молчали. Я горестно смотрел на плоды своего творчества.

В этот день губком вынес мне выговор за Луну, с редакторской работы снял и направил на работу в Дресленский уезд.

А о моем полете на Луну еще долго шли разговоры по всей губернии...

Сборник «Годы жизни» (1948)

Этот рассказ был дополнен в 1958 г., после запуска первого искусственного спутника Земли в космос (появилась маленькая искусственная Луна) и получил название "К вопросу на Луне"; причём г. Витебск здесь представлен как г. Липовск

Александр Исбах. К вопросу о Луне. Рассказ. Илл: Ю. Вечерский. Журнал Юность, 1958, No 8, с. 3-6

*

В авторском сборнике "Годы жизни" Л. Советский писатель. 1948 — "Путешествие на Луну"

В авторском сборнике "Повести и рассказы" М. Советский писатель. 1957 — "Путешествие на Луну"

В авторском сборнике "Золотые кувшинки" М. Детгиз. 1957 — "Путешествие на Луну"

В авторском сборнике "Путешествие в юность" М. Советская Россия. 1958 — "К вопросу о Луне"

В журнале "Юность" . М. Правда. 1958, No 8 — "К вопросу о Луне"

В авторском сборнике "Рассказы о комсомоле" М. Знание. 1967 — "К вопросу о Луне"

https://books.google.com/books?hl=ru&...

Газетная первопубликация поэмы "Путешествие на Луну" существует, но конкретно до сих пор не установлена.

*

И́СБАХ Александр (псевдоним ИСаак + БАХрах; получилось претенциозно — как бы И[оганн] — С[ебастьян] Бах; настоящее имя — Исаак Абрамович Бахрах, 1904-1977)

Во время так называемой кампании против «космополитов» Исбах был обвинен в буржуазном национализме и сионизме. Поводом для этого послужил во многом автобиографический сборник рассказов «Годы жизни» (1948), в котором Исбах, описывая город поры своего детства (Липерск — на самом деле — Витебск), в негативном свете представляет еврейских богачей и клерикалов и как о чертах новой жизни говорит о разрушении подростком-комсомольцем микве и превращении синагоги в «народный университет», но вместе с тем приводит тексты молитв, описывает детали еврейского религиозного ритуала, рассказывает о сионистском кружке в гимназии и даже цитирует «Ха-Тикву». В 1949 г. Исбах был приговорен к десяти годам лагерей принудительного труда, в 1954 г. освобожден, реабилитирован и вернулся к преподавательской и литературной деятельности.

Продолженный им цикл автобиографических рассказов («Путь в жизнь», 1957) в значительно расширенном виде был опубликован под названием «Юность моя, комсомол мой» (1966; композиционно состоит из «звеньев», отражающих этапы жизни главного героя Александра Штейна). Однако из рассказа «Сын чести» текст «Ха-Тиквы» был изъят, а рассказ «Начало», объявленный в 1949 г. одним из «самых националистических», не был включен в книгу.

https://eleven.co.il/jews-of-russia/in-cu...

Оригинал рассказа из сборника «Годы жизни» (1948) с. 97 — 104

РАДИОПОЛИС

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ЕВРАЗИЯ.

Глава I.

В ЛЕТНИЙ ВЕЧЕР.

Я сидел на садовом плетеном кресле, окрашенном в зеленый цвет, у края широкой аллеи из каштанов и цветущих лип. Их сладкий аромат наполнял воздух. Заходящие лучи солнца золотили песок широкой аллеи и верхушки деревьев.

Как я попал сюда, в это незнакомое место? Я напрягал свою память, но она отказывалась служить мне.

Это не могло быть сном. Слишком все было реально, хотя и необычайно странно и незнакомо. По широкой аллее, уходящей, как широкая, суживаю¬щаяся лента, в обе стороны, в разных направлениях ходили люди. Почти все они были молоды. Стариков, бредущих дряхлой походкой, я не видел. И все они были одеты в костюмы, напоминавшие греческую тунику: широкая, опо¬ясанная, рубашка, доходившая до колен, открытые руки и грудь. Этот костюм был прост и однообразен по покрою, но в каждом было нечто особенное, оче¬видно, отражавшее вкус носителя. Костюмы отличались цветом. Преобладали нежные тона — сиреневые, бледно-палевые и голубые. Но были туники и бо¬лее яркой окраски, с затейливыми складками, имевшие узоры по краям подо¬ла. Ноги жителей неизвестной страны были обуты в легкие сандалии. Голова, с остриженными волосами, непокрыта. Все они были пропорционально сложе¬ны, смуглы от загара, здоровы, жизнерадостны. Но среди них не было ни тол¬стых, ни худых, ни чрезмерно физически развитых. И, правду сказать, я не мог понять, кто это: юноши или девушки.

Особенно поразила меня одна их странность: одинокие люди шли, о чем- то разговаривая, хотя вблизи их никого не было, смеялись, отвечали на чьи-то неслышимые вопросы, причем они держали около своего рта левую руку, как будто желая прикрыть его.

— Может быть, они сумасшедшие, и этот парк находится при лечебнице? — с жутью подумал я. — Но тогда должны же быть сиделки, врачи, сторожа, которые присматривали бы за ними.

Некоторые проходили довольно близко около меня, иногда я слышал об¬рывки их одиноких разговоров. Но они говорили на каком-то незнакомом языке. Это еще больше увеличило мое смущение. Куда попал я? И отчего они смотрят на меня с таким удивлением? Я вполне прилично одет в костюм от «Москвошвея».

Рядом со мной было свободное кресло. Я хотел и боялся того, чтобы кто-нибудь не подсел ко мне. И я старался не привлекать к себе взглядов этих людей.

Не знаю, долго ли бы я просидел еще в таком одиночестве, если бы не один случай, который привел меня к более близкому соприкосновению с этим но¬вым миром. И пустяшный случай: мне захотелось курить.

Я вынул коробку папирос «Люкс» и закурил. Это невинное занятие про¬извело совершенно неожиданный для меня эффект. Несмотря на то, что все эти юноши или девушки, были, по-видимому, хорошо воспитаны, они вдруг целой толпой окружили меня, глядя на выходящий из моего рта дым с таким изумле¬нием и даже ужасом, как если бы я стал вдруг дышать пламенем. Они о чем-то стали горячо говорить между собой на своем языке. Я невольно смутился, но старался сохранить непринужденный вид и даже заложил ногу на ногу.

Наконец один из них отделился от толпы, приблизился ко мне и спросил:

— Кш ух ?

« Ви » — очень похоже на «вы». О чем они могут спрашивать? Конечно, о том, кто я.

Не эсперанто ли это? Как досадно, что я не изучал эсперанто.

— Я русский, из Москвы.

Спрашивавший обернулся к толпе, и они опять о чем-то заговорили. По¬няли ли они меня?

Потом они замолчали, и тот, который говорил со мной, приложил руку ко рту. В руке его я заметил какой-то небольшой круглый, черный предмет. И он держал этот предмет у рта, когда говорил.

— Так вот оно что! Телефон! — догадался я. Телефон без проволок. Оче¬видно, радио. Во всяком случае, я попал к культурным людям. О таких успехах радио мы еще не мечтали. Но что же это за страна, что за народ?.. Однако не время было рассуждать. Окружавшая толпа насторожилась в ожидании чего-то. Некоторые нетерпеливо посматривали на небо.

«Что они, милиционера позвали, что ли?» — подумал я, ища глазами урну для окурков. Я не нашел ее и бросил окурок на дорожку. Несколько человек, осторожно придвинувшись, нагнулись и с любопытством рассматривали оку¬рок. Но толпа вдруг заволновалась. Все головы были обращены вверх. Я посмо¬трел в ту же сторону и увидал какую-то летящую в небе точку. Точка выросла в комара, в муху, — кто-то летел сюда. Какое-то странное насекомое с неболь¬шими, трепещущими крылышками. К моему изумлению, это был человек. Он скоро опустился, плавно и бесшумно, рядом с моим креслом. Крылья сложи¬лись за его спиной, как у бабочки.

Прилетевший был в такой же тунике, но синего цвета и из более толстой материи. Он был без волос на голове, с моложавым лицом. Но несколько мор¬щинок у его темных, умных глаз говорили о том, что он уже не молод.

— Ви русски? — спросил он меня.

— Переводчик, — подумал я. — Да, я русский. — И я назвал свою фами¬лию и протянул ему руку. Этот жест, по-видимому, напугал стоявших вблизи, и они подались назад. «Переводчик» сначала удивленно посмотрел на мою протянутую руку, о чем-то подумал, улыбнулся, кивнул головой и с некоторым внутренним усилием, как будто он боялся замарать свою руку, протянул ее. Эти странные люди, очевидно, не знают рукопожатия. Переводчик не пожал руку, как полагается, не приподнял большого пальца, чтобы я мог вложить мою руку. Он просто поднес мне ее с таким видом, как будто я должен был произвести над ней какую-нибудь операцию. Окружающие молчаливо наблюдали эту це¬ремонию.

— Здравствуйте, — сказал он, как иностранец, точно выговаривая каждое слово. — Я — историк. Меня зовут Эль. Мы хотим знать, кто вы, откуда, как вы прибыли сюда и какая цель вашего прилета?

— Гм! «Цель прилета». Очевидно, они не знают другого способа сообще¬ния, как по воздуху. Однако, что я могу ответить ему?

— Я уже сказал вам, что я из Москвы. Больше я ничего не знаю. И я очень желал бы скорее вернуться в Москву.

— Вернуться в Москву? — Эль обернулся к толпе и, очевидно, перевел мой ответ. Послышались восклицания удивления и смех.

Я начинал сердиться.

— Право, в этом нет ничего смешного, — сказал я Элю. — И я, со своей стороны, просил бы вас ответить мне, кто вы и где я нахожусь. Как называется этот народ, в каком государстве он находится?

— Не сердитесь, прошу вас, — ответил Эль. — Я вам объясню потом, по¬чему ваш ответ вызвал смех. Отвечу по порядку на ваши вопросы.

— Мы — граждане... — он несколько запнулся, — чтобы быть вам понят¬ным, я скажу, что мы граждане паневропейского и паназиатского Союза Со¬ветских Социалистических Республик.

— Эс-эс-эс-эр? — воскликнул я.

— Почти так, — улыбаясь, ответил Эль. — Город этот, если теперь можно говорить о городах, называется Радиополис, — город радио.

— А Москва далеко?

— В трех минутах лета.

— Летим скорее туда! Я хочу...

— Не так скоро. Вы еще посмотрите на вашу Москву. А пока нам нужно о многом переговорить с вами и многое выяснить. Надеюсь, что к утру все ула¬дится.

— Арест? — спросил я.

Эль в задумчивости поднял глаза вверх, с видом человека, желающего что-то припомнить, потом вынул из кармана маленькую книжку, полистал ее («Сло¬варь», — подумал я) и ответил с улыбкой:

— Нет, не арест. Но простая мера предосторожности. Исключительный случай. Скоро вы все узнаете. Я прилечу ровно в полночь, то есть в десять часов.

— Значит раньше?

— Это и будет ровно в полночь. У нас десятичный счет времени. А вас пока проводит Эа. — И Эль что-то сказал Эа.

Эа, красивый юноша, подошел ко мне и, приветливо кивнув головой, же¬стами предложил идти за собой. Протестовать? Возражать? Что могу я сделать, один против всех? Я поплелся, едва поспевая, за своим легконогим «конво¬иром», как мысленно назвал я его, в боковую аллею. Встречные бросали на меня взгляды удивления и любопытства. Очевидно, их поражал мой костюм.

Скоро мы вышли на небольшую площадку в дубовом лесу. Среди площадки стояло несколько маленьких авиеток неизвестной мне конструкции, — с двумя пропеллерами, впереди и сверху, но без крыльев и без мотора. Мой спутник указал на место для меня и уселся сам. Лететь, так лететь! Я последовал за ним. Эа нажал кнопку: верхний пропеллер почти бесшумно завертелся, и мы быстро начали отвесно подниматься.

Полет наш продолжался не более минуты, но, вероятно, мы достигли боль¬шой высоты, так как даже в своем суконном костюме я почувствовал холод.

Вдруг сбоку от нас показалась огромная круглая площадка, неподвижно ви¬сящая в воздухе. Мы поднялись еще выше и спустились на площадку. Посреди нее стояло круглое железное здание с куполообразной крышей.

— Воздушная тюрьма! — подумал я. — Отсюда не убежишь. Странные эти люди: не знают слова «арест», а строят такие тюрьмы, которым позавидовали бы строители Бастилии!

Мой молодой спутник ушел, оставив меня одного. Я подошел к краю пло¬щадки, обнесенной железной оградой, посмотрел вниз и невольно залюбо¬вался.

Здесь, наверху, еще ярко светило солнце, а внизу уже легли синие тени. Вся видимая площадь до горизонта напоминала шахматную доску, с черными клет¬ками лесов и более светлыми — полей. Какая-то река или канал прямой, си¬невато-серебристой лентой, прорезывал эту шахматную доску. Домов не было видно в синеве сумерек.

Повернувшись вправо, я увидел нечто, заставившее меня вскрикнуть. В лу¬чах заходящего солнца сверкали золотом главы кремлевских церквей. Иван Ве¬ликий, соборы, Кремль. Нет никакого сомнения, это — Московский Кремль. И все же это был не тот Московский Кремль, который знал я. Я не находил мно¬гих кремлевских зданий. На их месте стояли неизвестные мне церкви или при¬земистые терема. И вся площадь Кремля блестела, как будто она была покрыта снегом. Нельзя было узнать и Москвы-реки. Ее, очевидно, «выравняли». Яузы совсем не было видно. Я напрягал зрение, пытаясь рассмотреть Москву с этой высоты. Но Эа легко коснулся моего плеча и жестом предложил следовать за ним. Я повиновался и, вздохнув, переступил порог моей тюрьмы.

Странная, необычайная тюрьма! Огромный круглый зал был залит светом. Все стены уставлены шкафами с книгами. Перед полками расставлены столы с какими-то неизвестными инструментами, похожими на огромные фотогра¬фические аппараты и микроскопы. А всю середину комнаты занимал огром¬ный телескоп. Или у них особая система содержания преступников, или... или у них совсем нет тюрем, и меня поместили в обсерватории, в наиболее надеж¬ном от побега месте. Так оно и оказалось.

Ко мне подошел пожилой, но бодрый и жизнерадостный человек, с не¬сколько монгольским типом лица, такой же безволосый, как и Эль. Он радуш¬но поднял руку в знак приветствия и с хорошо скрытым любопытством изучал меня. Я постарался скопировать его приветственный жест. Рядом с ним сто¬яла девушка, — как решил я, — в голубой тунике. Она также поздоровалась со мной. Затем пожилой человек указал мне на дверь в соседнюю комнату, куда я и прошел в сопровождении Эа. Она была также круглая, но поменьше. Здесь не было инструментов. Комната была обставлена простой, но удобной мебе¬лью и служила, очевидно, гостиной или столовой. У стены стоял небольшой белый экран из какого-то металла, в квадратный метр, и около него — какой-то лакированный ящик.

Эа предложил мне сесть. На этот раз я охотно выполнил его предложение. Я чувствовал себя несколько усталым. Этого мало: я хотел есть. Как бы мне объясниться? Я просительно посмотрел на Эа, поднес руку к открытому рту и стал жевать. Эа подошел ко мне и внимательно посмотрел в рот. Он не понял меня, и, очевидно, думал, что у меня что-нибудь болит. Я отрицательно замо¬тал головой и начал выразительно жевать и глотать. Удивительно непонятли¬вый народ. Я изощрял все свои мимические способности, Эа с напряженным любопытством наблюдал за мной. Наконец, он, по-видимому, понял и, кивнув головой, вышел из комнаты. Я вздохнул с облегчением. Но мне скоро пришлось разочароваться. Эа принес на золотом блюдечке облатку какого-то лекарства и маленькую рюмочку воды, чтобы запить это снадобье. Признаюсь, я, по-мо¬сковски, сделал довольно энергичный жест рукой, выражавший мою досаду, и резко отстранил тарелочку. Эа не обиделся, а скорее опечалился. Потом он вдруг поднес свою руку с телефонным аппаратиком, прикрепленным к ладони, и что-то сказал. Мгновенно свет погас. — Рассердился! — подумал я. Но тот¬час белым светом загорелся экран, и на нем я увидал угол комнаты и сидящего в кресле Эля. Изображение было так реально, что мне казалось, будто я вижу сквозь открывшееся окно соседнюю комнату.

Эль поднялся, подошел к самому экрану и, глядя на меня, улыбаясь спросил:

— Что у вас случилось? Вы голодны? Почему вы отказались от таблетки? Ее нужно проглотить, и вы утолите голод. Мы не жуем, — только глотаем. Вот почему Эа и не поняла вашей мимики.

— Но я... не привык к такой пище, — смущенно ответил я, удивляясь вме¬сте с тем, почему Эль сказал про юношу: «Эа не поняла».

— Завтра мы вам приготовим что-нибудь получше, по вашему московскому вкусу, — опять улыбнулся Эль, — а сегодня уж поужинайте таблеткой. Я буду в десять, — напомнил он.

Экран погас, свет в комнате вспыхнул.

Я, улыбаясь, кивнул головой Эа, взял таблетку, проглотил и запил водой. Таблетка была ароматичная, оставила приятный вкус во рту. Не прошло мину¬ты, как я почувствовал приятную сытость и стал жестами благодарить Эа. Он улыбался с довольной улыбкой.

Он или она? Этот вопрос интересовал меня. Все эти новые «москвичи» так мало отличаются друг от друга и по сложению, и по костюму, что трудно различить пол. Как бы мне спросить Эа? Если они говорят на эсперанто, то... надо вспомнить. В эсперанто много латинских корней. Мужчина, муж — по латыни V^^ . Попробуем.

— Вы виро? .

Эа рассмеялась, отрицательно закачала головой и шаловливо выбежала из комнаты. Кто бы мог думать? Совсем мальчишка!

Поужинав таблеткой, я вышел на площадку. На ней никого не было. Уже спустилась ночь. Было прохладно. По темно-синему небу шли шесть перекре-щивающихся огромных светящихся полос, которые скрывались за горизонтом. Точно легкая, золотая, куполообразная арка покрывала землю. Это было изу¬мительно красивое зрелище. Только гигантские, сверхмощные прожекторы мог¬ли создать эти огненные реки. Когда глаз несколько привык к свету, я увидел, что по золотым рекам плывут золотые корабли, — длинные, сигарообразные воздушные суда, снующие, как челноки, с изумительной быстротой.

Полюбовавшись этим сказочно-прекрасным зрелищем, я обратил внима¬ние на какой-то предмет, напоминавший большой сложенный шелковый ме¬шок. Этот мешок был укреплен на довольно высоком шесте, и от него спуска¬лась на площадку веревка. Несколько таких мешков висело и в других местах у края площади. Из любопытства я дернул веревку. Вдруг, прежде чем я успел сообразить, меня дернуло вверх. Я не успел выпустить веревку из рук. Мешок поднялся, с шумом раскрылся в огромный парашют и метнулся за борт воз¬душной площадки вместе со мной. Я похолодел от ужаса. К счастью, я заметил нечто вроде трапеции, болтавшейся рядом со мной. Я поспешил усесться на нее и полетел в бездну.

Мешок раскрылся и я метнулся за борт воздушной площадки.

Глава II.

САМАЯ КОРОТКАЯ НОЧЬ.

Это была самая короткая ночь в моей жизни — так быстро пролетела она, наполненная самыми необычайными впечатлениями.

Неожиданно сорвавшись на парашюте с площадки воздушной обсерва¬тории, я скоро привык к своему положению летчика поневоле и с интере¬сом смотрел вниз. По мере того, как я опускался, быстро теплело. Легкий ветер относил меня в сторону — по направлению к Кремлю. Невдалеке от него я увидел рощу кипарисов, среди которой стоял прекрасный белый гре¬ческий храм, освещенный взошедшей луной. Эти кипарисы, росшие на от¬крытом воздухе рядом с кремлевскими стенами, поразили меня. Но я тот¬час забыл о них, привлеченный новым зрелищем. Парашют перенес меня через кремлевскую стену со стороны Боровицких ворот, и я опустился... на площади, покрытой снегом. Не веря своим глазам, я взял снег рукой. Это был настоящий, холодный снег, но он не таял ни от окружавшего теплого воздуха, ни даже от моей горячей руки. Что за невероятные вещи творятся здесь!

Я посмотрел вокруг. Стояла необычайная тишина. Луна золотила купола церквей и зажигала синие искры бриллиантов на запорошенных снегом кры¬шах древних теремов. В одном из них, в маленьком окошке со слюдой вместо стекол, светился желтоватый огонек. Но на улицах никого не было видно. У Красного крыльца стояли два бородатых стремянных , в теплых кафтанах, ото¬роченных мехом и в меховых остроконечных шапках. Опираясь на бердыши, они дремали.

Стараясь не разбудить их, чтобы вторично не подвергнуться аресту, я осторожно обошел их по скрипевшему снегу и побрел к центру Кремля, стараясь, но безуспешно, разрешить загадку, что все это значит. В каком же веке я живу?

Мои размышления были неожиданно прерваны Элем, который буквально свалился с неба, так быстро он спустился на своих крылышках.

— Вы наделали мне очень много хлопот, — сказал он, с укоризной глядя на меня. — Вы хотели бежать?

Я смутился и стал уверять, что все вышло случайно, из-за моего неосто¬рожного любопытства.

Вслед за Элем спустилась на небольшой авиетке Эа.

— Ну, хорошо, — поспешно ответил Эль. — Садитесь скорее, летим.

Я не успел прийти в себя, как уже вновь был водворен в мою воздушную тюрьму, в небольшую круглую комнату.

Эль, Эа и я уселись в плетеные кресла у круглого стола. Эль хмурился и как будто ожидал чего-то. Где-то послышался очень мелодичный музыкальный ак¬корд. Как будто искусные, легкие пальцы пробежали по струнам арфы. Ак¬корд прозвучал и замер.

— Десять часов. Полночь. Это пробили радио-часы, — сказал Эль, обра¬щаясь ко мне. И приложив руку ко рту, он задал кому-то вопрос на своем ла¬коничном языке. Потом кивнул головой, — очевидно, на полученный ответ. «Как же он слышит?» — подумал я, глядя на Эля. И тут я заметил в его ухе, несколько ниже слухового отверстия, небольшой черный предмет, величиной с горошину. Это и был, очевидно, слуховой аппарат.

Дверь комнаты открылась, и в нее вошла девушка Ли, — ассистент астро¬нома Туна, как решил я. Она подала Элю чей-то портрет и, сказав что-то, вы¬шла. Эль кивнул головой и стал глядеть попеременно на принесенный портрет и на меня. «Сличает! — подумал я. — Из уголовного розыска, вероятно, при¬слали. Недостает, чтобы я оказался похожим на какого-нибудь преступника!» Но слова Эля успокоили меня.

— Да, ничего похожего, — сказал он, передавая мне карточку. — Только что получена по радио из Америки.

Меня поразила художественность выполнения портрета. Лучший фото¬граф Москвы позавидовал бы такой работе. Но сам портрет заставил меня улыбнуться. На нем был изображен человек, костюм которого напоминал вя¬заную дамскую «комбинацию» из шерсти. Сходство дополнял вязаный из та¬кой же материи колпачок. Шея неизвестного была завязана шарфом до самого подбородка. Довольно большая голова, не только без бороды и усов, но и без бровей, с очень маленькими носом и ртом, напоминала ребенка со старческим выражением лица. Только в несколько прищуренных глазах светились недет¬ский ум и хищность зверька.

— Что все это значит? — спросил я Эля, окончив осмотр портрета.

— Так выглядят американцы, — сказал Эль, беря портрет из моих рук. — А дело вот в чем. Мы получили сведения, что к нам послан шпион. В этот са¬мый момент появились вы...

— И вы решили?..

Эль пожал плечами.

— Понятная предосторожность. Наступают тревожные времена. Вероят¬но, вновь придется создать Военно-Революционный Совет, — вам знакомо это слово?

— Разумеется. А у вас нет его?

— Уже много лет в нем не было нужды.

— А теперь?

— Теперь он вновь стал нужен. По-видимому, вы, действительно, человек из далекого прошлого. Наши ученые разъяснят эту загадку. А пока я могу дать вам некоторые пояснения. Я вижу, вы ходите как в темном лесу.

— Признаюсь, я многого не понимаю, и очень хочу услышать ваши пояс¬нения, но нельзя ли отложить их до завтра, я смертельно устал и... сон одоле¬вает меня... — Я зевнул во весь рот. Эль с любопытством посмотрел на меня.

— Неужели у вас так страшно раскрывали рот, когда вам хотелось спать? Это называлось, кажется, зе... зе...

— Зевать.

— Да, да, зевать. Я читал об этом, — Эль вынул из кармана изящную коро¬бочку из лилового металла, раскрыл ее и протянул мне.

— Проглотите одну из этих пилюль, и ваши сон и усталость исчезнут. — И, заметив мое колебание, он поспешно сказал:

— Не бойтесь, это — не наркотик, который искусственно поднимает не¬рвы, вроде ваших ужасных папирос. Это — пилюли, нейтрализующие продук¬ты усталости. Они безвредны и производят то же действие, что и нормальный сон.

Я проглотил пилюлю и вдруг почувствовал себя свежим, как после хоро¬шего, крепкого сна.

— Ну вот, видите. Зачем терять непроизводительно треть жизни на сон, если это время можно провести более продуктивно. Теперь вы расположены слушать меня?

— Горю нетерпением...

— Так слушайте же. — И, усевшись удобнее в кресле, Эль начал:

— Много лет тому назад революционные потрясения прокатились по всей Европе и Азии. Революции нигде не проходят бескровно. Теперь, когда все это стало предметом истории, мы можем только сказать, что чем «культурнее» была страна, тем больше было крови и жестокости. В странах высокоразвито¬го капитализма господствовавший класс, в борьбе за существование, пускал в ход всю свою истребительную технику, все ужасные средства разрушения. Я не буду перечислять вам этапов этой ужасной, но и великой эпохи. Государ¬ства захлебывались в кровавом потопе. Население некоторых стран, во вза¬имном истреблении, убавилось наполовину. Когда битва была проиграна ка¬питалистами, они сами стали взрывать фабрики и заводы, чтобы их богатство не досталось врагу.

Европа лежала в развалинах, покрытая трупами, кровью, пеплом пожа¬рищ... Только некоторые небольшие государства пострадали менее: когда борьба была решена в пользу рабочих в первоклассных государствах, правя¬щий класс некоторых небольших государств принужден был сдать власть без боя. Сохранившиеся фабрики и заводы этих государств были единственными источниками в Европе, которые могли быть использованы новым правитель¬ством для удовлетворения главнейших нужд населения. И если бы не могучий Союз Советских Социалистических Республик, ставший к тому времени цве¬тущей и богатой страной, который широко пришел на помощь революцион¬ной Европе и Азии, положение их было бы еще тяжелее.

— А Америка?

— В Америке революция задержалась. Американские капиталисты посы¬лали свой флот в помощь европейским «братьям», но флот был разбит крас¬ными английскими, немецкими, французскими и русскими моряками. Тогда испуганные американцы поспешили убраться, предоставив события в Евро¬пе собственному течению и не теряя надежды нажиться на гибели экономиче¬ской мощи своих заатлантических соседей. Однако, эти надежды «янки», как звали вы американцев, не оправдались. В Европе революция победила. В са¬мой Америке начались рабочие восстания. Америке приходилось подумать о себе. Американские денежные короли вспомнили вдруг доктрину Монро о невмешательстве Европы в американские дела, — «Америка для американ¬цев», — и издали закон, воспрещавший какие бы то ни было сношения меж¬ду Европой и Америкой. Первая революционная вспышка в Америке была подавлена беспощадно: триста тысяч рабочих было сожжено испепеляющи¬ми газами. Несчастные буквально превратились в прах менее чем в минуту. Несмотря на строжайший кордон, в то время некоторым рабочим удавалось прорваться сквозь все заграждения и добраться до нас. Их вид был ужасен, их рассказы — еще ужаснее. Они взывали о помощи. И мы, конечно, не отказа¬ли в этой помощи.

Эль печально опустил голову и замолчал. Я с нетерпением ожидал продол¬жения рассказа.

— Мы не в силах были помочь... Американская техника в это время впол¬не овладела новым, ужаснейшим орудием истребления — лучами смерти. От¬правленный нами соединенный флот так и не увидел врага; он был испепелен в открытом море невидимым противником. Никто не вернулся из этой экс¬педиции, кроме одной подводной лодки, которая случайно избегла действия лучей, может быть, только потому что плыла слишком глубоко. Экипаж лодки рассказывал ужасные подробности. Из своих окон, которыми снабжены наши подводные лодки, осветив прожектором мрак глубин океана, моряки видели падающий дождь из обломков кораблей, целые тучи рыб без голов или с на¬половину сожженным туловищем, случайно уцелевшие части человеческого тела... Все обитатели моря, попадавшие в смертоносную зону, испепелялись. Вода в океане бурлила и, вероятно, на поверхности превращалась в пар. Даже на большой глубине, на которой находилась подводная лодка, вода нагрелась так, кто моряки едва не погибли. Но действие дьявольских лучей, очевидно, не только тепловое. Они разрушают ткани живого организма ультракоротки-ми электроколебаниями.

— Это имеет связь с радиоволнами?

— Увы, это все то же радио, но примененное для целей разрушения...

— И чем же все это кончилось?

— Это было только начало. Мы пытались применить воздушный флот. В то время и у нас техника уже была высоко развита. У нас уже имелись воз¬душные суда, действовавшие по принципу полета ракет. Эти суда могли под¬ниматься выше слоя воздушной атмосферы, то есть, намного выше двух тысяч метров. Мы надеялись напасть на врага врасплох «с неба». Но враг был хоро¬шо подготовлен. Очевидно, по всем границам Америки от земли вверх были направлены те же невидимые, но смертоносные лучи. Едва наши воздушные суда, сделанные из особого металла, вошли в эту завесу, как были превращены даже не в пепел, а в пар...

Нужно ли говорить о других наших попытках?.. Мы пытались использо¬вать радио для связи с американскими революционерами. Ответа от них мы, конечно, и не ожидали. Было ясно, что все мощные передающие радиостан¬ции — в руках правительства, а частные, на коротких волнах, запрещены. Но мы надеялись отсюда организовать силы восставших или хотя бы поднимать их боевой дух. Однако и это пришлось оставить... Скоро все пришлось оста¬вить, — сказал Эль, мрачно нахмурившись.

— Мы получили ответную радиотелеграмму из... Вашингтона. Это тоже уже было давненько, и многие забыли текст телеграммы. Но мне, как истори¬ку, она хорошо памятна:

«Правительство Соединенных Штатов Северной Америки предлагает Европейско-Азиатскому Революционному Комитету прекратить всякие по¬пытки вмешательства во внутренние дела С. А. С. Ш. и ждать ответа в течение двенадцати часов. В случае неудовлетворения этого требования или оставле¬ния его без ответа С. А. С. Ш. примут меры, которые будут иметь самые тяж¬кие последствия для народов Европы и Азии».

Вот какая радиотелеграмма была получена нами.

— И что же вы ответили на нее? — спросил я.

— Мы ничего не ответили.

— Правильно!

— Да, правильно. Но ровно через двенадцать часов, минута в минуту, страшное бедствие пронеслось по всем странам Европы и Азии. Через соро¬ковую параллель северной широты, — по Испании, Италии, Балканам, Ма¬лой Азии, Туркестану, Китаю и острову Ниппон в Японии, без единого звука пронесся смертоносный луч, испепеляющий на своем пути, в полосе ста кило¬метров шириной, все: дома, людей, животных, нивы, хлопковые поля, леса...

— Да вот, посмотрите, — сказал Эль. Он подошел к распределительной доске и нажал несколько кнопок с цифрами, потом повернул рычаг. Свет по¬гас, и экран ожил. Я ожидал видеть кинофильм, но то, что я увидел, превзош¬ло все мои ожидания. Это были не «движущиеся картины», — это была сама жизнь. Иллюзия была полная.

Вот улица какого-то города...

— Испания, — тихо сказал Эль.

...Все дома вдоль улицы наискосок были как будто срезаны каким-то не¬видимым ножом, открывая внутренние комнаты, как театральные декора¬ции. Там, где прошел ужасный луч, остались лишь груды развалин, кучи пеп¬ла и мусора. Кое-где валялись части человеческих тел, — тех людей, тело ко¬торых случайно было задето лучом только частью. Все, попавшее в действие луча, испепелилось. Местами догорали пожары. Я слышал треск пламени, падение стен. Уцелевшие обезумевшие люди ходили среди этих развалин, тщетно пытаясь разыскать своих родных; они рыдали, кричали, посылали кому-то проклятья... Вот пробежала с растрепанными волосами и безумны¬ми глазами женщина.

— Аугусто, Аугусто! — кричала она. И вдруг, повернувшись прямо ко мне лицом, истерически захохотала...

Я слышал ее смех, слышал вопли людей. Зрелище было потрясающее. Не¬вольно я отшатнулся.

— Снято несколько часов спустя после катастрофы, — взволнованно про¬говорил Эль.

Он повернул рычаг, и на экране появилась новая картина.

— Все, что осталось от итальянского городка Маратеа, у залива Полика- стра, — сказал Эль.

Несколько пальм у груды развалин, двое черномазых, кудрявых детей и ста¬руха в желтых лохмотьях. У одного ребенка были отожжены ноги по колено. Он лежал без сознания. Мальчик постарше смотрел на него с молчаливым ужа¬сом, а старуха, склонившись над ребёнком, раскачивала седой, взлохмаченной головой и выла протяжно, надрывно, как воют собаки... Рядом, с оскаленными зубами и большими остекленевшими глазами лежала ослиная голова, — одна голова. Побуревшие листья пальм шумели, шуршали гальки под набегающи¬ми волнами, составляя унылый аккомпанемент к однообразному, хватающему за душу вою старухи. Это было слишком.

— Я не могу больше, — тихо сказал я, — довольно!..

Эль вздохнул, повернул рычаг. Экран погас, и в комнате загорелся свет.

Подавленные этими воскресшими мгновениями истории, мы сидели молча.

— Я видел не раз эти картины, — сказал, наконец, Эль, — но до сих пор не могу смотреть на них без глубокого волнения...

— Да, это ужасно, — ответил я. — Вот самая сильная агитация!

— Когда наша молодежь видит эти картины, она зажигается такой нена¬вистью и такой жаждой борьбы, что ее трудно удержать от опрометчивых по¬ступков и бесцельных жертв. Мы не часто показываем эти картины.

— Скажите мне, это — кино? — спросил я, когда волнение несколько улеглось.

— Комбинация звучащего кино и передачи движущихся изображений и звуков по радио. У нас есть центральный киноархив, действующий автома¬тически. Я ставлю на этой доске номер, нужный мне кинофильм автоматиче¬ски подается в киноаппарат, и он начинает работать на экране, установленном в киноархиве. При помощи радио изображения и звуки передаются в любое место.

— Поразительно. И что же было дальше?

— Что могло быть после всего, что вы сами видели? Дальнейшее упор¬ство с нашей стороны могло погубить всю Европу и Азию. Мы вынуждены были послать радиотелеграмму о том, что подчиняемся ультиматуму Аме¬рики.

Нам не легко было справиться с возбуждением граждан, многие из них хотели бороться до конца. Нам удалось убедить их, что мы не отказываемся от борьбы, но откладываем ее, пока в состоянии будем бороться равным ору¬жием. И наши инженеры немало поработали над изобретением этого оружия. В этом отношении мы многим обязаны Ли. Это гениальный юноша.

— Ли? Ассистент астронома Туна? В голубой тунике? Разве это — не де¬вушка?

Эль улыбнулся.

— Нет. Это юноша, — вернее, молодой человек. Мы не скоро старимся. Сколько, вы думаете, может быть мне лет?

— Тридцать пять, самое большее сорок, — сказал я.

— Восемьдесят шесть, — улыбаясь ответил Эль. — Ли тридцать два, а Эа — двадцать пять.

Я был поражен.

— И что же изобрел Ли?

— Он изобрел средство заграждения от дьявольских лучей. Они больше не страшны нам. Он нашел секрет и самих дьявольских лучей. Мы сравнялись силами.

— И теперь можете начать борьбу?..

— Не совсем. Их лучи не пробивают нашей невидимой брони, а наши — их. Мы стали взаимно неуязвимы друг для друга, но и только. И все же борь¬ба продолжается. Не так давно каким-то чудом пробрался к нам из Америки еще один беглец — негр. Он работал на береговых заграждениях, на восточ¬ном берегу северной Америки. Произошла порча аппарата, излучающего заградительные лучи. Воспользовавшись этим, негр бросился в океан, долго плыл, пока его не подобрала какая-то лодка, и наконец достиг наших бере¬гов. Он сказал, что, несмотря на все жестокости, на неслыханное подавле¬ние рабочих, в Америке идет подпольная революционная работа. Револю¬ционеры проникли даже в береговую охрану. И нам удалось завязать с ними сношения. Мы узнали, что Америка, опасаясь нашей помощи их революци¬онерам, замышляет истребить нас изнутри. Убедившись, что их лучи без¬вредны для нас, американские капиталисты решили отправить к нам шпио¬нов, узнать наши военные силы и средства, а затем, переправив сюда своих агентов с истребительными лучами, — уничтожить на месте «очаг револю¬ции».

— Европа и Азия! Хороший «очаг»!

— Да, уничтожить большую половину мира. Перед этим они не остано¬вятся! Но мы тоже не сидим сложа руки. Ли близок к разрешению задачи най¬ти орудие, пробивающее все заградительные средства американцев.

Дверь открылась и в комнату вошли Ли и Эа. Лицо девушки было озабо¬чено. Ли шепнул что-то Элю.

Обратившись ко мне, Эль сказал: — Важные новости, — мы, кажется, на¬пали на след нашего американца. Я должен оставить вас. Займитесь пока изу¬чением языка. Через два-три часа я прилечу за вами.

И эти удивительные люди быстро удалились.

Глава III.

В СТРАНЕ ВОСПОМИНАНИЙ.

Было раннее утро, когда я вышел на площадку обсерватории. Наше воздуш¬ное жилище сияло в лучах восходящего солнца, как болид, а внизу Радиополис еще тонул в синеватой предутренней мгле.

— Доброе утро! — услышал я около себя голос Эа. Она говорила на своем языке, но теперь я овладел им в совершенстве.

Этот язык, — еще более простой, чем эсперанто, — я изучил в одну ночь при помощи «механического учителя», или люксофона, который представ¬ляет собою ящик с рупором и экраном. На экране появляется изображе¬ние. Рупор называет предмет, экран дает буквенное изображение названия. Главный секрет этого ящика в том, что он излучает особые электроволны, которые способствуют закреплению памятью зрительных и слуховых впе¬чатлений.

— Доброе утро, — ответил я девушке. — Эль обещал сопровождать меня сегодня. Но его, вероятно, что-то задержало.

— Вот он летит, — ответила Эа, глядя в раскрывавшуюся под нами бездну. Я еще ничего не видел.

— Скажите, как держится в воздухе это воздушное сооружение? — спро¬сил я.

— Пропеллеры, помещенные под площадкой, держат его, а жироскопы придают полную горизонтальную устойчивость. Вполне капитальное соору¬жение. На всякий случай мы все же держим здесь несколько парашютов.

— На одном из которых я и совершил свое невольное путешествие?

— И очень счастливо для первого раза, — улыбаясь, ответила Эа.

— Но ведь чтобы приводить в движение пропеллеры, надо сильные мото¬ры и для них — целые склады горючего?..

— У нас энергия для всех двигателей передается по радио, — ответила Эа.

— Опять радио!..

Внизу послышались легкий шум и голос Эля.

— Доброе утро! Надевайте скорее крылья, летим в страну воспоминаний.

Я надел принесенные мне Эа крылья, Эль осмотрел широкие ремни, кре¬стообразно стянутые на груди, и сделал мне указания, как управлять этим не¬обычайно простым по конструкции летательным аппаратом.

— Попробуйте подняться и опуститься на площадке, — сказал он.

Не без волнения повернул я рычажок у левого бедра. Суставчатые крылыш¬ки, как у летучей мыши, затрепетали у меня за спиной, и я почувствовал, что почва уходит у меня из-под ног. Инстинктивно я расставил руки и ноги, как бы готовясь упасть на четвереньки. Вид мой, вероятно, был очень смешон, я слы¬шал заглушенный смех Эа.

— Держитесь прямей! — скомандовал Эль. — Правый рычаг. Поворот. Больше. Так. Отдача. Левый рычаг назад.

Я плавно опустился.

— Хорошо. Можем лететь.

Я и Эль подошли к краю площадки, вспрыгнули на ограду и... бросились вниз. Это было мое третье воздушное путешествие, которое оставило во мне самое сильное впечатление. Мне приходилось когда-то летать на аэропланах. Но разве можно сравнить ту громоздкую, грохочущую машину моего време¬ни с этими крыльями, которых не ощущаешь. Впервые я почувствовал себя летающим человеком, легким и свободным, как птица.

Несколько секунд полета, — и мы оставили освещенное солнцем простран¬ство и погрузились в синие сумерки.

Эль летел рядом, несколько впереди, направляя свой полет к Кремлю.

Скоро под нами показался уже знакомый мне греческий храм в кипарисо¬вой роще.

Наши крылья так незначительно шумели, что мы могли свободно разгова¬ривать.

— Эти кипарисы, — я указал на рощу, — выставлены на лето из оранжереи?

— Нет, они свободно растут здесь. Мы изменили климат. Чему же вы удив¬ляетесь? Мы могли отеплить наши широты разными способами. Но для этого оказалось достаточно одной лучистой энергии солнца. Вы знаете, что на один квадратный километр эта энергия, использованная только на десять процентов, сможет произвести работу, равную семидесяти пяти тысячам лошадиных сил. Мы же получаем в одном Туркестане тысячи миллионов лошадиных сил этой энергии. Вполне достаточное количество, чтобы не только «согреваться», но и приводить в действие все наши машины.

Башни Кремля промелькнули под нами.

— Мы реставрировали прошлое век за веком. Вся старая Москва, — ваша Москва, — превращена в музей. Перелетая из квартала в квартал, вы будете как бы перелетать из века в век. Перед вами пройдет все характерное для дан¬ного времени — от архитектуры до мелочей быта.

Эль был прав. Мы действительно перелетали «из века в век». Заходили в терема и видели тучных бояр, пировавших за столом, азиатскую роскошь палат и убогие лачуги черного люда. Мы видели и застенки с их дыбами, ко¬былами и другими орудиями пыток... Бояр сменили екатерининские вельмо¬жи. Чем дальше шли мы, тем больше линяли, чернели костюмы. Чиновный люд дореформенной России, мрачные своды приказов с их «черной неправ¬дой». Еще дальше, — на общественную арену выступает новая сила, — жир¬ное, «именитое» московское купечество... самовары, пуховые подушки, об¬раза в красном углу... Чем ближе к моему времени, тем большее любопытство охватывает меня.

Конец девятнадцатого века. Екатерининская площадь. Убогие клячон¬ки везут конку. Скамейки наполовину пусты. Бороды, картузы, волосы в скобку.

— Лошади — движущиеся манекены, — поясняет Эль.

...Красная Пресня в огне декабрьского восстания... Война, революция... А вот и Москва, которую я оставил так неожиданно.

По Арбату, звеня и громыхая, идет переполненный свыше меры трамвай. Как рой пчел на ветке дерева висят пассажиры у задней площадки... Глаза не¬вольно ищут милиционера... Вот слышится его свисток...

Вдруг, без видимой связи, Эль сказал: — Да, да. Я очень рад. Только маши¬на? Интересно посмотреть. — И обращаясь ко мне, он сказал:

— Ли сообщает, что он нашел разбитую летательную машину, — очевид¬но, американского шпиона, — зарытую в песке недалеко от Красного моря.

— Но ведь оно находится за тысячи верст, а Ли только вчера был с нами.

— Для нас почти не существует расстояния, — ответил Эль. И, вынув из кармана прибор, напоминающий цейсовский бинокль, он покрутил окуляры, глядя на деление с цифрами, и посмотрел в него, потом передал мне.

Я увидел песчаный берег у моря. Из груды песка виднелись части какого-то сломанного аппарата, рядом стоял Ли и смотрел в такой же бинокль по направ¬лению ко мне. Очевидно, увидав меня, Ли улыбнулся и приветливо замахал ки¬стью руки. Я ответил ему.

— Я уже не удивляюсь дальности расстояния ваших биноклей. Но как они могут видеть то, что лежит за горизонтом, сквозь толщу земли, — и только то, что нужно.

— Они видят то, что нужно, при помощи точной наводки. А преграды ни¬какой и нет. Изображение передается радиоволнами,

— Опять радио?

— Да, опять. Однако, летим! — И мы полетели осматривать новую для меня Москву.

— Поднимемся выше! Вот этот участок — Москва второй половины двад¬цатого века. Наряду с американскими многоэтажными небоскребами вы видите и те дома, которые стояли в ваше время. Здесь уже имеется целая сеть подзем¬ных железных дорог и начата постройка городской рельсовой — воздушной. Москва к этому времени давно вышла из старых городских границ и широко разлилась во все стороны. В начале двадцать первого века мы строили небо¬скребы, но мы отделяли их друг от друга большими незастроенными участка¬ми. Смотрите.

Странный вид представляла эта новая Москва. На огромном пространстве возвышались, симметрично расставленные, как верстовые столбцы, небоскре¬бы в несколько десятков этажей, с плоскими крышами.

— Для посадки воздушных судов, — пояснил Эль.

— Нельзя сказать, чтобы этот город выглядел очень красиво, — невольно сказал я, глядя на унылую площадь, утыканную домами-столбами.

— Зато более гигиенично, чем скученность старых городов. Когда мы на¬чали строить Москву небоскребов, у нас было много споров о том, строить ли эти «особняки» или приступить к постройкам «городов-домов», где многомиллионное население могло бы жить буквально под одной крышей.

Спор начали наши врачи-гигиенисты, которые предостерегали от увлечения «урбанизмом», предрекая физическое вырождение населения в слишком ис¬кусственных условиях жизни этих городов-домов. Но мы тогда еще не были богаты, чтобы покончить с городами. Эти особняки-небоскребы были ком¬промиссом.

— Покончить с городами?

— Да, и мы покончили с ними. Если вы пролетите от «Москвы» к «Ле¬нинграду», вы найдете сплошные сады, поля и раскиданные среди них белые домики, но городов не найдете нигде.

— Но ведь вы непроизводительно заняли огромную земельную площадь, которая могла бы пойти под посевы!

— Вы не представляете себе успехов нашей культуры. На квадратном ме¬тре мы добываем продуктов питания больше, чем вы добывали на своей де... десятине. Кстати, откуда произошло это слово? Корень, по-видимому, «де¬сять?».

— Не знаю, — смутившись, ответил я. Эль улыбнулся.

— Кроме того, мы изготовляем пищу химическим путем. У нас и сейчас парков и цветников больше, чем полей. Да, многое изменилось за эти годы.

Мы плавно опустились на зеленую лужайку. Среди этой лужайки, на пес¬чаном круге, стоял какой-то сигарообразный серый предмет, напоминающий «цеппелин», но значительно меньших размеров. Около «цеппелина» была Эа. Она еще издали махнула рукой Элю и крикнула.

— Скорее, надо спешить!

Я и Эль, даже не снимая крыльев, вошли в «цеппелин». Эа последовала за нами и плотно захлопнула толстую дверь.

Вспыхнул яркий свет, озарив мягкие кресла, стол, экран в углу.

— Это наша «Пушка» — самый скорострельный летательный аппарат.

Эа прошла вперед, за лакированную перегородку. Оттуда послыша¬лось гуденье и я заметил, как поднялась передняя часть нашего воздуш¬ного судна.

— Летим, — сказал Эль.

— Почему здесь нет окон?

— Они не нужны: скорость и высота полета так велики, что вы все равно ничего не увидите.

Куда еще лечу я? Что ждет меня впереди?..

Глава IV.

НА БЕРЕГУ КРАСНОГО МОРЯ.

Мы мчались на нашем воздушном снаряде, который был одновременно и пушкой, и ядром. Было тихо. Только за перегородкой что-то тихо жужжало.

— Что это — свет погас?!

— Не беспокойтесь, я хочу посмотреть на карту, — сказал Эль. Перед ним вспыхнул бледным светом квадрат, на котором обрисовались очертания како¬го-то моря.

— Эта карта движется?

— Да, она движется потому, что мы летим. Наша карта — сама земля. Вот очертания... — как это вы называли? — Азовского моря, вот Черное. Мы про¬летаем над ним.

— Уже! Так скоро...

— Турция. Скоро мы увидим Красное море.

— Но как же можете вы обходиться совсем без карты?

— Эа направляет наш воздушный корабль по радиокомпасу. Ли посылает радиоволну, а мы летим в этом направлении, как бабочка на огонек. Ошибки быть не может. Впрочем, мы можем, если нужно, справиться по карте и компа¬су. — И, нагнувшись над другой картой, Эль сказал:

— Двадцатый градус северной широты и сороковой — восточной долго¬ты. Мы в окрестностях Мекки. Скоро будем на месте.

Мы плавно опустились.

Эа открыла дверь нашего снаряда, и мы вышли.

Ли приветствовал нас.

— Вот, полюбуйтесь, — сказал он, указывая на обломки.

На самом берегу моря в буром песке лежали эти обломки воздушного ко¬рабля, — обугленные и настолько искалеченные, что невозможно было опре¬делить его конструкцию. Нос корабля, вероятно, не менее чем на три метра врезался в песок, подняв вокруг значительную воронку.

— Сами посудите, можно ли было спастись при такой катастрофе. Амери¬канский шпион погиб. На этот раз мы можем быть спокойны и не продолжать наших поисков, — сказал Ли.

— Да, конечно, — сказал Эль и, взобравшись на воронку, стал обходить ее, внимательно осматривая.

— Подойди сюда, Эа. Что ты видишь?

Девушка взошла на насыпь вокруг упавшего снаряда и посмотрела вокруг. Она задумалась, очевидно, отыскивая, что привлекло внимание Эля.

— Я вижу, что от центра воронки к краю дальше идут углубления, которые... гм..., пожалуй, можно принять за следы.

— Следы? — спросил Ли. — Неужели?

— Ходил ли здесь кто-нибудь? — спросил Эль.

— Нет, место совершенно пустынное. На насыпь никто не поднимался.

— А вы?

— Я всходил только — вот с этой стороны.

Эль прошел по песку.

— Вот, видите, — сказал он, — песок очень зыбкий, он осыпается и не дает отчетливых следов. Если же еще, поднимая ногу, помешать песок — вот так, концом ноги, то получатся совершенно такие же впадины.

— Что же вы предполагаете? — спросил смущенно Ли.

— Я предполагаю, мой милый, но близорукий друг, — ответил Эль, — что наш американский шпион здравствует.

— Но не мог же он уцелеть в этой катастрофе? Или американские кости прочнее дюралюминия, а тело в огне не горит? — уже несколько обидчиво сказал Ли.

— А кто вам сказал, что здесь произошла катастрофа? — возразил Эль. — Все могло произойти очень просто. Мистер шпион благополучно опустился на своем аппарате, вылез, потом взорвал аппарат.

— Но как же он тогда вернется?

— Он, или они, могли прилететь на двух воздушных судах и пожертвовать одним, чтобы «замести следы».

— А другой?

— Другой может быть в другом месте. Однако, продолжим наш осмотр.

Мы пошли по следам, внимательно осматривая их. Следы шли в сторону по песчаной равнине и в нескольких метрах пропадали. На этом месте в песке было небольшое углубление.

— Провалился сквозь землю? — улыбаясь спросил я.

— Наоборот, поднялся от земли на крыльях. Положение осложняется. Местные жители лучше нас знают окрестности. Надо предупредить их, — ска¬зал Эль.

— У меня в Мекке есть приятель-шахматист. Вызвать его? — предложил Ли.

— Отлично, — ответил Эль.

Скоро Вади (так звали приятеля Ли) был с нами.

— Вы знаете о прибытии американских шпионов? — спросил Эль.

— Ли сообщил мне.

— Они опустились недалеко отсюда и, по-видимому, улетели. Их надо ра¬зыскать во что бы то ни стало.

Вади кивнул головой.

— Сообщите по радио по всей Аравии. Ищите везде. Мобилизуйте пи¬онеров, — у этих ребят острый глаз. Обыщите каждую складку гор, каждый куст.

Вади еще раз кивнул головой, глядя в небо. Вдруг он схватил Эля за руку.

— Смотрите, Эль, этот воздушный корабль мне не нравится.

Все устремили взоры на небо. Эль поспешил вооружиться биноклем.

— Да, это — не нашей конструкции. Дайте сигнал тревоги.

Неизвестный воздушный корабль, вычертив в небе полукруг, скрылся за горизонтом. Вади что-то сказал в кулак, и через минуту, как испуганная стая птиц, от земли с разных мест поднялись аэропланы и полетели вслед за улетав¬шим воздушным кораблем.

И мы полетели.

Глава V.

БЕЛЫЙ ДОМИК.

В тот вечер американской воздушной лодке удалось ускользнуть от пресле¬дования благодаря быстро наступившей темноте. На время пришлось отложить поиски, и Ли любезно предложил мне отправиться к нему.

— Вот мы и дома, — сказал Ли, опускаясь на площадку у белого домика со сплошным окном-стеной на юг. Как только Ли ступил на площадку, над нею загорелась матовая лампочка. В доме также появился свет.

— Вас ждут?

— Нет, свет зажигается автоматически, как только я опускаюсь на землю. Нам нужно умыться с дороги и переодеться. Я вас проведу сначала в ванную комнату.

Обойдя дом, Ли открыл дверь.

— Прошу вас.

Я вошел в очень маленькую комнату-коробку, в которой было не более двух квадратных метров. Голые стены, только небольшой ящичек в углу.

«Нельзя сказать, чтобы эта передняя была уютна», — подумал я.

Ли очень плотно закрыл за собой дверь, подошел к шкафчику и вынул от¬туда две противогазовые маски. Подавая одну из них мне, он сказал:

— Во избежание появления эпидемий, хотя у нас о них не слышно, каждый из нас, вернувшись из далекого путешествия, считает своим долгом подвер¬гнуться дезинфекции. Увы, наш организм не приспособлен к борьбе с болез¬нями в такой мере, как это было у наших предков. И поэтому мы все внимание сосредоточиваем на предупреждении болезней. Насморк нас укладывает в по¬стель. Что же делать? Надо беречься. — И он надел маску на лицо, приглашая меня последовать его примеру. Потом повернул маленький кран, вделанный в тот же ящик, где хранились маски, и комната вдруг наполнилась белым, как молоко, газом. Через три минуты так же быстро воздух очистился. Ли зажег какую-то металлическую спичку. Она вспыхнула голубым огнем. Он кивнул головой и снял маску.

— Осталось газу ровно столько, чтобы продезинфицировать наши дыха¬тельные пути. Теперь идем в ванну.

Он открыл дверь, и я был поражен. Ванная, вся залитая золотистым све¬том, была огромной по величине для частной квартиры. Пожалуй, ее и невер¬но назвать ванной. Среди этой комнаты был такой большой бассейн, что в нем можно было плавать. В одной стороне комнаты стояла черная эбонитовая пло¬щадка с креслом и чем-то вроде зонтика без материи над этим креслом, а ря¬дом — какой-то шкаф.

— Садитесь, — сказал Ли. — И, осмотрев меня, продолжал: — Вам лучше снять волосы, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Представление о красоте изменилось в связи с тем, что физическая природа наша кое-что по¬теряла в новых условиях культуры. Мы все более теряем волосы, теряем зубы.

Представление о красоте изменилось...

Вы уже знаете, что мы не едим твердой пищи. Нам не нужны зубы. Естествен¬но, что без работы они должны атрофироваться.

— Но у вас есть зубы. Они искусственные? — спросил я. — Значит, ваша новая эстетика делает исключение для «звериных» зубов?

— Не совсем так. Зубы отвратительны. Но они еще не исчезли у нас совер¬шенно, хотя и очень слабо держатся. Через несколько поколений люди станут совершенно беззубыми, нижняя челюсть превратится в маленький придаток.

— И это будет красиво?

— Для своего времени, конечно.

— Представляю, — сказал я, улыбаясь, — что какой-нибудь Пракситель, — гениальный скульптор будущего, — высечет из мрамора статую идеала жен¬ской красоты...

— Она будет иметь огромную голову без волос, маленький подбородок, рот без зубов, почти мужское телосложение, очень тонкие ноги и руки, паль¬цы без ногтей.

— Какое безобразие! — невольно воскликнул я.

— Если бы горилла-самец мог говорить, то при взгляде на статую Венеры Медицейской он, вероятно, также воскликнул бы: «Какое безобразие!» — и перевел бы влюбленный и полный восхищения взгляд на свою четверорукую, мордастую, косматую спутницу жизни, — ответил Ли. — Все условно в этом мире, мой друг. Изменяются звезды на небе, изменяется лицо земли, изменя¬ется человек, изменяются и его понятия о прекрасном. Мы теряем то, что нам перестает быть нужным.

Мы хуже слышим, чем вы, а вы — гораздо хуже, чем наши далекие предки каменного века. Нас уже не подстерегает хищник за каждым кустом.

Мы все близоруки. Дальнозоркость не нужна была человеку города. Его взгляд вечно упирался в стены. Мы живем свободнее. Наши горизонты ши¬ре. Мы стали существами летучими. Зоркое зрение нам опять стало нуж¬ным. А в природе так: если орган нужен, если он начинает усиленно рабо¬тать, он и развивается усиленно. И я думаю, наши потомки, которые, быть может, в воздухе будут жить больше, чем на земле, вновь приобретут зоркость орла. Но мы унаследовали от вас, людей с ограниченным кругозором, близо¬рукость. И боремся с ней. Ваши очки не удовлетворяют нас. С ними много хлопот: они могут разбиться. И мы просто оперируем глаза, вставляя себе новый хрусталик.

— Итак, — закончил Ли, — займемся вашим туалетом. Гм... у нас нет па¬рикмахеров, — ведь у нас волосы просто не растут, нет ножниц и бритв. По¬ложим бритву можно было бы достать из музея. Но ведь это целая операция. Можно порезаться, кровь, заражение крови... брр... Лучше я вам вызову про¬дукт для уничтожения волос.

«Вызову продукт для уничтожения волос», — что за странное выраже¬ние», — подумал я. А Ли подошел к распределительной доске, скрытой цвета¬ми, и, что-то сказав, нажал несколько кнопок. Не прошло минуты, как в стене открылась не замеченная мной ранее дверца, и там стояло нечто в роде пульве¬ризатора.

— Откуда это? — спросил я.

— Прислали из склада по автоматической почте. — Взяв в руки пульвери¬затор и обернув меня простыней, он спросил:

— Позволите?

— Пожалуйста, — покорно ответил я и зажмурился, ожидая, что меня нач¬нут опрыскивать. Но Ли только овеял меня какою-то пряно пахнувшей струей воздуха. И этого было достаточно, чтобы мои волосы упали с головы, как под¬резанные, а лицо имело гладко выбритый вид.

Ли остался доволен своей работой.

— Отлично. С волосами вы разделались на всю жизнь и, право же, так выглядите гораздо лучше. Теперь я вам вызову костюм нашего покроя. Дайте я сниму с вас мерку. Вот так. У вас почта один размер со мной. Какой цвет вы предпочитаете?

«Хорош бы я был в голубеньком, черт возьми» — подумал я.

— Черный, серый, оливковый.

— Хорошо. Я вызову. А пока вы раздевайтесь и поплавайте в бассейне. Бе¬лье можете опустить вот в этот люк в полу. Оно через пять минут будет высти¬рано, выглажено и уложено в этот ящик.

Ли вышел.

Я разделся и стал спускаться по белым ступенькам к воде. Но едва пальцы моей ноги коснулись воды, я вскрикнул от неожиданности, почувствовав уко¬лы тысячи иголок.

— Простите, — услышал я голос Ли около себя, хотя его не было в ком¬нате, — я забыл предупредить вас — вода электризована. Мы не можем обойтись без этого; электричество — это массаж для наших нервов. Я сейчас уменьшу ток.

Ли вошел, повернул рычаг, разделся и бросился в воду.

Поплавав и поныряв, мы вышли. Ванна чудодейственно освежила меня.

— Теперь вот сюда, — продолжал Ли распоряжаться мной, — пройди¬те к этому шкафу. Это, так сказать, автоматический доктор-контролер. Дайте вашу руку. Так. Это — сюда.

Ли приложил к моему пульсу и сердцу пластинки, прикрепленные к шну¬рам, и погасил свет.

На экране появилась светящаяся кривая линия, она отмечала удары мое¬го сердца.

— Да, сердце у вас немного не в порядке, — сказал Ли. — Посмотрим же¬лудок, легкие.

На экране появилось изображение моих внутренних органов.

— Легкие в порядке. Но желудок сильно сокращается. Очевидно, на одном химическом питании пилюлями вам трудно существовать — организм еще не привык. — Ли быстро поднялся и оделся в чистую голубую тунику.

Я вскрикнул от неожиданности, почувствовав уколы тысячи иголок.

— А вот вам, — сказал он, подавая мне такую же тунику из серебристой ткани.

Я оделся. И когда посмотрел в большое зеркало, вделанное в стену, не уз¬нал себя.

«Показаться бы на Кузнецком в таком виде», — подумал я.

— Теперь пять минут отдыха. Ложитесь на это плетеное кресло и спраши¬вайте, — с улыбкой сказал Ли.

Действительно, я только и делал, что спрашивал.

— Эль говорил мне, — начал я, — что у вас нет правительства — нет слу¬жащих, чиновников. Но как же вы ведете свое хозяйство? Вот вы «вызвали» мне костюм. Значит, должен же кто-то вести счет?

— Учет у нас поставлен так образцово, что вы не можете и представить. Но все это делается очень просто и механически. Я «вызываю» нужную вещь. Механически она подается из склада и присылается по автоматической трубе. Одновременно счетчик отмечает отпуск этой вещи. Тот же автоматический счетчик подводит итоги. И к концу года мы знаем, какая у нас потребность в том или ином предмете, какой годовой прирост, сколько надо заготовить для будущего. У нас нет меняющихся «мод», и некоторые запасы переходят из года в год. Так во всех предметах потребления — вплоть до летательных машин.

— Но должен же быть какой-нибудь контроль? Разве у вас не бывает зло-употреблений?

Ли в недоумении поднял брови.

— Какие могут быть злоупотребления? Я вызову себе лишнюю воздушную лодку? Зачем она мне? Разве я могу полететь сразу на двух? Продать я также никому не могу, во-первых, потому, что у нас нет денег, а во-вторых, потому, что каждый сам может взять, что ему нужно. По этой же причине нет никакого смысла красть или присваивать. У нас совсем нет преступлений этого рода. Не то что мы «нравственней» вас, а просто эти преступления потеряли всякую цель. Мы имеем все, что нам надо.

— Ну-с, — сказал Ли, вставая, — продолжим нашу беседу в семейной об¬становке. Сейчас я познакомлю вас с своей женой, хотя она сейчас и далеко от нас. Уже два года, как она на Южном Алтае. Врачи прописали ей горный воз¬дух. Но ведь для нас почти не существует расстояния. Мы часто навещаем друг друга, а видимся и говорим не реже того, как если бы мы жили в одной комнате.

— Вообще вам надо твердо понять одну вещь: никогда еще, — по крайней мере, у нас в Европе, Азии и Африке, — человечество не жило такой дружной, сплоченной семьей, несмотря на то что отдельные члены этой многомиллион¬ной семьи физически в большей степени разбросаны, чем раньше. Мы находим¬ся в постоянном общении. У меня есть друзья везде — от полюса до полюса, с которыми я веду непрерывно беседы. У нас часто бывают собрания, «съез¬ды», где мы обсуждаем наши общественные дела. Но все это мы делаем, если хотим, не выходя из комнаты.

Глава VI.

«ВСЕ ВИЖУ, ВСЕ СЛЫШУ, ВСЕ ЗНАЮ».

Мы вошли в смежную с ванной комнату. Она была втрое меньше и совер¬шенно лишена мебели. Голые стены, без единого выступа, украшения...

— Ваше жилище очень скромно, — сказал я.

— Зато удобно и гигиенично.

Ли нажал ногой на одну шашку паркетного пола, и вдруг из-под пола под¬нялся круглый стол на круглой колонке и два стула.

— Садитесь, — сказал Ли.

Свет в комнате погас, и у противоположной, мгновенно осветившейся сте¬ны я увидал женщину. Ли сказал:

— Ин, вот человек из прошлого, с которым ты хотела познакомиться.

— Здравствуйте, — сказала Ин, радушно улыбаясь. — Но вы... тоже без волос?

— Я... остриг волосы, — ответил я, вставая и приближаясь к молодой, кра¬сивой женщине и по привычке протягивая руку. Но она не поднимала своей руки, и я вспомнил, что у этих новых людей рукопожатия не приняты. Я сделал еще шаг и вдруг стукнулся головой о невидимую преграду. Женщина рассмея¬лась, но тотчас сдержала свой смех и обратилась к мужу:

— Ли, разве ты не предупредил нашего гостя?..

— Я полагал, что он уже привык к нашим экранам, — сказал Ли.

Опять экран! Я был уверен, что вижу живую женщину, а не ее изображение.

— Дети будут сегодня? — спросил Ли.

— Ко сказал мне, что он сторожит в Аравии, — во что бы то ни стало хочет первым разыскать шпиона из Америки, а Цаль...

— Вот и я!.. — и к столу подошел еще один «призрак» — молодой юно¬ша, очень похожий на Ли.

Ли познакомил меня с сыном.

— Вы еще учитесь? — спросил я юношу.

— Почему «еще?» — ответил он вопросом.

— Потому, что вы еще молоды. Учитесь в какой-нибудь школе или универ¬ситете? — вот что я хотел спросить.

— В школе? Университете? — опять с недоумением спросил юноша.

«Неужели у Ли такой глупый сын?» — подумал я. Но скоро мне пришлось убедиться, что я был не прав со своим поспешным заключением.

— Он не понимает вашу мысль потому, — вступился за сына Ли, как бы угадавший мою мысль, — что у нас нет школьного возраста и нет школ.

И, видя мое изумленное лицо, Ли разъяснил мне:

— Еще ваше время ставило себе задачей приблизить школу к жизни. На этом принципе вы строили трудовую школу. Нам удалось осуществить этот принцип. Школа и жизнь слились у нас воедино, или, если хотите, жизнь и практика стали нашей единственной школой.

— Но теория?

— Она изучается также, но это изучение не отрывает от жизни.

— Надо вам сказать, что управление нашими машинами столь несложно, что даже подростки справляются с ними и делают это очень охотно. И даже, стоя у «станка», они могут слушать лекции по радио.

— Опять радио!

— Да именно радио уничтожило школу, какой она была в наше время, ког¬да она, в большей или меньшей степени, отрывала от жизни. Радио учит нас от колыбели до крематория. Мы учимся всегда и всюду. Мы пополняем свои зна¬ния на работе, если она не требует особого внимания, и на прогулке, дома и во время воздушного путешествия слушаем лекции величайших ученых, мы при¬сутствуем при опытах, мы следим за формулами, появляющимися на экране. Только там, где нужен непосредственный опыт, мы прибегаем к колбам, стан¬кам, сверлам. Но они всегда к нашим услугам в заводских лабораториях, а от¬части и на дому. Для химических опытов мы, например, всегда можем вызвать на дом все нам необходимое.

— Вы, вероятно, еще больше удивитесь, — сказала Ин, — если узнаете, что мы почти не читаем книг.

— Да, это верно, — подтвердил Ли, — мы больше пользуемся звуковой передачей.

— Но как выделить из радиопередачи то, что вам нужно? Ведь у вас одно¬временно должны действовать сотни радиостанций?

— Каждая радиостанция действует на своей волне, а длина этих волн те¬перь различается не только метрами, но сантиметрами и даже миллиметрами. Мы совершенно легко выделяем нужную станцию, если даже длина волны ее отличается от волны другой станции всего на несколько миллиметров.

— И потом, — деловито заявил Цаль, сын Ли, — этих станций не так уж много, как вы предполагаете. Наша сеть радиостанций построена на систе¬ме поясного времени, или, иначе сказать, по градусам долготы, — одна станция на двадцать градусов, так как время отличается на час, — считая на ваше время, — через каждые двадцать градусов. Поэтому от западного берега Африки до вос¬точного Азии у нас существует всего десять главных радиоустановок, которые направленными радиоволнами и наполняют каждая свои двадцать градусов дол¬готы от полюса до полюса. Есть, правда, еще центральные радиостанции, радиус действия которых распространяется на всю нашу территорию. Но мы пользу¬емся ими только для связи с десятью поясными.

— Ты еще не сказал о радиостанциях для передачи энергии, — добавил Ли, — но с ними я еще познакомлю вас. Да, радио внесло огромные изменения во всю общественную жизнь, — изменения, о которых вы, вероятно, не смели еще и мечтать. Радио упразднило необходимость физического скопища людей. Это было огромным гигиеническим завоеванием, не говоря об общественном зна¬чении его. Радио уничтожило старую школу. Но радио уничтожило и старый театр, кино. У нас нет душных, переполненных публикой, кино, театральных и концертных зал, аудиторий.

— Почему бы нам и не познакомить сейчас нашего гостя с театром? — предложила Ин.

— Отлично, — согласился Ли, — для этого нам не нужно бежать за билета¬ми и тащиться на ваших ужасных трамваях. — И, обратившись к Ин и Цалю, Ли сказал:

— Мы будем смотреть вместе на втором экране.

Вторая белая стена комнаты вдруг, как по волшебству, превратилась в сцену, — если только то, что я видел, можно назвать сценой. Такого художественного богат¬ства, такой обстановки, таких сценических и световых эффектов я не только нигде не видел, но и не предполагал, что они могут быть. Мелодичная музыка сопро¬вождала игру актеров. Это был новый род искусства. Речь переходила в пение — и тогда казалось, что идет опера; жесты и движения были естественны, но так сли¬ты с музыкальным фоном, что это можно было бы назвать каким-то новым бале¬том. Свет менял свою окраску вместе с мелодией и казался светящимися звуками.

Я сидел как очарованный и был огорчен, когда экран погас.

— Вот мы и побыли в театре, — сказал Ли.

— Наши театры совсем не имеют зрительного зала. У них только огром¬ная сцена, еще большее помещение для декораций и машин. У нас только де¬сять театров.

— По поясному времени?

— Да, тоже по поясному. Только десять групп, но зато все они состоят из первоклассных артистов. Как видите, искусство так же стало достоянием всех, как и наука. Неужели? Я слушаю. Восемь Д, шесть? Ход коня? Совершенно вер¬но. — И, обратившись ко мне, Ли сказал:

— Мой друг Вади — завзятый шахматист — сообщил мне, что он разрешил задачу, которую я задал ему.

— А где он сейчас? — спросил я.

— Выслеживает американского шпиона, летая над Красным морем. — Да, шахматы, — продолжал Ли. — Неумирающая игра. Но и они уже не удовлетво¬ряют нас. Мы исчерпали почти все возможные комбинации. Всякая новая яв¬ляется событием. У нас есть новые развлечения, новые виды спорта и искусства, которые, к сожалению, не доступны вам. Мы, например, испытываем настоящее эстетическое наслаждение, следя за ходом разрешения проблем высшей мате¬матики. Наши математические гении увлекают нас своим творчеством едва ли не в большей степени, чем вас увлекали ваши «божественные» тенора. В этой скромной комнате мы можем иметь все, что дает искусство, знание, жизнь. Каж¬дый из нас может сказать: «Все вижу, все слышу, все знаю». По крайней мере, могу знать все из сокровищницы науки.

Речь Ли была прервана каким-то странным звуком, напоминавшим отдален¬ный фабричный гудок. Этот звук почему-то встревожил всех... Ли, Ин и Цаль сосредоточенно замолчали. И в наступившей тишине прозвучал голос.

— «Алло... Говорит Радиополис. Всем! Нам удалось получить радио из Америки. Рабочие восстали на заградительных радиосооружениях, захватили

в свои руки береговую радиостанцию и успели нам сообщить, что, несмотря на ужасный террор, восстание разрастается. Просят о помощи. Последние слова радиотелеграммы: «Гибнем от дьявольских лучей. Помогите остав...» — на этом радио окончилось.

Побледневший Ли поднялся.

— Несчастные. Они сожжены этими дьявольскими лучами. Больше мед¬лить нельзя. Надо создать военно-революционный совет.

— Но кто же его будет собирать? Значит, у вас все-таки есть какой-то руко¬водящий центр? — задал я вопрос Ли, не будучи в состоянии освоиться с мыс¬лью о том, что у них нет никакого правительства.

— Руководящий центр? Он был нам не нужен в мирное время, теперь вот будет. Это будет ясно каждому гражданину так же, как и мне. Ведь мы при помо¬щи радио находимся в постоянном общении. У нас, конечно, есть люди, кото¬рые выделяются над другими характером и интеллектом. Их радио-речи могли послужить известной подготовкой общественного мнения. Но они скорее лишь разъясняли, как специалисты в своей области, о положении вещей, чем «де¬лали политику». «Политика» делается сама, благодаря общности интересов.

— Но выборы?

— Нет ничего легче. В каждой области есть свои люди, наиболее авторитет¬ные благодаря своим знаниям и талантам. Каждый гражданин называет своего кандидата по радио, особый аппарат автоматически регистрирует число голо¬сов и через какую-нибудь минуту дает результат — подсчитанные голоса. По три представителя на область — больше нам не нужно — вот вам и расширен¬ный совет. Члены совета со своей стороны выбирают по радио же исполнитель¬ный орган из трех человек, — вот и все.

— А как делятся ваши области?

— Ну, конечно, тоже по градусам долготы. Некоторая разница в величине территории прибрежных местностей не имеет значения.

И, обратившись к экрану, Ли сказал:

— Мы еще увидимся сегодня.

Жена и сын кивнули головой. Экран погас. Ли спешно подошел к стене и, открыв что-то вроде форточки, назвал три имени и, несколько волнуясь, прошелся по комнате.

Через несколько минут рупор стал называть имена. Среди этих имен я ус¬лышал имена Эля и Ли.

— Избраны в совет, — пояснил Ли.

Затем он опять назвал несколько имен. Опять через несколько минут по¬слышался голос из рупора. На этот раз я услышал всего пять имен, и среди них опять-таки был Ли.

— Член тройки? — догадался я. — Поздравляю!

— Поздравлять, пожалуй, не с чем. Современную войну решают инжене¬ры, — ответил он. — Как инженер, я пользуюсь известностью, и выбор пал на меня. Но это — тяжелое бремя. Надо привести в боевую готовность наши силы, которые до сих пор служили мирному труду. Летим со мной, кстати вы осмотрите наши силовые установки.

Однако в эту ночь нам не удалось осмотреть силовые установки.

Вади за решением шахматных задач не забывал зорко наблюдать за горизон¬том. Скоро он сообщил, что неприятельская воздушная лодка вновь появилась в небе, что эскадрилья арабов гонится за ней, но отстает.

— Лодка летит на север. Попытайтесь отрезать ей путь.

Через несколько минут я и Ли уже летели на нашей воздушной лодке на¬встречу врагу. Вади по радио руководил нашим полетом.

Сидя в кресле воздушной лодки, Ли «присутствовал на заседании» Воен-но-Революционного совета, переговариваясь по радио.

Когда заседание окончилось, я спросил Ли, не опасается ли он, что их «под-слушают».

— Помимо того, что американцы сами возвели преграду для наших ради¬опередач, у нас есть средство, совершенно исключающее возможность подслу¬шивания. Для этого мы пользуемся мешающими токами.

Ли осветил доску своеобразного перископа, и мы увидели приближающу¬юся лодку врага и за ним, как стая птиц, аэропланы, преследовавшие его. Вдруг один аэроплан вспыхнул и стал падать.

— Несчастные, они погибли! — воскликнул я.

— Кажется, нет, — ответил Ли. — Американец сжег лучами только кры¬лья аэроплана.

— Но летчики падают.

— Это не страшно.

— Как не страшно? — Но прежде, чем я задал вопрос, я уже видел, что лет¬чики раскрыли крылья за спиной и стали плавно снижаться.

— А что, если американец пустит испепеляющий луч в нашу лодку? — спросил я с тревогой.

— Ее поверхность неуязвима. Мое изобретение, — скромно сказал он.

Началась бешеная погоня. Американцы летели на север. Наша лодка не от¬ставала. Когда наступило утро, я увидел в перископ белые пространства.

— Снег? — спросил я.

— Да, мы за Полярным кругом. Мистер шпион, по-видимому, направляет свой путь в Америку через Северный полюс.

Скоро мы вошли в полосу сплошных туманов и туч. Даже сильный про¬жектор не мог обнаружить врага.

Скоро нам сообщили, что лодка обнаружена позади нас значительно юж¬нее. Она шла на значительной высоте, но ее сумели обнаружить. Мы полетели на юг. Целая эскадрилия таких же неуязвимых для дьявольских лучей лодок окружила врага.

— Вы можете испепелить лодку шпионов? — спросил я.

— Она так же неуязвима для дьявольских лучей, как и наша. Мы можем только бросить обыкновенный взрывчатый снаряд.

Целая эскадрилия таких же неуязвимых для дьявольских лучей лодок окружилаОчевидно, видя себя окруженной со всех сторон, лодка шпиона вдруг произвела совершенно неожиданный для меня вольт: она пошла вертикально вверх. Наши лодки последовали за ней...

Мы переместились на корму. Пилоту, очевидно, было трудно управлять в таком положении.

— Куда же он? На Марс? — спросил я.

— Немного пониже, — улыбаясь, ответил Ли. К счастью или сожалению, и его, и наша лодки построены не по принципу ракет, которые могут действо¬вать в безвоздушном пространстве. Они действуют винтом особого устрой¬ства. Смотрите, он замедляет путь. Воздух становится все реже и не служит опорой винту-пропеллеру. Мы догоняем. Но нам надо подняться еще выше, чтобы бросить разрывной снаряд сверху. Вывезет ли наша машина? Отличио! Он не идет дальше. Еще бы немного... Везет! Вот...

Но в этот момент воздушная лодка врага, как снаряд, грохнулась вниз, а вслед за ней полетели в бездну, и мы^

Глава VII.

СОЛНЦЕ ПОД ЯРМОМ.

Вражеский снаряд со всего размаха острым килем вонзился в поверхность какого-то моря. Наши суда, подобно чайкам, высматривающим рыбу, густой стаей закружились над волнами, некоторые из них ныряли в воду. Сквозь тол¬щу воды проносились лучи прожекторов. Они пронизывали мрак подводных глубин во всех направлениях. Но противник, вероятно, укрылся в какой-ни¬будь котловине на дне моря, прижавшись ко дну, подобно камбале, и его не легко было найти. И все же его нашли. Я даже слышал сигнал, переданный другим судам. Вражеский корабль подняли на поверхность особыми рычага¬ми, перенесли на сушу. Струя огня, пущенная с одного из наших кораблей, от¬резала, как ножом, всю корму вражеского корабля. В открывшийся широкий вход проникло несколько человек. И я увидел лежащие на полу корабля одну руку и две пары человеческих ног, — все, что осталось от американских шпио¬нов, которые случайно были в части корабля, срезанной пламенем...

— Нам здесь делать уже нечего. Необходимо осмотреть наши силовые установки. — Ли сказал несколько коротких фраз в рупор, дал пилоту направ¬ление, и воздушный корабль, начал винтом набирать высоту.

— Мы летим в солнечный край, который когда-то назывался Туркеста¬ном, — сказал Ли. — Там мы добываем солнечную энергию. Но это далеко не единственный источник энергии. Если бы я стал описывать вам все способы добывания нами энергии, вам пришлось бы слушать не одни сутки. Доволь¬но сказать, что каменный уголь давно оставили. Его осталось слишком мало. Притом добывание его, даже при наших усовершенствованных способах, со¬пряжено с наибольшим трудом. Кажется, не осталось ни одной силы приро¬ды, которую мы не использовали бы. Мы добываем энергию, пользуясь ра¬ботой ветра. Мы покорили вулканические силы, заставили работать земной магнетизм и земные электрические токи. Нам служит атмосферное электриче¬ство. Даже грозу, которой некогда с ужасом поклонялись, как страшному богу, мы заставили работать на службу человечества. Морские волны, морские при-ливы и отливы — наши работники-богатыри. Я уже не говорю о водяных дви¬гателях. Высоту культуры мы теперь измеряем по количеству потребляемых киловатт. И, я думаю, это самый верный и точный измеритель.

Все безграничное количество энергии, получаемой нами, мы перегоняем в центральные аккумуляторы и оттуда распространяем по радио во все уголки наших стран: по поверхности земли, в небо, где летают наши корабли, в глуби¬ну океана для наших подводных судов и даже под землю. Ну вот, мы, кажется, и прилетели, — сказал Ли.

Наш воздушный корабль мягко опустился, и я вышел из кабины.

Как ни хорошо освещалась внутренность корабля, я невольно прищурил¬ся от яркого солнца. Оно резало глаза до боли. Я бывал на юге. Но этот свет как будто стал ярче, ослепительней.

— Наденьте темные очки, — сказал мне Ли, подавая очки. — Вы не при¬выкли к этому освещению.

Надев очки, я увидел, что ослепило меня не столько солнце, как огром¬ные зеркала, отражавшие его. Эти зеркала имели форму усеченного конуса. По оси его были расположены паровые котлы, окруженные стеклянным фут¬ляром. Особое приспособление с часовым механизмом поворачивало зеркала вслед за солнцем.

— Видите, как все это просто, — сказал Ли, — зеркала, поставленные под углом, собирают солнечные лучи в один фокус и нагревают воду до точки кипе¬ния. Получается пар. Он приводит в действие электрические машины, а энер¬гия, как я сказал вам, передается по радио.

К Ли подходили люди в таких же костюмах, как и он, ни лицом, ни наруж¬ностью не отличавшиеся от него. Ли говорил с ними о сложных технических вопросах, бросал непонятные для меня слова и термины.

Когда мы остались одни, я спросил:

— Вы разговаривали, вероятно, с инженерами. Но где же рабочие? Я хо¬тел бы посмотреть на них.

Ли удивленно окинул меня взглядом.

— Рабочие? Каких таких особенных рабочих вы ищете? Мы все рабочие. Один из нас знает немного больше, другой меньше, один более талантлив, другой менее, — вот и вся разница. — Но вернее, пожалуй, сказать, что у нас все инженеры. Потому что каждый из наших рабочих знает больше, чем знали инженеры вашего века.

С нескрываемым удивлением смотрел я на работу этих «инженеров». Здесь никто не кричал, не распоряжался, каждый знал свою роль, все работа¬ли согласованно, как музыканты в оркестре без дирижера.

— Вы удивлены этой «концертностью»? — спросил меня Ли. — Да, тут есть маленький секрет. Конечно, здесь большую роль играет простая привыч¬ка к коллективному труду. Вспомните хотя бы пчел, которые умеют так друж¬но работать, не мешая друг другу. Но у нас дело обстоит несколько сложнее. В тех случаях, когда нам надо срочно произвести работу, требующую участия рабочих масс, мы пускаем в ход передачу мысли на расстояние. Невидимый вами «дирижер» направляет и координирует действия отдельных работни¬ков и массы в целом.

— Передача мысли на расстояние?

— В этом нет ничего удивительного. Эль говорил, что и в ваше время уже знали, что всякая мысль сопровождается излучением электромагнитных волн. Мы развили в себе высокую чувствительность к восприятию этих волн. И при помощи передачи мысли на расстояние нам удалось создать идеальные трудо¬вые «артели».

— Но не подавляет ли это личность?..

— В вас еще не отмер индивидуалист, — улыбаясь ответил Ли. — У нас нет противоречия между личностью и обществом. Все, что полезно обществу, по¬лезно и личности. — Настанет время, — продолжал задумчиво Ли, — и энер¬гия мысли заменит собой радио. По крайней мере, в области обмена мыслями. Мы иногда и теперь прибегаем к этому способу разговоров.

Мы приближались к одной из установок станции. В этот момент за нами раздались чьи-то легкие, торопливые шаги.

— Ли! Ли!

Мы обернулись.

К нам быстро приближалась Эа.

Она отвела Ли в сторону и стала ему что-то говорить, так тихо, что я не смог разобрать ни одного слова. Ли, нахмурившись, молча слушал ее, кивая головой.

— Так, ну что ж!.. — сказал он и тихо, наклонившись ко мне, шепнул:

— Сейчас мы выступаем.

— Но почему вы шепчете, и почему вас не вызвали по радио? — спросил я.

— Момент слишком серьезный, — ответил Ли. — Как ни хорошо мы «за-шифровываем» нашу радиопередачу, никогда нельзя быть уверенным в том, что наш враг не научился расшифровывать ее. Идем...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

АМЕРИКА.

Глава VIII.

ПОСЛЕДНИЙ БОЙ.

В небе, насколько глаз хватал, видны были стаи птиц. Можно было поду¬мать, что куда-то на ночлег слетелись со всего света вороны. Но это были не птицы, а воздушные корабли, среди которых был и наш.

— Атлантический океан! — крикнул Ли, стараясь перекричать шум ветра за стенками нашего снаряда.

— Атлантический океан! Давно ли мы были в Туркестане? Решительно эти люди победили время.

Развернувшаяся внизу — картина заставила меня вскрикнуть от удивления. Весь берег моря был заполнен необычайными существами, которых можно было принять за чудовищных вымерших животных. Это были какие-то стран¬ные пресноводно-воздушные животные. Хотя они были похожи друг на друга, одни из них, дойдя до края отлогого берега, погружались в волны и, очевидно, продолжали свой путь под водой, другие плыли по поверхности воды, иные летели над океаном.

— Не правда ли, это напоминает картину первобытного мира? Стадо чудо¬вищ каменного века идет на водопой! Это наши истребители. Они одинаково хорошо чувствуют себя на воде, под водой и в воздухе.

Их были тысячи, быть может, сотни тысяч. И тысячи воздушных кораблей реяли в воздухе. «Какая истребительная война! — подумал я. При таком ко¬личестве участников в один день могут погибнуть миллионы людей».

— Сколько человек насчитывает ваша армия? — спросил я Ли.

— Вы хотели спросить, вероятно: сколько киловатт? — ответил он вопро- сом-же.

Я посмотрел на него с недоумением.

— Эти орудия истребления таят в себе миллиарды киловатт энергии. А лю¬дей? Семьдесят три человека, считая и нас с вами.

— Но позвольте, кто же управляет всеми этими машинами?

— Эти машины не имеют людей. Небольшое же количество людей, состав¬ляющих всю нашу «армию», управляет движением машин на расстоянии, по радио.

— Так, значит?..

— Значит, это будет больше войною машин, чем людей. «Победит тот, у кого выше техника», — ведь так, кажется, говорили и в ваше время.

В этом новом для меня мире я совершенно потерял представление о време¬ни. Побеждая огромными скоростями передвижения пространство, эти люди победили и время. Я не могу определить, сколько минут или часов продолжался наш полет над океаном. Мы как будто в бешеной скорости хотели догнать солн¬це. Его последние лучи еще золотили высокие облака над нами, когда Ли сказал:

— Мы подлетаем к берегам Америки.

Я посмотрел на него и увидел, что, против обыкновения, он был взволно¬ван.

— Сейчас решится судьба мира, — сказал он. — Погибнем ли мы или по¬гибнут наши враги, но земной шар больше не будет разделен на две половины. Но я уверен, что погибнут они. Мы не можем погибнуть потому, что за нами будущее, а они — последняя мрачная страница прошлого.

Не успел Ли сказать несколько этих фраз, как и я уже отчетливо увидел аме-риканские берега.

Еще несколько мгновений, и наши корабли уже летели над берегом, выпол¬зали из океана и быстро покрывали своими громоздкими, черными телами от¬логий берег. Место было пустынное. Мы летели значительно тише, и я хорошо мог рассмотреть невеселый ландшафт. Берег отлого поднимался и переходил в обширную равнину, края которой пропадали во мгле надвигающегося вече¬ра. «Не плохой плацдарм, есть где развернуться, — подумал я. — Но почему нет врага? Мы, очевидно, застали их врасплох».

Вспыхнули прожекторы, и сразу над равниной настал «голубой день». Яркий голубой свет осветил дали, и я увидел странное явление: из-за далеко¬го леса медленно, как слоны, двигались какие-то существа, напоминавшие ги¬гантских сороканожек... Они направлялись к глубокой расселине, пересекав¬шей равнину.

— Это мосты, — сказал Ли. — Очевидно, о нашем приезде уже узнали.

— Мосты? Ходячие мосты?

— Старая штука, — ответил Ли. — У нас вам разве не приходилось их ви¬деть? Их устои подвижны, как ноги. Этими ногами, конечно, управляют люди. Управляют далеко отсюда. И мосты идут и становятся на место.

А мосты «молча», деловито продолжали свое шествие, дошли до рассели¬ны и стали осторожно, как лошадь, опускающая ноги в воду, нащупывать почву. В ту же минуту я заметил, что ноги «живых мостов» удлиняются, растут, пока не нащупают дна. Таким образом, они перебираются через расщелину, пока пе¬редний конец моста не ляжет на противоположной стороне. И мост готов. Не успели мосты наладить переправку, как из-за леса появились огромные танки, ползущие по земле, а небо, как тучей саранчи, покрылось воздушными судами.

Мы спустились на землю. Наш воздушный корабль поместили в глубокую расщелину. Ли разложил перед собою карту боя. Это была особая, светящая¬ся карта, где отражалась вся картина боя. Вместе с тем, на карте имелись едва заметные кнопки.

Бой начался.

Впрочем, слово «бой» не подходило к тому, что я видел. Это была кака¬я-то борьба стихий. В небе воздушные корабли столкнулись как две грозовые тучи. Эти тучи изрыгали из себя снопы огня. Корабли сталкивались, разбива¬лись в щепы и падали на землю ливнем металлических осколков и светящим¬ся дождем расплавленного металла. Бешеным хороводом кружились стальные птицы в погоне друг за другом, смерчем поднимались выше облаков, опуска¬лись почти до земли, вихрем уносились в сторону и опять возвращались. Реде¬ли тучи стальных птиц, пролившиеся обломками на землю, и вновь сгущались от новых налетевших кораблей. Им не было числа, не было конца.

То, что происходило на земле, было не менее страшно, изумительно, фан¬тастично. Неожиданно для меня земноводные танки выпустили из стального тела огромные клешни и бросились друг на друга, как огромные муравьи или бешено злые скорпионы. Они «жалили» друг друга струями огня, в клочья рвали стальными клешнями стальные тела, разбрасывая металлические об¬ломки далеко вокруг. Не прошло часа, как на месте гладкой равнины вырос¬ла целая гора обломков, пепла, кусков расплавленного металла. Но гора эта жила, кишела, как муравейник. Танки прорывали ходы в этой горе, всюду ища противника.

И удивительнее всего было то, что во всей этой стихийной борьбе, во всех этих машинах не было ни одного человека. На поле сражения проливалась не человеческая кровь, а расплавленный металл, валялись не груды мяса, а сталь¬ные обломки. Ли был прав. Это была в подлинном смысле война машин. Люди где-то сидели вдали и направляли машины, которые как будто стали живыми существами.

Одного из этих человеческих существ, одушевлявших мертвые машины, я видел перед собой. Это был Ли.

Он уже овладел собой. По крайней мере, был внешне спокоен. Склонив¬шись над картой, мерцавшей фосфорическим светом, он внимательно следил за происходящим на поле сражения, как-то разбираясь во всей этой путанице мелькавших по карте пятен, теней и лучей, от времени до времени отдавал ко¬му-то короткие приказания в рупор и беспрерывно нажимал клавиши, укре¬пленные на карте. И я видел, как от каждого его прикосновения перемещаются на карте темные пятнышки, а вглядываясь в перископ, я видел, как стаи кора¬блей и густые ряды танков, повинуясь его руке, движутся в разных направле¬ниях. Если бы не этот перископ, то, глядя на Ли, можно было подумать, что он занят игрой в шахматы.

То, что происходило на земле, было не менее страшно, изумительно, фантастично.

В конце концов эта война не так уж страшна», — подумал я, не высказы¬вая вслух свою мысль, чтобы не помешать Ли. — «И, пожалуй, она гуманнее прежних войн. Здесь гибнут не люди, а машины».

— Но за машинами стоят люди, их жизнь и благополучие.

Кто это сказал: Ли или я подумал? — в ту минуту я сам не мог отдать себе отчета. Я посмотрел на Ли. Лицо его нахмурилось. Он нервно сжал губы и не¬сколько раз нажал на одну и ту же кнопку. Но она, видимо, не действовала. Я посмотрел в перископ и увидел, что на одном участке наши танки стоят как парализованные, а вражеские танки усиленно истребляют их.

— Несчастные, они погибли! — тихо сказал Ли.

— Их погибло тысячи, — ответил я, думая, что Ли говорит о машинах, — Почему же вы жалеете только эти?

— Погибли не машины, а люди. Те, которые руководили этим участком, — ответил Ли.

Только впоследствии, разговаривая с Ли, я вполне понял значение проис¬ходящих событий. Оказывается, не здесь, не на поле сражения, происходили самые драматические сцены. Главное внимание противников было направлено совсем не сюда. Исход сражения зависел от того, кто первый найдет и поразит наибольшее количество пунктов, откуда люди управляли действием своих ма¬шин и орудий истребления. Найти эти пункты, находящиеся на огромном рас¬стоянии от поля сражения, было не легко. И все-таки их находили благодаря особым пеленгаторным аппаратам, определявшим направления радиоволн. Один только Ли рискнул поставить свой корабль почти у самого места сраже¬ния. Но у него, как я потом узнал, был свой расчет. На месте сражения пере¬крещивалось столько радиоволн, что выделить излучаемую нашим кораблем радиоволну врагу было особенно трудно...

Сражение продолжалось, и расчеты Ли оправдывались Нас не замечали. К утру сражение велось уже с явным перевесом в нашу пользу. Европейцы на¬щупали и истребили несколько американских руководящих центров, быстро покончив на соответствующих участках поля сражения и с истребительными машинами врага. И когда солнце осветило выросшую за ночь гору обломков, Ли в первый раз за много часов поднял голову от карты и, улыбаясь, сказал:

— Победа! Теперь уже явная победа! — И, склонившись вновь над картой, он опять углубился, продолжая нажимать кнопки.

Вдруг карта как-то потускнела.

— Они нащупывают нас!.. — тихо проговорил Ли.

От этой неприятной новости у меня холодок пробежал по спине.

— Что же теперь будет? — спросил я. — Уйти незамеченным невозможно. Нас обнаружат и испепелят.

— Да, положение серьезно. Нам нужно подумать о себе.

— Что же вы предпримете?

— Попытаюсь «провалиться сквозь землю», — улыбаясь даже в этот опасный момент, сказал Ли. Я принял это за шутку. Но Ли говорил совер¬шенно серьезно. Правда, мы не «провалились» сквозь землю. Но наше воз¬душно-земноводное судно, оказывается, имело еще одно качество, о котором я не знал.

— Этого не знают еще и американцы, — сказал Ли. Он отдал приказ, и я услышал какой-то новый глухой шум.

— Носовая часть нашего корабля, — пояснил мне Ли, — снабжена особы¬ми сверлами, которые буравят землю. Для этих сверл даже гранит не составляет преграды. Мы будем врываться в землю, как крот. На время, чтобы «замести следы», мы не будем излучать радиоволн. Таким образом мы проберемся под землей на новое место и поднимемся на поверхность.

Мощные сверла работали, прорывая узкий туннель. Особые приспособле¬ния отбрасывали землю назад. Сверла скрипели так, что этот пронзительный звук слышался сквозь плотные металлические стенки корабля. И весь корабль дрожал лихорадочной дрожью. Металлические «кротовые» лапы скребли зем¬лю и подвигали длинное тело корабля. Судя по наклону пола, мы зарывались в землю все глубже.

Куда приведет меня это подземное путешествие?..

Глава IX.

ГОРОД-НЕБОСКРЕБ.

Бурав скрежещет, скребут стальные кротовые лапы. Наша стальная птица, превратившись в подземное животное, неустанно роет землю и продвигается вперед. Иногда скрежет сверла внезапно прекращается, — мы попадаем в под¬земное озеро или реку. Тогда слышится шум винта, заменившего бурав. Потом опять скрежет. Я не знаю, из чего сделан бурав, но он режет даже гранит и же¬лезную руду. Только иногда, встречая слишком твердые пласты почвы, — чтобы не задерживать продвижения вперед, — наш умный крот обходит залегания рудных пластов и находит более мягкую почву.

Наше подземное путешествие продолжалось несколько часов, и я уже на¬чал уставать от однообразного шума. Посмотреть же, что делается на земле, мы не решались, опасаясь радиоволнами обнаружить наше местопребывание. Ли только отмечал на карте наш подземный путь.

— Где мы находимся? — спросил я его.

— Не могу сказать вам точно. Мы так часто изменяли направление, что не трудно сделать ошибку. Мы, должны быть где-то в окрестностях Нью-Йорка.

— А он еще существует?

— Да, и под своим старым названием. Сейчас мы станем подниматься на поверхность.

— Но это не опасно?

— Я думаю, что наверху все уже окончено. И потом, надо же нам подняться на землю. Довольно рыть кротовые норы.

Ли отдал распоряжение, мы стали довольно круто ползти вверх. Лапы «крота» работали с удвоенной скоростью, как будто ему самому захотелось подышать свежим воздухом. Еще несколько минут, и я услышал, что скрежет сверла прекратился. Стальные членистые лапы продвигали нас вперед.

— Нос нашего корабля вышел на поверхность, — сказал Ли.

— Быть может, это вода?

— Тогда слышался бы шум винта. Я думаю, мы можем выходить.

Люк был открыт. Я вышел наружу и невольно вскрикнул от удивления. Мы находились в центре какой-то залы необычайных размеров. Скорее это была площадь большого города, но над ней возвышался потолок. Площадь была полна народа, двигающегося в разных направлениях на подвижных площад¬ках пола.

— Вот так штука, — воскликнул Ли, мы попали в самый центр города.

— Эго город? — не удержался я от вопроса. Ли что-то ответил, но я не рас¬слышал его ответа. Наше внезапное появление произвело страшный перепо¬лох. Люди кричали пронзительными, тонкими голосами, бросались в сторо¬ну, подвижные площадки, продолжавшие свое движение, сбрасывали их, сва¬ливали в кучи, перемешивали. Те, что были ближе к стеклянным стенам этого странного города, бросились на эти стены, как мухи, бьющиеся о стекло окна. Несмотря на огромную толщину стекол, одна из стен оказалась каким-то обра¬зом разбитой. И я с удивлением увидел, как толпы людей, как бы забыв о нас, еще с большим ужасом стали убегать от разбитой стены.

— Что их так напугало? Теперь они бегут к нам.

Нагибаясь, Ли крикнул мне в ухо:

— Они боятся простуды.

И опять за шумом я не мог дослушать объяснений Ли.

Удивило меня и другое. Почему вся эта масса людей не попытается ока¬зать нам сопротивления? Я присмотрелся к некоторым из них, которые были ближе. Что за странные существа! Неужели человеческая порода так выроди¬лась? Все они напоминали рахитичных детей. Непомерно большие головы, совершенно лишенные растительности, разросшиеся, как лопухи, уши, боль¬шие круглые глаза под огромным лбом и непропорционально малая нижняя часть лица, с маленьким подбородком, какой бывает у грудных детей и глу¬боких беззубых стариков, — делали эти существа мало привлекательными. Вдобавок они имели большие животы, свисавшие на маленькие тонкие, кри¬вые ножки.

Ли спокойно и несколько презрительно смотрел на обитателей города. В их круглых глазах отражались беспомощность и ужас.

— Идем, — сказал мне Ли. Он отдал приказание механику ожидать нас, вызвал Эа, — нашего пилота. Люк корабля захлопнулся, и мы отправились в путь, — втроем среди беснующейся толпы. Перед нами будто ветром разду¬вало дорогу. Нашим оружием был страх, который, казалось, парализовал жи¬телей. И все же я удивлялся смелости Ли.

Что за странные существа!Неужели человеческая порода так выродилась?..

Мы воспользовались одной из скользящих платформ и подъехали к лиф¬ту. Мы сели в лифт, и он послушно понес нас вверх. Ли, разумеется, никогда не был в этом городе, и тем не менее он так уверенно держался, как будто приехал в собственную квартиру. Скоро его спокойствие передалось и мне.

Этаж мелькал за этажом, а мы все еще летели вверх. Я пытался считать эта¬жи, но при быстроте подъема это оказалось невозможным.

— Мы, кажется, летим на небо, — улыбаясь сказал я. — Когда же кончится эта вавилонская башня?

— Трехсотый этаж. Еще двести, ответил Ли.

Я чувствовал, что у меня начинает замирать сердце. Наконец, лифт замед¬лил движение и бесшумно остановился.

Мы вышли и оказались на площади уже гораздо меньших размеров. Здесь не было вращающихся площадок, да в них не было и надобности. Площадь замыкалась с четырех сторон стеклянными стенами из голубоватого стекла, скрывавшего от глаз внутренность помещений. В стенах имелось множество дверей с номерами над ними. Ли уверенно направился к одной из них, нажал кнопку, и дверь бесшумно отворилась. В ту же минуту, прежде чем мы вошли, из двери показался молодой человек. Хотя его голова и, в особенности, боль¬шой лоб превосходили нормальные, с моей точки зрения, размеры, но все его телосложение было довольно пропорционально. Большие умные очень светлые глаза незнакомца вспыхнули радостью, когда он увидел Ли.

— Наконец то! Я уже беспокоился о вас.

— Здравствуй, Смит, — радушно ответил Ли. — Как дела? Ведь, я несколь¬ко часов был оторван от событий.

— Отлично. Полная победа. Но о ней еще не знает весь город. Мы прерва¬ли сообщение. Весть о поражении Америки только достигла нижних этажей. Я дал приказ остановить работу лифтов. Ваш подъем был послед-ним. Прошу вас, зайдите ко мне и отдохните.

Ли познакомил нас, и мы вошли в комнату Смита. Она была очень невели¬ка; шкафы с маленькими ящиками занимали три стены. Несколько чертежных столов были завалены какими-то чертежами и приборами, назначение которых мне было неизвестно.

Смит был одним из инженеров, удостоившихся жить в городе. Здесь, в Аме¬рике, не только рабочие, но и инженеры жили в рабочих поселках, связанных с фабриками и заводами, город же населяли только денежные аристократы, державшие в своих руках власть. Смит был из рабочих. Необычайные спо¬собности выдвинули его на высокий пост. Но он не оправдал доверия господ и примкнул к рабочему восстанию. Все это я узнал от Эа в то время, как Смит беседовал с Ли.

— Как вам понравился наш город? — обратился ко мне Смит.

— Я еще не успел осмотреться.

— Если будет время, я покажу вам это любопытное сооружение, — про¬должал Смит. — Мы находимся на такой высоте, что не можем даже откры¬вать воздух: он слишком редок, и мы рисковали бы задохнуться. Сюда воздух подается снизу особыми нагнетателями. Но если спуститься этажей на две¬сти, то можно выйти на балкон. В хорошую погоду, когда нижележащие тучи не мешают, вы увидите величественную картину необозримых пространств. Старый Нью-Йорк, город небоскребов, давно исчез. На его месте построен один сплошной город-небоскреб, высота которого на много превышает вы¬сочайшие горы в мире. Однако, нам надо торопиться, чтобы наши птички не улетели из клетки. Вчерашние властелины сегодня стали нашими пленника¬ми. К сожалению, не все. Из трех банкиров, управлявших американским ми-ром, два все-таки успели как-то узнать о поражении и бежали. А может быть, они решили предупредить события. Но старик Клайнс у себя. Нам надо за¬хватить его. Идем.

Мы вновь подошли к лифту. Смит протелефонировал, и лифт заработал. Мы спустились на несколько сот этажей.

— Это «бельэтаж» — улыбаясь сказал Смит, выходя из лифта. — здесь живет верхушка капиталистического мира. Сейчас мы пустим в ход вот этот движущийся тротуар и подъедем к дому «его величества», мистера Клайнса. Вот и готово. Дверь заперта, но мы сумеем открыть ее. — Смит нажал кноп¬ку, повернул стрелку на циферблате с цифрами, еще раз нажал кнопку и дверь открылась.

Мы вошли в вестибюль, роскошь которого поразила меня. К моему удивле¬нию, это была роскошь на старинный манер. Но роскошь чрезмерная, пышная, о которой могли бы мечтать короли средневековья. Мебель из литого золота, малахитовые колонны, тисненый бархат, шелка тончайших узоров, пушистые ковры, зеркала, цветы, роскошные люстры, статуи, — все говорило, кричало о силе, могуществе, богатстве владельцев этого дворца. Мы поднялись по бе¬лой мраморной лестнице, и перед нами открылся целый ряд зал, отделанных в различных стилях, начиная от стиля Людовика Х1У-го. Белая зала с серебром, красная с позолотой, голубая, бледно-палевая, оранжевая. У меня зарябило в глазах. Казалось, мы переходили из эпохи в эпоху, из века в век. И все эти века были как бы ступенями, ведущими вверх, на высоту могущества некоро¬нованных королей капитала. И каждая зала была больше, великолепнее преды¬дущей. Я потерял им счет, но их было вероятно несколько десятков. Последние были отделаны в неизвестном мне стиле, — почти больном в своей вычурной роскоши. С огромного бирюзового купола спускались тонкие золотые нити, а на них висели маленькие, светящиеся фонарики, своей формой и гранями из¬умительно напоминавшие различные драгоценные камни.

Вся мебель была сделана из такой же имитации сверкающих алмазов, брил-лиантов, изумрудов, топазов, рубинов...

— Все эти камни созданы химическим путем, — сказал Смит — и по сво¬ему составу они ничем не отличаются от настоящих.

— Бриллианты «Тета» — подумал я. — Но почему мы не встретили ни одного человека? Неужели здесь нет слуг? Или все бежали?

Мы увидели существо, в котором я не сразу узнал человека.

— Владыки этих мест, — ответил Смит, — не переносят присутствия «низших существ», — живых слуг. Я думаю, они просто боятся их. Здесь все механизировано. Ну, вот мы и пришли, наконец, к жилым комнатам. Вот дверь в кабинет мистера Клайнса, — дверь доселе запретная для всех. — Смит открыл дверь, и мы вошли в комнату небольших размеров, всю заваленную старинны¬ми персидскими коврами и японскими шелковыми подушками.

Среди груды подушек мы увидели существо, в котором я не сразу узнал че¬ловека. Эта была какая-то куча теста, облеченная в голубой халат. При нашем входе тесто пришло в легкое движение, и я услышал тонкий, визгливый голос. Мистер Клайнс изволил спрашивать, кто мы и как мы осмелились прийти сюда — Эа быстро переводила мне разговор, происходивший на новом английском языке, — очень лаконичном. Мистер Клайнс сердился. Он не слушал того, что говорил ему Смит и, все повышая тон, уже визжал, бранился и угрожал, что нас постигнет страшное наказание за дерзкое вторжение и за нарушение законов.

— Если вы сейчас же не уйдете, я нажму вот эту кнопку, и от вас останется пепел, — кричал комок теста, порозовевший от гнева.

— Нажмите, если вам доставит это удовольствие, — спокойно ответил Смит. Из теста отделился кусок, который оказался рукой Клайнса. Клайнс протянул руку к кнопке.

— Я сейчас нажму, я нажимаю, — кричал он, но не приводил своей угрозы в исполнение, боясь, очевидно, испортить себе настроение видом казни. На¬конец, видя, что Смит приближается к нему, Клайнс испуганно нажал кноп¬ку. Он нажимал все сильнее, а Смит стоял живой и спокойный, насмешливо поглядывая на Клайнса. Тесто опять стало белым, уже от страха. Клайнс убе¬дился, что смертоносный аппарат испортился. В его заплывший жиром мозг стало проникать сознание, что испортилось что-то не только в этом аппарате, но и во всей государственной машине. Клайнс издал звук мыши, попавшейся в лапы кошки. Он даже попытался встать, но тотчас беспомощно опустился в подушки.

— Что же вы хотите? — пропищал Клайнс.

— Мы уже достигли того, чего хотели. Вы больше не владеете Америкой. Я пришел только сказать вам, что вы арестованы. Извольте следовать за мной.

— Следовать? Куда? Но как же так, вдруг?.. Я... я еще не завтракал. Мне предписан строгий режим...

Мы невольно улыбнулись.

— Вас накормят, — ответил Смит.

— Да, но у меня специальный режим... таблетки...

— Вы можете взять их с собой.

— Вы разрешаете? — кисло улыбнувшись, сказал Клайнс. — Они в другой комнате, я сейчас возьму их.

Груда теста зашевелилась, как опара, вылезающая из дежки. У Клайнса ока¬зался такой большой живот и тонкие ноги, что я недоумевал, как может он хо¬дить. И он, действительно, не мог ходить без механической помощи. Рядом с Клайнсом оказалось нечто вроде колясочки, которую я не заметил среди гру¬ды подушек. Клайнс положил на колясочку свой свисавший до колен живот, подняв его каким-то рычажком, повернул ручку, и «домашний автомобиль» тихо поехал к двери, унося стоящего на маленькой площадке толстяка.

Когда колясочка скрылась за косяком двери соседней комнаты, Смит сказал: — Надо, однако, проследить за этим господином.

Мы прошли к двери соседней комнаты. Заглянув в комнату, я вскрикнул, увидя такую картину.

Клайнс, пыхтя и хрипя от страшных усилий, взбирался на подоконник. Окно было открыто настежь. Толстяк перевесил свое грузное тело, в окне мель¬кнули тонкие ножки и тело Клайнса полетело в бездну.

«Несчастный, он кончил с собой!» — подумал я.

— Проклятый толстяк, он хочет убежать от нас! — крикнул Смит, броса¬ясь к окну. Я последовал за ним. Круглое тело Клайнса, с тоненькими ножками, похожее теперь на головастика, перевернулось несколько раз в воздухе и вдруг превратилось в шар. Шар сразу замедлил падение.

— Парашют, — сказал Ли.

Навстречу этому живому шару уже летел вражеский аэроплан. Подлетев к шару аэроплан выбросил сетку и зачерпнул воздух, пытаясь поймать Клайнса, но промахнулся. В тот же момент появилось второе воздушное судно, по кон¬струкции которого я узнал, что оно европейское. Оттесняя аэроплан амери¬канцев, европейское судно также выбросило сеть, подцепило падающий шар и подтянуло.

— Ловко! Попалась птичка, — воскликнул Смит. — Но посмотрите на эту воздушную игру! Можно подумать, что мы присутствуем при новом виде спор¬та. «Пушбол» в воздухе.

«Игра», действительно, шла во всю. Из всех окон небоскреба падали та¬кие же шарики, а воздушные суда двух враждебных армий гонялись за ними, как голодные стрижи за мошкарой, стараясь отбить добычу друг у друга. Но это была не игра, а эвакуация, — самая странная из всех, которые когда-либо были. Остатки вражеского воздушного флота, проиграв сражение, бросились к городу-небоскребу, чтобы спасти от плена и унести с собой не успевших бе¬жать обитателей города. Аэропланы дрались в воздухе, сталкивались меж со¬бой и упускали добычу. В этот жуткий момент, вероятно, многие из выбрасы¬вавшихся предпочитали даже поимку их вражеским аэропланом неминуемой смерти на площадке небоскреба, так как не все парашюты успевали раскрывать¬ся. Много обитателей дворца миллиардеров было поймано, но многие из них успели спастись. Спастись на время.

— Дальше земли не улетят, а весь земной шар теперь в наших руках, — ска¬зал Ли.

Это было верно, но не совсем. Судьба земного шара была решена, но борьба еще продолжалась, как последние вспышки догоравшего костра. И эта борьба не окончилась еще и для нас лично.

Мы спустились на нижнюю площадь, среди которой стояло наше судно.

— Куда теперь? — спросил механик.

— Летим на заводы, там наша помощь необходима, — ответил Смит.

Мы вошли в корабль, механик пустил мотор, Эа уселась у руля управления, и мы двинулись в путь.

Корабль вновь превратился в воздушную птицу и плавно поднялся на воздух. Небо было чисто. Только несколько сторожевых стальных птиц европейского флота реяло в воздухе, да вдали, на горизонте, виднелась тоненькая ленточка.

— Догоняют последние суда американцев, — сказала Эа, и склонив голову, посмотрела на карту, чтобы определить направление.

Я перевел перископ и начал смотреть на землю. Мы летели невысоко. Рас-стилавшийся внизу ландшафт был ясно виден. Я видел равнины, извилистые голубые ленты рек. Дорог не было видно, но это не удивило меня. С тех пор, как воздух сделался главной дорогой, в земных дорогах не стало нужды. Меня удивляло другое. Америка казалась безлюдной, заброшенной землей. Не было видно ни ферм, ни даже городов. Что бы это могло значить? — спросил я у Эа.

— Ферм нет, — ответила она, — потому, что продукты питания добывают¬ся здесь не на полях, а в лабораториях, химическим путем. А города? Богачи здесь жили в десятке гигантов-небоскребов. Рабочие же... но вы увидите, как жили здесь рабочие.

Воздушный корабль поднялся на высоту, перевалил через небольшой гор¬ный кряж, и я увидел огромную долину с необычайно гладкой поверхностью, как будто вся она была асфальтирована.

— Что это, какой-то гигантский аэродром? — спросил я.

— Нет, это всего только крыша, одна сплошная крыша над фабрикой, зани¬мающей сто двадцать квадратных километров.

— Вы так осведомлены в американских делах, как будто уже бывали здесь.

— Если бы мы не были осведомлены о многом, то и не победили бы, — от¬ветила девушка. — Это фабрика, но вместе с тем это и город рабочих, так как рабочие здесь живут на фабриках. Под этой беспредельной крышей они родят¬ся и умирают, не видя неба над головой.

— Как это ужасно, — сказал я, еще не зная, что это только начало тех ужа¬сов, которые придется мне увидеть.

Воздушный корабль снизился прямо на крышу. Мы открыли люк и вышли наружу. Смит нажал ногой черный квадрат на серой крыше. Открылась дверь, ведущая вниз. Мы стали спускаться по узкой лестнице, сразу погрузившись в полумрак.

— Здесь хозяева экономили на всем, даже на освещении — дальше будет видней. Осторожней ступайте.

Небольшая лестница кончилась, и мы оказались на бетонном полу фабрики. Это здание представляло из себя, даже по своей конструкции, полный контраст с городом-небоскребом. Если тот строился по вертикали, то это разлилось по горизонтали. Небоскреб заливал свет солнца, здесь царило искусственное ос-вещение. По своему плану это здание было похоже на шахматную доску. Широ¬кие, прямые улицы разделяли квадратные кварталы. На этих улицах совсем не было людского движения. По полу, с легким шумом трения, двигались беско¬нечные ленты, подававшие из квартала в квартал части изготовляемых машин.

— Зайдем в этот цех, — сказал Смит.

Мы вошли в большую, полутемную комнату. Недалеко от дверей вращались два колеса, стоявшие близко друг к другу, около пяти метров в диаметре каждое. Я подошел к этим колесам и вдруг невольно отшатнулся. Между колес, прямо на земле, сидел какой-то урод. У него, по-видимому, совсем не было ног, так как его торс помещался в чашеобразном металлическом сосуде. Зато его руки были непомерно велики. Он держался ими за края колес и вращал их. Это был ка¬кой-то придаток машины. В этот момент к несчастному уродцу подошел низко¬рослый рабочий в замасленном костюме с масленкой в руке и влил в рот вертяще¬го колеса уродца какой-то жидкости, с таким видом, как будто он смазал машину.

— Вот и пообедал, — с грустной улыбкой сказал Смит.

Человек с масленкой ходил около колес, где сидели такие же уродцы и «сма¬зывал» эти живые машины.

Далее стояла машина с каким-то сложным механизмом. В середине этой машины находилось нечто вроде коробки не более шестидесяти сантиметров высоты, и в этой коробке бегал карлик, нажимая какие-то рычаги. И опять та¬кая же машина, с такой же коробкой и совершенно таким же маленьким че¬ловечком. А еще дальше я увидел отверстие в потолке и чью-то неимоверно длинную и тонкую фигуру, верхняя часть туловища которой, от пояса, находи¬лась во втором этаже. От времени до времени, с автоматичностью машины, из отверстия, как длинные рычаги, появлялись руки, захватывали подаваемые на транспортере готовые части машин и поднимали их на второй этаж.

Эта была не фабрика, а какой-то музей уродов. Их вид производил гнету¬щее впечатление. В их глаза, смотревшие без мысли, без всякого выражения, нельзя было смотреть. Я много пережил за свое необычайное путешествие, но еще никогда мои нервы не были потрясены до такой степени.

— Я не могу видеть этого зрелища, уйдем скорее из этого ада, — обратил¬ся я к Смиту.

Он тяжело вздохнул.

— Да, это слишком сильное испытание для нервов, — ответил он. — Но вы не видели и десятой части всех ужасов этого ада. Это, — Смит указал на уродцев, — безнадежные люди, даже не люди, а живые машины. Они не только не могут освободить себя, но им уж ничем нельзя помочь. Конечно, не все рабочие превращены в такие придатки машин. Это, в сущности, пе¬режитки старины. Много лет тому назад медицина сделала большие успехи в изучении действия желез внутренней секреции на развитие человеческого тела и отдельных органов. Хозяева этих фабрик не преминули использовать эти успехи науки для своих целей. Они заставили ученых, путем подбора и воздействия на железы, создавать людей, которые бы являлись этакой состав¬ной частью машины.

— И люди соглашались на это?..

— Не люди, а голод... Все это делалось „добровольно», за грошовые при¬бавки и посулы, и изуродованному потомству этих «охотников» ничего боль¬ше не оставалось, как продолжать участь отцов, или умереть с голоду за пол¬ной неспособностью и неприспособленностью организма делать какую-нибудь иную работу. Это была эпоха «профессиональной приспособленности», до¬веденной до абсурда.

— Но ведь в конце концов разве это могло быть выгоднее простой механиза¬ции? Например, этот великан, таскающий руками части машин на второй этаж.

— Идея была не совсем глупой. Люди делались составной частью ма¬шины в тех случаях, когда ход трудовых процессов все-таки требовалось регулировать участием сознательной воли. Потом это было оставлено. Но часть производства осталась с людьми-машинами. Они были дешевы и... совершенно безопасны. Если хотите, это является символом «идеального рабочего» с точки зрения капиталиста. Согласитесь, что в большей или меньшей степени и в ваше далекое время капиталисты старались «маши¬низировать» рабочих, прикрепить к машинам на возможно больший срок в ущерб физическому и умственному развитию. Здесь, в силу сложившихся условий, им удалось только осуществить этот «идеал» до конца. Теперь эти несчастные будут вынесены на свежий воздух, увидят голубое небо и свет солнца. Мы сделаем все возможное, чтобы скрасить их убогую жизнь.

Я вздохнул с облегчением, когда увидел подошедшего в этот момент рабо¬чего, нормально развитого и здорового, если не считать бледного цвета лица от постоянного пребывания в закрытом помещении.

Смит начал говорить с ним, а мы с Ли и Эа поспешили покинуть эту юдоль печали.

Я вышел на поверхность и с облегчением вдохнул свежий воздух. В этот момент раздался удар грома, шаровидная молния упала на крышу, с грохотом обрушив часть ее. Еще несколько молний упало вокруг нас.

— Разрядник!.. — услышал я голос Смита.

Молнии прекратились. Но в наступившей тишине я вдруг услышал гром¬кий голос, как будто исходивший с неба.

— Привет от Клайнса!

На крышу выбежал Смит.

— Проклятье, — кричал он, — Клайнсу удалось бежать!.. Эти беглецы, пре¬жде чем погибнуть, могут наделать нам немало бед...

А Ли, открыв люк нашего корабля, спрашивал механика.

— Вы не отметили направление радиоволны?

— Есть, — ответил он.

— Тогда летим скорее...

Глава X.

В СТРАНЕ БЕЛЫХ ДИКАРЕЙ.

Опять стальная птица кружит в воздухе, увлекая меня в неведомую даль. Эа спокойно поворачивает рулевое колесо. Смит и Ли разговаривают о бег¬стве Клайнса.

— Не понимаю, как мог еще раз улизнуть от нас Клайнс, эта старая хит¬рая лисица. Он был в «Высшем Совете Трех» и являлся главой правитель¬ства.

— Я уже получил сведения — ответил Ли. — Наш аэроплан, так ловко подцепивший падавшего Клайнса, сам был пойман в сети огромным аэропла¬ном американцев. Четыре наших товарища в плену.

— Клайнса нужно разыскать и поймать во что бы то ни стало.

— Мы и поймаем его, — ответил Ли.

— Не так-то легко. Его молнии и дерзкое напоминание о себе дали нам на-правление, но ведь он не стоит на месте.

— Каждый его новый выпад будет давать нам и новые нити к розыску.

— Да, но каждый его выпад будет стоить не одной человеческой жизни...

Мы летели на юг. Леса, горы и реки проносились под нами как на кинолен¬те, пущенной с бешеной скоростью. Вот и Панамский канал скрылся позади нас. Не слишком ли мы забираем на Юг? Мы летим уже над Южной Амери¬кой... Огромная горная цепь преграждает нам путь. Воздушный корабль за¬бирает высоту, поднимаясь выше облаков. Земли не видно за белой пеленой, расстилающейся под нами. Заходящее солнце опускается в эту пелену, окра¬шивая ее в пурпур. Эа нажимает педаль ногой и вдруг бледнеет. Педаль не ра¬ботает. Мотор остановился. Машина стремительно падает. К счастью, наше судно приспособлено к этим случайностям. Из стального тела выбрасывают¬ся плоские крылья. Они поддерживают корабль, и он падает медленнее. Но управление испорчено, планирование невозможно. Корабль падает в воздухе скользящими углами, как кусок картона, брошенный с высоты. Каждую мину¬ту он может повернуться вниз носом или кормой, такой же острой, как нос, и свалиться на землю «штопором». Только огромная высота, на которой мы находимся, дает нам несколько мгновений приготовиться к падению. Никто не говорит ни слова. Для всех ясно наше положение. Мы с лихорадочной бы¬стротой прикрепляем небольшие крылья за спиной, открываем люки и выбра¬сываемся в вихри крутящегося вокруг нас воздуха. Крылья затрепетали за на¬шей спиной, мы повисли в воздухе, а наш великолепный корабль стремитель¬но продолжал падать.

— Механик!.. — вдруг крикнул Ли. Но механика не было. Он, очевидно, не успел надеть крылья.

— Несчастный, он погиб!

Под нами густые заросли первобытного леса. Вот упал корабль и над ле¬сом поднялся огромный столб воды и грязи.

— Он упал в лесное болото, — сказал Смит.

— Это к лучшему, он уцелеет, — ответил Ли.

— Да, но удастся ли нам извлечь его из болота? — сумрачно проговорил Смит.

Через несколько минут наши крылья зашуршали меж широких листьев тропического леса. Яркие попугаи с гортанным криком разлетелись при виде необычайных птиц, за которых они, вероятно, нас приняли. Завизжала стая обезьян и стала забрасывать нас какими-то сочными плодами.

— Нечего сказать, гостеприимные хозяева, — сказал Смит, пытаясь осво¬бодить свои крылья от паутины лиан.

В этой гуще растений летать было невозможно. Пришлось плотно сло¬жить крылья и спускаться по деревьям. Внизу был полумрак. Быстро прибли¬жалась темная тропическая ночь. Мои ноги коснулись почвы и тотчас увязли в тине.

— Подождите спускаться, — сказал я своим спутникам, — здесь топь.

Ли зажег карманный фонарь. Луч света блеснул на жидкой поверхности болота. Змеи, обеспокоенные неожиданным светом и нашими голосами, под¬няли головы над корявыми корнями и угрожающе зашипели. Я быстро вска¬рабкался на ближайший сук, товарищи последовали моему примеру.

— Однако в хорошенькое положение мы попали, — сказал Смит. — При¬дется переждать до утра на деревьях, а там видно будет, что предпринять дальше.

Мы уселись на ветвях большого дерева, поближе друг к другу, как наши да¬лекие предки, и покорились судьбе. Ни одной звезды не видно было над голо¬вой: сплошной полог листьев закрывал от нас небо. От болота поднимались сильные испарения. Я чувствовал, как дрожит соседний сук, на котором сидела Эа; ее лихорадило. Среди тишины ночи слышались какие-то вздохи, шорохи, чавканье. Где-то далеко и протяжно завыл какой-то неведомый зверь. И вдруг, покрывая все эти звуки, над нами послышался тонкий и сильный, как звук па¬роходной сирены, голос:

— Привет от Клайнса!..

Вслед за этим хроматическими переливами раздался визгливый смех.

— Проклятие! — выбранился Смит. — Он издевается над нами. Это он, очевидно, какими-то новыми лучами испортил механизм нашего корабля. Вы оказались правы, Ли, Клайнс подал о себе весть. Но это не дало нам новой нити к его розыску, — наш пеленгаторный аппарат погребен вместе с кораблем...

— Но у меня есть карманный аппарат, с которым я никогда не расстаюсь, — ответил Ли, и, блеснув фонариком, сделал отметку по компасу.

— Вы очень запасливы, Ли, но, к сожалению, ваши отметки не много при¬несут нам пользы. Без корабля мы беспомощны.

Голоса замолкли, и опять тишина ночи, прерываемая чьими-то вздохами, шипеньем, криком попугая, которому приснилось что-то страшное, быть мо¬жет, неведомые птицы, спустившиеся с неба...

Кажется, это была самая томительная и самая длинная ночь из всех пере¬житых мной. Под утро косой луч луны пронизал густой туман, белым паром затянувший все вокруг. Мы несказанно обрадовались этому лучу. Луна подня¬лась выше, скоро угас и этот луч. Пение и пронзительный свист каких-то птиц оповестили нас о наступлении утра. Взошло солнце. Туман поднялся и стал редеть. Лес ожил тысячами голосов. Я посмотрел на моих спутников. Они были бледны и истомлены. Я быстро спустился с дерева и сделал попытку сту¬пить на землю, но это оказалось невозможным.

— Нам придется превратиться в обезьян и перебираться по веткам, — сказал я своим спутникам.

Мы, цепляясь за ветви, перебирались с дерева на дерево в поисках упав¬шего корабля, но следов его не было. Наконец на одной прогалине Эа увидала воронкообразное отверстие.

— Вот могила нашего корабля, — сказала она с печальной улыбкой.

— И нашего механика, — добавил Ли.

Да, это была могила. Нечего было и думать извлечь тяжелый корабль рука¬ми четырех людей.

— Однако, что же нам делать? — спросил Ли.

— Прежде всего, поискать место посуше, а потом позаботиться о пище и питье, — ответил я.

— У меня есть немного питательных таблеток, — сказал Ли. — Но нам их хватит всего на несколько дней. А дальше?

— А дальше нам придется приспособляться к новой пище, — ответил я. — Здесь должно быть много фруктов. Если вы не можете есть их сырыми, мы добудем огонь, как добывали его дикари, и Эа будет нам готовить кушанья.

— Но я не умею готовить, — ответила девушка.

— Научитесь. Я покажу вам, как это делается. Идем!

— Вернее, лезем, — поправил меня Ли. И мы отправились в путь.

Обезьяны досаждали нам своим назойливым любопытством. Они пресле¬довали нас целой толпой, бранились на своем обезьяньем языке, высовывали языки, потрясали кулаками и бросались орехами и плодами.

Я поймал на лету несколько плодов и попробовал их. Они были сочны и очень вкусны.

— Попробуйте, — предложил я Эа. Но она не решалась есть их сырыми и ограничилась питательной лепешкой, предложенной ей запасливым Ли. По¬завтракав, мы двинулись дальше. Но это лазанье быстро утомило моих спут¬ников.

— Собственно говоря, — сказал Смит, — нам нет нужды бесконечно ла¬зать. У нас есть крылья за плечами. Нам нужно добраться до лесной прогали¬ны и оттуда мы сможем продолжать путь по воздуху. Смотрите, как ярко там светит солнце, там наверно есть чистое от зарослей место.

Мы последовали его совету и скоро действительно добрались до большой лесной прогалины, залитой водой. Неизъяснимое чувство свободы охватило нас, когда наши трепещущие крылья подняли нас на воздух. Меня охватило настроение мальчишеской радости, и, обернувшись назад, я сделал рукой про¬щальный жест изумленным обезьянам.

Мы поднялись над лесом и долго летели над зеленым ковром. Наконец этот бесконечный лес окончился. Почва скоро начала подниматься и перешла в горный кряж. Мы облюбовали живописный склон горы с журчащим родни¬ком и опустились у небольшой пещеры.

— Мы, кажется, проходим все этапы человеческой истории, — сказал я, опускаясь на зеленую лужайку. — Из «древесного» человека мы преврати¬лись в пещерных людей.

Посмотрев на Эа, я с удивлением заметил, что у нее смыкаются глаза. Как ни был запаслив Ли, он не мог захватить с собой все необходимое. Не захва¬тил он и пилюль, уничтожавших токсины утомления. Смит и Ли также имели совершенно сонный вид. Я натаскал в пещеру сухого мха, сделал мягкие ложа и предложил им уснуть.

— Вы поспите, — сказал я им, — а я буду сидеть у входа на страже. Неиз¬вестно, какая опасность может подстерегать нас здесь.

Спутники не заставили себя просить и скоро спали крепким сном.

После бессонной ночи меня также клонило ко сну. Чтобы чем-нибудь раз¬влечься, я решил попытаться добыть огонь. Мне приходилось читать о том, как это делают дикари, но сам я умел добывать огонь только при помощи спичек, которых, к сожалению, не было со мной. Не упуская из виду пещеры, я про¬шел к близлежащему лесу, выбрал два сухих сука смолистого дерева и принял¬ся за дело. Укрепив один сук меж корней, я начал усиленно тереть его другим суком.

Работа была нелегкая. Скоро пот лил с меня градом, а между тем не появ¬лялось не только огня, но даже дыма. Хуже всего было то, что я ни на мину¬ту не мог прекратить своей работы, чтобы дерево не остыло. Когда, наконец, запахло гарью и появился первый дымок, я очень обрадовался и начал тереть с удвоенным усилием. Я был страшно увлечен своей работой. Вспыхнуло пла¬мя, погасло, опять вспыхнуло, еще раз погасло, и сук запылал.

Но мне не удалось насладиться моим торжеством. В тот самый момент, как мой сук ярко запылал, я услышал отчаянный крик Ли, заглушенный каким-то диким ревом. Подняв глаза от пылающего дерева, я увидел дикарей в звери¬ных шкурах. Неизвестно откуда появившись, они вошли в пещеру, захватили спящими моих спутников и теперь тянули их на гору. При виде этого нападе¬ния дикарей, во мне самом пробудились какие-то первобытные инстинкты. Не выпуская из руки пылающего сука и размахивая им, отчего пламя разго¬ралось еще больше, я смело бросился на врагов, тыча в их косматые лица го¬рящим суком. Вид пламени произвел на них неожиданно сильное действие. Дикари выпустили из рук свои жертвы и, упав на колени передо мной, завы¬ли, как бы прося пощады. Очевидно, эти люди не были знакомы даже с добы¬ванием огня и приняли меня за божество. Потрясая над головой своим пыла¬ющим факелом, я жестами дал им понять, что испепелю их, если они тронут моих спутников. Дикари, как будто, поняли меня и покорно кивали голова¬ми. Потом они стали совещаться меж собой. Я имел возможность более вни¬мательно рассмотреть их. Меня поразило, что их лица напоминали лица ев¬ропейцев, а их кожа, хотя и сильно загоревшая, была белого цвета. Очевидно, судьба столкнула нас с белыми дикарями, о существовании которых ходили слухи среди диких племен Америки еще в мое время. В следующий момент я был поражен еще больше. Среди их гортанных слов я уловил, как мне пока¬залось, несколько английских слов. И я не ошибся. Смит, также внимательно прислушивавшийся к их речи, вдруг заговорил с ними на каком-то ломаном английском языке, и они, по-видимому, поняли его. Между ними завязалась беседа, перешедшая в довольно горячий спор. Наконец Смит и дикари при¬шли к какому-то соглашению.

— Нам придется идти за ними, — сказал Смит, обращаясь к нам. — Они не сделают нам зла, если «господин бог огня», — и Смит с улыбкой указал на меня, — не сожжет их своим пламенем.

Нам ничего больше не оставалось, как следовать за дикарями.

— Можете ли вы себе представить, — сказал Смит, когда мы двинулись в путь, — что предки этих дикарей были когда-то «стопроцентными амери¬канцами». Они были рабочими, которым не повезло. Еще в двадцатом веке безработица создала целую «бродячую Америку» — кадры людей, выброшен¬ных за порог культурной жизни больших городов. Американская культура все более сосредоточивалась в одних крупных центрах, а эти люди оказались пре¬доставленными самим себе среди дикой природы. Из поколения в поколе¬ние они дичали, забывали все культурные навыки, пока, наконец, как видите, не превратились в настоящих первобытных людей, которым неведомо даже добывание огня. Если бы не ваш горящий сук, быть может, они убили бы всех нас. Не из злобы, но из простого страха перед неизвестными новыми людьми, непохожими на них. — И, обращаясь ко мне, Смит добавил: — Вам придется продолжать вашу роль «бога огня». Это облегчит нашу участь.

Я охотно согласился и потряс своим пылающим суком.

Мы поднялись на гору и нашли целый городок пещерных людей. Навстре¬чу нам бежали голые мальчишки. Женщины в звериных шкурах не решались приблизиться к нам и с любопытством смотрели на нас издали. У пещер, на земле валялись каменные топоры и кости убитых животных. На столбах ви¬село несколько черепов хищных зверей — трофеи удачных охот. Белый, как лунь, благообразный старик подошел к нам с недоверчивым видом. Я повер¬тел в воздухе догоравшим суком и далеко отбросил его от себя. Дуга из дыма повисла над толпой и медленно растаяла в воздухе.

Седой старик раскрыл руки и отвесил мне глубокий поклон.

Я с успехом выполнял роль «бога огня». На большой площадке перед пе¬щерным городом ночью и днем горел неугасимый костер, отгонявший диких зверей, за что белые дикари были мне очень благодарны. А вечерами, после за¬хода солнца и наступления темноты, я совершал торжественное «богослуже¬ние». В глазах диких людей я имел полное право считаться существом боже¬ственным. Дело в том, что я не только владел тайной добывания огня, но и кры¬льями. Во время нападения дикарей и борьбы с ними, у Ли и Смита крылья оказались поврежденными. Сохранились они только у меня и у Эа. И вот, в темные вечера, окруженные всеми обитателями пещер, мы подходили с ней к костру, держа в каждой руке по смолистой палке, поджигали их с разными це-ремониями и медленно поднимались в воздух. Дикари выли, опасаясь, что мы покинем их и они останутся без огня. Но мы не хотели оставить наших това¬рищей. Помахав в воздухе горящими палками, мы разбрасывали их в стороны. Горящие угли падали красивыми дугами, и мы плавно возвращались на землю.

Я убедился, что быть «богом» совсем не трудное занятие. Тем не менее, я скоро начал тяготиться своей ролью обманщика поневоле.

Не одну ночь, сидя у костра, мы обсуждали план бегства. Но двое бес¬крылых людей связывали нас всех. Еще я, пожалуй, убежал бы от быстроногих дикарей, отдав свои крылья кому-нибудь из товарищей. Но один из них все равно оказался бы пешим, и его наверно нагнали бы дикари, и наше положе¬ние только ухудшилось бы.

А бежать нужно было во что бы то ни стало. Помимо того, что мы томились нашим бездействием, в то время, когда наша, в особенности Ли, помощь была так необходима в другом месте. Мои спутники страдали от голода; питатель¬ные лепешки все вышли, а привыкнуть к новой пище они не могли. И силы их быстро падали.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

ОСВОБОЖДЕННЫЙ МИР.

Глава XI.

ПОДВОДНЫЙ ГОРОД.

Мы все еще в плену у «белых дикарей».

Однажды ночью мы сидели у костра и молчали. Маленький приемник с громкоговорителем передавал музыку из Радиополиса. Эта радиомузыка, которой мы иногда угощали наших поработителей, также казалась им сверх- естественным явлением и поднимала наш авторитет в их глазах.

Радиополис веселился, празднуя победу. Новый музыкальный инструмент — электроорган — исполнял «Гимн победы», произведение молодого гени¬ального композитора, который занятие музыкой соединял с работой на одной из силовых станций. Музыка замолкла. Послышались аплодисменты. После небольшой паузы новый взрыв аплодисментов, и когда, наконец, они затихли, мы услышали голос Эля.

— Товарищи, — говорил старый ученый, — наша радость безмерна. По¬следний угол земного шара, где еще царил капитал, неистовавший в своей аго¬нии, освобожден. И все же в нашу радость, как в музыку этого торжествующе¬го гимна, который вы только что прослушали, вплетаются грустные аккорды. Враг побежден. Но часть врагов бежала, захватив с собой ужаснейшие орудия истребления. Пока существует это последнее гнездо, мы не можем быть спо¬койны, потому что и разбитый враг может причинить нам много зла. Это пер¬вое, что омрачает нашу радость. А второе — вы знаете, о чем я буду говорить. Наш лучший инженер Ли, наша самоотверженная Эа, наш механик Цаль, наш гость из неведомой страны и вождь американских рабочих — инженер Смит — пропали без вести. Несмотря на все наши старания, нам не удалось установить ни их смерти, ни их местонахождения. Они не подают о себе вестей, — голос Эля дрогнул, — как мертвые. Но мы не хотим верить их смерти и будем про¬должать наши поиски, пока не узнаем истины — печальной или радостной. Мы разослали специальные экспедиции во все части мира. Мы обшарим каждый утолок земного шара. И мы их найдем! Вместе с тем, мы разыщем и наших вра¬гов, если бы даже для этого пришлось опуститься на дно океана и подняться к звездам. И мы уничтожим их. Тогда наша радость будет полной и не омра¬ченной ничем.

Долго не смолкавшие аплодисменты покрыли эту речь.

Взволнованный Ли вскочил и дышал учащенно.

— Помощь близка, — сказал он, — будем терпеливы. Какое несчастье, что я не могу послать им привет!.. Мне хотелось бы кричать, кричать так, чтобы мой голос был слышен в далеком Радиополисе!..

Возбужденные, в эту ночь мы так и не уснули.

Несколько дней подряд мы не отходили от радиоприемника. Мы все чаше стали получать сигналы от воздушных судов, которые искали нас. Мы знали о пути их полета. Некоторые пролетали в нескольких ста километрах от нас. Иные из них погибли от внезапного нападения вражеских судов. Клайнс, оче¬видно, тоже следил за ходом розысков и старался всячески вредить им.

На исходе второй недели, когда я собирал сучья для костра, ко мне подбе¬жала взволнованная Эа и сказала.

— Идите скорее, Ли получил важные вести.

Я поспешил к отведенной нам пещере. Там я застал Ли и Смита. Ли нерв¬но тер руки и ходил по пещере, рискуя разбить голову о низкий свод. Увидав меня, Ли сказал.

— Я только что получил известие, что один из наших кораблей сегодня но¬чью пролетит всего в десяти километрах от нас. На крыльях вам легко проле¬теть это пространство. Корабль будет лететь медленно. Летите. Постарайтесь чем-нибудь привлечь его внимание, и мы спасены. Второго такого случая мо¬жет не повториться.

— Вы нужнее, — ответил я. — летите лучше вы, я дам вам свои крылья.

Но Ли решительно отказался.

— Случай сохранил крылья вам, вы и полетите. Вы случайный гость сре¬ди нас, и я не могу подвергать вас риску остаться здесь, если есть возможность спастись вам и, быть может, спасти нас. Полетите вы и Эа. Она поможет вам сигнализировать.

Как я не отказывался, но в конце концов принужден был согласиться.

Мы высчитали время, когда должны были вылететь. Оно приходилось на полночь. Затем, общими усилиями, мы сделали две больших связки факелов из смолистых сухих ветвей.

В этот вечер, чтобы усыпить бдительность дикарей, мое «священнодей¬ствие» отличалось особенной торжественностью. Я разбрасывал с высоты це¬лые фейерверки горящих кусков дерева, практикуясь, вместе к тем, в сигнали¬зации. Дикари были в восторге; с криками одобрения разошлись они по окон¬чании моего представления по пещерам и крепко уснули, как дети. Впрочем, не совсем, как дети. Я уже мог убедиться не раз, что дикари умеют спать с чутко¬стью животного. При малейшем шуме они просыпаются и засыпают не рань¬ше, как убедятся, что кругом все спокойно. Поэтому нам надо было соблю¬дать крайнюю осторожность. От исхода предприятия зависела если не жизнь, то наша свобода. Мы все сидели у костра. Это было обычно и не могло возбу¬дить подозрения дикарей. Мы прислушивались к их дыханию, вздрагивали при крике ребенка во сне. Мы были взволнованы, но молчали. Все было обдумано и сказано. Ли посмотрел на хронометр.

— Пора, — тихо сказал он. Мы поднялись. Наступил самый решительный момент. Я и Эа разожгли наши факелы, пламя которых мы должны были под¬держивать во все время полета, и стали спускаться вниз, чтобы не разбудить спящих шелестом наших крыльев.

Прощание было короткое, но сердечное.

— В добрый путь, — сказал Ли.

Мы тихо поднялись на воздух, пролетели над лесом, обогнули склон горы и стали подниматься все выше, ускоряя полет.

— Если бы не эти факелы, — сказал я Эа, — мы могли бы лететь гораздо скорее.

— Хорошо еще, что ветра нет, — ответила она, — посмотрите, какая чуд¬ная ночь.

— Да, великолепная ночь. Плохо только то, что восходит луна. Сегодня полнолуние. В темную ночь наши факелы были бы видны лучше.

Мы поднялись еще выше, но неожиданно попали в поток сильного ветра. Мой факел погас. Хорошо, что я летел не один. Иначе мне пришлось бы спу¬скаться вниз, чтобы добыть огонь трением; а на это ушло бы не менее получа¬са. Я зажег свой факел от огня факела Эа, и мы спустились ниже, где было тихо. Скоро мы достигли линии, через которую должен был пролетать воздушный корабль. Наше волнение достигло крайних пределов. Чтобы свет наших факе¬лов был лучше виден, мы отлетели друг от друга, создав таким образом две све¬тящиеся точки. Несколько раз нам казалось, что мы слышим гул приближаю¬щегося корабля, но это был обман слуха.

— Летит! — вдруг крикнула Эа, указывая на горизонт. Она не ошиблась. На диске луны четко вырисовался силуэт сигарообразного воздушного кора¬бля; пролетев диск Луны, он потерялся было на фоне темно-синего неба, но потом опять стал заметен. Он шел прямо на нас, быстро увеличиваясь в раз¬мерах. Мы поспешно вынули запасные факелы, зажгли их и, держа по факелу в каждой руке, начали махать ими в воздухе.

— Они заметили нас, корабль летит сюда! — возбужденно крикнул я Эа. Но радость моя была преждевременной. Немного не долетая до нас, корабль вдруг начал заворачивать влево. Я размахивал факелами, рискуя загасить их, — корабль продолжал уклоняться в сторону. Вот уже он миновал нас. Последняя надежда угасала.

— Зажигайте все факелы, бросайте часть их на землю! — крикнул я Эа что было мочи. Вспыхнуло такое яркое пламя, что теперь уже мы сами рисковали сгореть живыми. Жар палил лицо, я задыхался от дыма, но неистово продол-

жал махать факелами. В тот момент, когда уже отчаянье стало овладевать мной, налетевший ветер сдул дым в сторону и я увидел, что корабль резко изменил полет и быстро приближается к нам.

— Наконец-то! Мы спасены! — крикнул я Эа.

Корабль спустился, замедлил полет, выбросил сеть и подхватил нас прежде, чем мы успели бросить факелы. Хорошо, что сеть оказалась металлической и достаточно крупной. Мы бросили в отверстия сети факелы и с нетерпением ожидали, когда поднимут нас на корабль. Наконец, через открытый люк мы были доставлены в просторную каюту.

Первое же лицо, которое я увидел, заставило меня в ужасе отшатнуться. Если бы люк уже не был закрыт, быть может, я бросился бы вниз. Это было лицо типичного американского богача. Из одного плена мы попали в другой. Ни слова не говоря с нами, нас заперли в железную каюту, лишенную всякой мебели.

Мы были так подавлены, что даже не говорили друг с другом. Что будет с нами? Нам не приходилось рассчитывать на пощаду. И что будет с Ли и Сми¬том?..

Мы летели долго, даже при огромной скорости, которую развил корабль. Наконец мы почувствовали, что он снижается, замедляет полет, останавлива¬ется. Так же молча нас вывели наружу.

Два ощущения сразу больно ударили по нервам. Яркий свет солнца после полумрака нашей тюрьмы и резкое чувство холода.

Корабль остановился на площадке, лежавшей на поверхности какого-то океана. Кругом плавали огромные ледяные горы. Посреди площадки был люк. Конвоируемые толпой американцев, мы вошли в лифт и стали спускаться вниз. Спускались мы довольно долго. Наконец мы вышли из лифта и пошли по кори¬дору вдоль стеклянной стены. Сквозь толстое стекло проникал снаружи блед¬ный свет. За стеклом виднелось зеленоватое водное пространство с мелькав¬шими рыбами. Мы были на дне океана, в подводном городе, — последнем убе¬жище американцев.

Глава XII.

НА РАССВЕТЕ.

— Где находится Смит? Где Ли? — И, не ожидая моего ответа, Клайнс за¬дал мне новый вопрос:

— Какую смерть вы предпочитаете, спокойную, как засыпание, или со-провождаемую агонией страданий?

Да, это был Клайнс. Тестообразный, с огромной головой, он сидел, зарыв¬шись в подушки и смотрел на меня своими водянистыми глазами. За стеклян¬ной стеной колыхалась вода, в которой виднелись рыбы, привлеченные све¬том из комнаты подводного городка.

— Какую смерть вы предпочитаете? — Еще раз спросил меня Клайнс.

— Я предпочитаю жизнь, — ответил я.

Мой ответ очень рассмешил Клайнса. Он долго смеялся тонким, визгли¬вом смехом. Наконец, вытерев слезящиеся глаза, он ответил:

— Я тоже предпочитаю жизнь, и потому вы должны умереть. Вопрос толь¬ко в том — как. Если вы скажете, где Смит и Ли, вы умрете спокойно. Если не скажете, вас ждут страдания, ужасные мучения, какие только может испытать человек.

— Смит, Ли и механик погибли при крушении корабля, они не успели прикрепить крылья.

— Гм... вы уже успели сговориться с этой девушкой.

Я не сговаривался с Эа, но оказалось, что по счастливой случайности, она, допрошенная раньше меня, дала такие же объяснения.

— Ваша ложь скоро будет открыта. И тогда пеняйте на себя, — сказал Клайнс. Он хорошо говорил на языке европейцев. Потом он перешел на ан¬глийский язык. Коротая время у дикарей, я, благодаря новым, упрощенным методам усвоения языков, довольно скоро научился говорить на новом ан¬глийском языке, беря уроки у Смита.

— Позовите врача, — сказал Клайнс.

«Сейчас, очевидно, меня будут пытать в присутствии врача», — поду¬мал я.

Вошел врач, такой же большеголовый, как и Клайнс, но не столь полный; он мог ходить на ногах, не пользуясь подпорками и коляской.

— Осмотрите этого человека, — сказал Клайнс.

Врач с удивлением посмотрел на мое телосложение, непохожее на тело¬сложение окружающих людей и приступил к самому тщательному осмотру. Он принес с собой целый ряд аппаратов и последовательно осмотрел при их помощи мои легкие, сердце, печень... Кажется, ни одного органа он не оста¬вил без внимания. Потом он шприцем взял у меня кровь и тут же произвел анализ.

— Ну что? — спросил Клайнс, внимательно следя за всеми манипуляция¬ми врача.

— Прекрасная кровь, — ответил врач. — Количество красных кровяных шариков на двести процентов выше нормального. Это совершенно исключи¬тельный субъект.

— Прекрасно, — ответил Клайнс.

Я совершенно не мог понять, почему их так интересует состав крови чело¬века, которого они хотят подвергнуть пыткам и медленной смерти.

Скоро, однако, мои недоумения разрешились. Меня положили на стол возле Клайнса и произвели переливание крови из моих вен в вены Клайнса.

Так вот что значила его фраза «Я тоже хочу жить, и потому вы должны умереть». Я должен был умереть не только, как враг Клайнса, но и потому, что моя кровь должна была продлить его жизнь.

— Я чувствую себя гораздо лучше, — сказал Клайнс после операции пере¬ливания. — Ко мне вернулась моя прежняя энергия. А она мне так необходи¬ма. Ведь мы будем бороться, бороться до конца. Питайте его получше, чтобы я мог как можно больше извлечь из него крови, а потом... он получит должное.

Какой ужас! Своей кровью я должен был укреплять силы самого страшно¬го врага моих друзей, укреплять его силы на борьбу с ними... Если мне суждено умереть, то хорошо было бы отравить свою кровь, — пусть она вместе с тем от¬равит и Клайнса. Надо будет об этом поговорить с Эа, может быть, ей удастся достать нужный яд.

Однако мне не удавалось привести в исполнение эту мысль. С Эа я видел¬ся только урывками. Притом врач перед каждым новым переливанием крови производил анализ ее.

Благодаря хорошему питанию и уходу, я не очень-то обессиливал от поте¬ри крови в первое время. Но все же постепенно это начало сказываться. Я чув¬ствовал слабость, головокружение. Какая нелепая смерть!

Посмотрев как-то в зеркало, висевшее в одной из проходных комнат, я ужаснулся бледности своего лица.

В этот день, во время операции переливания, врач, не стесняясь мои при¬сутствием, сказал:

— Ну, кажется, эти ресурсы близки к окончанию. Нам придется заняться девушкой. К сожалению, ее кровь не так богата красными шариками...

Эа! Неужели и ее постигнет та же участь? — с ужасом думал я, лежа на опе-рационном столе.

— А с этим что? — спросил Клайнс, лежавший рядом со мной.

— Мы можем еще использовать его железы внутренней секреции, — от¬ветил врач. — Сделаем их пересадку. Это обновит ваш организм и придаст устойчивость составу вашей крови. И с этим надо спешить, так как он на гра¬нице острого малокровия. Сделаем передышку на несколько дней, возьмем еще два-три стакана крови, и тогда можно будет оперировать.

На меня смотрели, как на обреченного, и потому совершенно не стеснялись говорить при мне о своих делах. Во время операции переливания Клайнс бе¬седовал со своими друзьями и подчиненными. Из этих разговоров я узнал, что американцы, на всякий случай, заблаговременно приготовили себе это убежи¬ще. Подводный город находился в самой заброшенной части мира, недалеко от Южного полюса. Для того, чтобы не обнаружить его местопребывания, от¬сюда не происходило никаких радиопередач. Но американские корабли про¬должали делать налеты, сообщая с пути о всем происходящем. Посреди ком¬наты, в которой находился Клайнс, стоял громкоговоритель и большой экран, на котором отражались события внешнего мира.

Однажды, лежа на столе, я увидел картину, глубоко взволновавшую меня и, кажется, Клайнса. Это было во время предпоследнего переливания крови. Экран вдруг осветился, и я увидел площадь в парке Радиополиса. На трибу¬не, среди радостно возбужденной толпы, стояли Ли и Смит и рассказывали своим друзьям о своем спасении. Оказалось, что следом за американским ко¬раблем летел наш. Увидав раскиданные на земле догоравшие факелы, корабль остановился. Сотни людей, с крыльями за спиной, вылетели из корабля и рас¬сеялись по окружающей местности, ярко освещенной прожектором, чтобы найти людей, которые могли зажечь факелы в этой дикой, безлюдной местно¬сти. Так были найдены Ли и Смит.

— Вы, кажется, говорили, что они погибли при падении? — с кривой ус¬мешкой спросил меня Клайнс.

Но эта усмешка быстро сошла с его лица, когда он услышал, что дальше го¬ворил Ли. Он говорил, что нашим кораблям удалось выследить то место, куда слетаются корабли американцев и откуда они вылетают.

— Таким образом, мы открыли, где укрылись американцы. — И, быть мо¬жет случайно, повернувшись в сторону Клайнса, Ли сказал:

— Клайнс, слушайте, если сейчас вы видите меня. Сдавайтесь без боя и от¬дайте нам наших друзей. Если вы не сделаете этого, то мы будем к вам беспо¬щадны. Вместе с вами мы не хотим губить и их. Вот почему мы не приводим нашу угрозу в исполнение немедленно. Даем вам на размышление сутки.

Хотя я не видал в этот момент моего обескровленного лица, но лицо Клайнса, вероятно, было также бледно, как и мое.

Несмотря на протесты врача, Клайнс приказал немедленно созвать сове¬щание штаба и инженеров.

— Мы открыты, — сказал он, когда все явились. — Что делать? Здесь оста¬ваться нам невозможно. Ваше мнение, Крукс?

Я уже слыхал эту фамилию. Крукс был главным инженером, соперничав¬шим в гениальности с Ли. Его огромная голова с непомерно большим лбом свисала от тяжести на правое плечо, так что он смотрел вбок, исподлобья. Крукс беспомощно развел руками.

— Рано или поздно это должно было случиться. Вы знаете, что я скон¬струировал огромный летающий корабль, — целый город, который может вместить всех нас. Этот корабль лежит рядом с подводным городом, в океане. Его движущая сила основана на принципе ракет, и потому на нем мы можем подняться выше атмосферы и летать в безвоздушном пространстве. Мы мог¬ли бы на нем неопределенно долгое время летать в межпланетном простран¬стве. Но... тут есть большое «но». Несмотря на все успехи химии, мы не мо¬жем обеспечить питание всех нас более, чем на несколько лет. Если бы нам уда¬лось возобновлять запасы, ну хотя бы клетчатки, мы добыли бы из нее все, что нужно для питания. Но для этого мы должны держаться ближе к Земле, чтобы наши небольшие суда могли от времени до времени спускаться на землю в без¬людных местах и пополнять запасы химических продуктов и воды. Но эти ма¬лые суда скоро были бы уничтожены один за другим...

— Значит, мы обречены, — раздельно сказал Клайнс.

— Да, мы обречены, как, впрочем, все живущие на Земле, — ответил Крукс.

Крукс был главным инженером, соперничавшим в гениальности с Ли.

— Это вы хорошо сказали, — возбужденно ответил Клайнс, — хотя, мо¬жет быть, и не о том думали, о чем думаю я. Если обречены умереть мы, то пусть не позже, а вместе с нами умрут все живущие, все до одного. Мы взле¬тим вверх на нашем воздушном городе, и мы... мы пустим в ход атомную энер¬гию! Мы развяжем все разрушительные силы всех атомов, находящихся на Земле, и мы взорвем весь земной шар. Кто возражает против этого? Конеч¬но, никто. Если нам суждено умереть, существование Земли теряет всякий смысл!

На этом совещание было закончено, и все обитатели подводного города начали с отчаянной поспешностью готовиться в последнее путешествие. Так как все шли на смерть, то сборы были недолги; нужно было только поднять на поверхность огромный воздушный корабль, переселиться в него и подняться на воздух. Через несколько часов все было закончено. Огромный корабль-го¬род поднялся на воздух.

Все были так поглощены мыслью о предстоящей гибели, что совершенно забыли обо мне и Эа. Мы скоро разыскали друг друга и скрылись подальше от всех, в нижнюю часть корабля, игравшую роль трюма. Здесь, в огромных кла¬довых, хранились всяческие запасы.

— Эа, неужели через несколько часов, быть может, минут мир погибнет? — сказал я.

— Да, он может погибнуть, — отвечала она, — но мы должны, если суме¬ем, предотвратить эту опасность. Но как?..

Мы смотрели друг на друга, и вдруг наши глаза засветились мыслью, — и мы уже знали, что одной и той же мыслью. В этих трюмах должны быть за¬пасы взрывчатых веществ, достаточные для того, чтобы взорвать весь корабль со всеми его обитателями и нами самими. Взорвать корабль прежде, чем Крукс пустит в ход атомную энергию, — и Земля будет спасена. Не говоря друг другу ни слова, мы бросились с Эа на поиски. Только бы успеть!..

Обежав несколько комнат, мы, наконец, нашли то, что искали. В мягких подушках, на полках, снабженных пружинами, лежали бомбы. Довольно взор¬вать одну бомбу, как взорвется весь склад. Но мы взяли две бомбы; Эа тоже хо¬тела принять непосредственное участие в спасении Земли.

С бомбами в руках мы смотрели друг на друга...

— Прощай, Эа, — сказал я дрогнувшим голосом.

— Прощай, — тихо ответила она, и лицо ее осветилось печальной улыб¬кой, как бледный луч солнца, мелькнувший меж осенних туч.

Мы подняли тяжелые бомбы и бросили на пол.

Взрыв... Пламя... Ничто...

— Эа, Эа! — закричал я, сам удивляясь тому, что еще могу кричать... и от¬крыл глаза.

На моем письменном столе горела лампа, а сквозь окно пробивался сумрачный свет московского утра.

— Наконец-то, — услышал я незнакомый голос. Это был голос врача.

— Что с Эа? Она тоже жива? — спросил я доктора, еще не соображая, как вновь я оказался в Москве.

— Лежите спокойно, — ответил врач. — Вы бредите. Вы были очень боль¬ны, но теперь опасность минула...

1927 г.