Мы можем долго рассуждать о достоинствах «Террора», хулить Дина Кунца и превозносить Стивена Кинга, выкладывать деньги за очередной сборник унылых готических страшилок — но пока в России не выйдет хотя бы один роман и один сборник Рэмси Кэмпбелла, о хорроре мы будем знать ничтожно мало.

Кэмпбелл — обладатель фантастического числа жанровых наград и премий, но по-настоящему в нем привлекают не регалии, а гнетущее чувство страха, которым пропитаны даже самые безобидные его произведения. Вопреки расхожему мнению, по-настоящему жуткая книга вызывает не трепет, а желание ее отбросить, ибо напряжение становится невыносимым... но сделать это невозможно: порождение чьей-то воспаленной фантазии уже запустило цепкие пальцы в ваш мозг. Таковы книги Рэмси Кэмпбелла, и мы не видим причин не соглашаться со знаменитым лавкрафтоведом С. Т. Джоши, который написал однажды: «Будущие поколения увидят в нем ведущего писателя ужасов нашей эпохи, во всем равного Лавкрафту и Блэквуду».

Читайте первое русское интервью с легендой мирового хоррора, которое мистер Кэмпбелл дал специально для «Тьмы».

Ваша писательская карьера, как и у многих молодых авторов той поры, началась в русле Мифов Ктулху. В дальнейшем вы не раз отходили от лавкрафтовского понимания хоррора, но неизменно к нему возвращались — и каждый раз на новом уровне. Как вы считаете, сохранилась ли в вашем творчестве частичка Лавкрафта? Жизнеспособны ли его принципы и по сей день?

Несомненно! В большей мере я отвергал не Лавкрафта, а свои подражания — особенно в том, что касалось использования его мифологии. Я старался заполнить каждый пробел в мифологии, который попадался мне на глаза, не осознавая, что на самом деле ее задачей было создать атмосферу таинственности, не вдаваясь в объяснения и систематизацию. Так Лавкрафт надеялся спасти жанр сверхъестественного от викторианского оккультизма, который представлялся ему слишком шаблонным и не дающим простора для фантазии. Однако Мифы были лишь одним из способов, которыми Лавкрафт пытался достичь своих целей — строго говоря, он всю свою литературную деятельность посвятил поискам совершенной формы для истории об ужасном. Я по-прежнему считаю, что его принципы — психологическая достоверность; персонажи, которые реагируют на все, как реальные люди; тонкая оркестровка ужаса при помощи намеков, недомолвок и тщательно продуманной композиции — незаменимы для нашего направления. В части лучших его работ — «Цвет из иных миров», «Жизнь Чарльза Декстера Варда» — не содержится никаких ссылок на его мифологию (или их очень мало). Этой модели я попытался следовать в моем романе «В темной чаще» («The Darkest Part of the Woods»). Положительное влияние Лавкрафта до сих пор чувствуется в отдельных моих историях.

Почему, на ваш взгляд, англоамериканская традиция хоррора — самая сильная в мире? Попадались ли вам стоящие внимания авторы вне англоязычного пространства?

Думаю, дело в общем языке — это открыло дорогу для взаимного обогащения культур по обе стороны Атлантики. Так, на де ла Мара оказал влияние По, а Лавкрафт учился у Блэквуда, Мейчена, М. Р. Джеймса и лорда Дансени, равно как и у своих соотечественников — По и Бирса. В творчестве Фрица Лейбера объединились М. Р. Джеймс и Лавкрафт, и так далее — две традиции насыщают и укрепляют друг друга. Но если говорить о других странах, нельзя не отметить Гофмана, Жана Рэ и Хосе Карлоса Сомосу (хотя обычно его не называют в числе тех, кто пишет хоррор, некоторые его романы прекрасно подходят под мое личное определение жанра). Также давайте не будем забывать про Кафку. А без «Вия» Гоголя у нас не было бы великого фильма ужасов Марио Бавы «Маска демона».

Каковы, по-вашему, перспективы литературы ужасов? Не ожидает ли нас хоррор-бум? На кого из молодых авторов вы возлагаете надежды?

Литература ужасов и не думает умирать, как бы часто ни провозглашали ее похороны — и мне кажется, сейчас она в очередной раз подымается из могилы. На плаву ее поддерживают небольшие издательства — например, PS Publishing в Британии или Ех Occidente в Бухаресте (в последнее время у них вырисовывается интересная линейка книг). Состоится ли новый бум, сказать не могу. А хороших молодых авторов хватает — взять хотя бы Гэри Фрая (Gary Fry), Эллисон Берд (Allyson Bird), Джона Л. Проуберта (John L. Probert), Гэри МакМэхона (Gary McMahon), Реджи Оливера (Reggie Oliver), Рио Юэрса (Rio Youers)... Всякий раз, как приходится составлять подобные списки, много достойных имен неизбежно остается за кадром. Лучшие путеводители по новому хоррору — это ежегодник Стива Джонса «Лучшие новые ужасы» (Mammoth Book of Best New Horror) и аналогичная — но с минимумом пересечений — серия антологий от Эллен Датлоу.

В глазах многих вы почти волшебник: вам по силам найти источник ужаса в любой ситуации или образе, какими бы безобидными они ни казались на первый взгляд. Так присущ ли страх самой природе вещей — или только человеку?

Наверное, и то, и другое. Разумеется, у всех нас есть какие-то страхи, признаем мы их существование или нет. Но в контексте моих историй можно говорить о двух моментах. С одной стороны, очень часто источником ужаса — неважно, психологического или сверхъестественного характера — становится окружающая обстановка, какой привычной она бы ни была. С другой, страх — опять-таки, любого вида — иногда пропитывает все вокруг себя; в этом меня убеждает личный опыт.

Каковы ваши взгляды на зло? Обязательна ли для современного автора ужасов четкая концепция зла?

Я все больше проникаюсь убежденностью, что зло сводится к отказу человека от обязанности делать нравственный выбор (по крайней мере, эти явления неразделимы). Мы сами выбираем, что нам делать — а попутно выбираем и последствия. Мне кажется очень подозрительным, когда людей пытаются уверить, что они не несут ответственности за свои поступки. Думаю, сейчас самое время напомнить им об истинном положении вещей.

При всем при этом я считаю, что авторам, работающим в жанре ужасов (или любом другом), не следует рассматривать творчество как способ обнародовать свои предвзятые представления о зле. Настоящее искусство позволяет нам взглянуть новыми глазами на привычные вещи; такой же эффект должен оказывать на писателя акт творчества. Когда в моих книгах заходит речь о зле, я пытаюсь исследовать его при роду, а не механически излагать свои взгляды — во всяком случае, надеюсь, что это так.

В некоторых ваших произведениях присутствуют сцены, в которых сексуальные образы поданы в очень тревожном, нестандартном ключе. Почему, на ваш взгляд, эротика и хоррор так хорошо сочетаются? Или, быть может, это не так?

Видимо, вы говорите о сборнике «Напуган до смерти» («Scared Stiff»). В этих рассказах я попытался выяснить следующее: если вывести элемент сексуальности, который лежит в основе некоторых образцов хоррора, на поверхность, то не потеряет ли такое произведение в силе воздействия? Кажется, обошлось без потерь. Однако я не могу с ходу согласиться, что хоррор как явление более пригоден для, скажем, фрейдистских трактовок, чем другие жанры. Я не поклонник откровенной порнографии, и когда ее используют в литературе ужасов (а в наши дни такое не редкость), это меня отвлекает — и более того, мне становится скучно.

Нередко складывается впечатление, что вы относитесь к своим персонажам без особой симпатии. Выходит, воздействие произведения ужасов сильнее, если автор и читатель несколько отчуждены от героев?

Не сказал бы, что я до такой степени не сочувствую своим героям, чтобы намеренно лишать их читательской симпатии или выставлять их в неприглядном свете. Я всего лишь хочу, чтобы они предстали такими, какие они есть. Никогда не понимал мнения, что персонаж обязательно должен вам нравиться или что вы должны поставить себя на его место, чтобы получить удовольствие от литературного произведения. Лично для меня авторской проницательности и хорошего слога вполне достаточно. Оба подхода — и отстраненный, и противоположный ему — могут прекрасно работать. Роберт Эйкман и М. Р. Джеймс, как правило, держатся несколько в стороне от повествования, в то время как Ричард Матесон и Стив Кинг стараются передавать эмоциональное состояние своих персонажей самым непосредственным образом. Судя по всему, я нахожусь где-то посередине.

В отличие от фэнтези или научной фантастики, хоррор сопряжен для писателя с определенными социальными трудностями. Быстро ли ваши родные свыклись с тем, что вы работаете не в самом обычном жанре? Как ваши дети реагировали на то, что их отец пишет хоррор? Кстати, как они относятся к ужасам теперь?

Мне кажется, научные фантасты тоже чувствуют некоторое давление со стороны общества; возможно, это касается и тех, кто пишет фэнтези. Что же до меня, я давно к этому привык, и мне всегда есть что ответить людям, которые чувствуют непреодолимое желание высказать мне в лицо, что они думают о моих книгах (которых они, как правило, не читали, да и вообще не особенно разбираются в хорроре, но все-таки убеждены, что это им не нравится). С семьей у меня трудностей не возникало. С будущей женой я познакомился на научно-фантастическом конвенте — она одна из дочерей А. Бертрама Чандлера [известного научного фантаста — Прим. ред.], — и к тому времени она уже знала и любила литературу ужасов. Наши дочь и сын выросли на хорроре: я кое-что им читал (когда они были маленькими, приходилось тщательно подбирать книги) и показывал им сравнительно безобидные фильмы пятидесятых и более ранних годов. Им до сих пор нравится это направление, и они читают мои книги.

На сегодняшний день вы написали около тридцати романов и пропорциональное число рассказов. Какая из форм требует больших усилий? Существует ли качественная разница между рассказом и романом ужасов?

На мой взгляд, в рассказе очень важно знать, какие детали опустить. Как правило, малая форма предполагает более напряженную работу. С другой стороны, в процессе создания романа приходит в действие скрытая динамика, и крупной форме свойственно удивлять писателя — по крайней мере, в моем случае. Вот почему мне так нравится писать романы, но и рассказы я не забрасываю: у меня слишком много идей, для которых лучше всего подходит именно небольшой объем. Я бы сказал, что каждая новая история, независимо от величины — это вызов.

Вы лауреат впечатляющего числа жанровых премий. Важны ли для вас по-прежнему эти формальные знаки признания ваших заслуг?

Конечно, важны. Они дают мне уверенность, что кому-то мое творчество по душе. Верите ли, чем старше я становлюсь, чем больше пишу, тем меньше уверен в значимости своей работы. Каждый раз, когда я отсылаю издателю новое произведение, особенно роман, я втайне ожидаю отказа — потому, что книга не соответствует стандарту или потому, что от меня ожидают совсем другого.

Что подтолкнуло вас закончить три незавершенных рассказа Роберта Говарда о Соломоне Кейне, и довольны ли вы результатом?

Об этом меня попросил Гленн Лорд [издатель, популяризатор и биограф Роберта Говарда — Прим. ред.]. Я постарался не ударить в грязь лицом, хотя Ричард Тирни заметил, что в моем исполнении главный герой получился несколько вялым.

Один из ваших романов, «Холодная луна» («The Hungry Мооп»), включен в рекомендательный список Ассоциации писателей хоррора (HWA). Считаете ли вы, что это действительно одна из лучших ваших работ, которую можно рекомендовать любому поклоннику жанра? Почему, как вы думаете, ее включили в этот список?

По мне, эта вещь — беспорядочная смесь из нескольких неоформившихся романов. Здесь вам и комизм «Досчитай до одиннадцати» («The Count of Eleven»), и рассуждения о загробной жизни, которых много во «Влиянии» («The lnfluence»), и даже, вероятно, попытка внушить благоговейный трепет которую я позже предпринял в «Солнце полуночи» («Midnight Sun»). Это слишком бессвязная книга, и я предпочел бы, чтобы люди читали другие мои романы. Некоторые сцены в «Луне» мне нравятся, но от этого лишь печальнее, что остальные удались меньше. Чем продиктован такой выбор, честное слово, не знаю.

Какие ваши книги вы порекомендовали бы тому, кто только начинает знакомство с Рэмси Кэмпбеллом?

Говоря о рассказах, хорошим началом послужит сборник «Наедине с ужасами» («Alone with the Horrors»); более поздние, «Кошмары наяву» («Waking») и «Прямо за твоей спиной» («Just Behind You») тоже весьма и весьма неплохи. Романы: «Ухмылка тьмы» («The Grin of the Dark») — параноидальная комедия, «Солнце полуночи» — попытка внушить сверхъестественный трепет. А еще у меня есть повесть «Жаждущие призраки» («Needing Ghosts»), которая больше любой другой моей книги напоминает сон, перенесенный на бумагу.

Не могли бы вы немного рассказать о географии ваших зарубежных изданий? Пытались ли выйти на вас российские издатели?

Мои книги выходили на многих языках — французском, немецком, испанском, польском, голландском, японском и так далее, — и в большинстве случаев {насколько я могу судить) в довольно точных переводах. Особенно я ценю, когда переводчик использует сноски в местах, где английская идиома или игра слов не поддается точному переводу. Не припомню, чтобы ко мне обращались российские издатели — признаться, я был очень удивлен, когда узнал, сколько моих рассказов уже вышло на русском языке.

Известна ваша страсть к кино. Какие фильмы ужасов 2008 года понравились вам больше всего? Удовлетворены ли вы в целом современным кинематографом ужасов ? Есть ли тенденции, которые вы не одобряете?

Не вполне уверен, в каком году вышли эти картины, но два британских фильма — «Райское озеро» и «Безумная семейка» («Mum and Dad») — впечатлили меня тем, что имеют прочные корни в мрачных реалиях нашей жизни и сделаны очень своеобразно, по-британски. «Впусти меня» — очень сильный и волнующий фильм. «Антихрист», на удивление, показался мне не слишком характерным, что не так уж плохо — здесь мы наблюдаем документальную подачу материала, почти как в «Рассекая волны», но менее жутким фильм от этого не становится.

Что же касается тенденций, то у каждой эпохи есть свои штампы — и очень жаль!

Расскажите немного о своих новых книгах — в частности, о романе «Твари из лужи» («Creatures of the Pool), который выходит в этом ноябре. Признаться, выбор названия интригует! Ждут ли читателей какие-нибудь эксперименты?

Думаю, «Твари из лужи» станет моим главным романом о Ливерпуле. Действие происходит в наши дни, но в основном ограничено территорией, которую занимал когда-то средневековый городок. Я десятилетиями собирал книги о Ливерпуле — чем древнее и неизвестнее, тем лучше, — и этот роман во многом черпает из истории города и его мифов. Надеюсь, читатели не всегда смогут отличить мой вымысел от фактов, но элемент сверхъестественного в книге очень силен. А сейчас я заканчиваю «Семь дней Каина» («The Seven Days of Cain») — еще один роман о сверхъестественном, только на сей раз сюжет крутится вокруг Интернета (и психологии главного героя, как часто у меня бывает). Скажем так, эта книга об ответственности человека за то, что он создает.

Традиционный вопрос: что бы вы посоветовали начинающему автору ужасов?

Будьте как можно правдивей. Наблюдайте за людьми — как они ведут себя, как разговаривают, и старайтесь, чтобы ваши персонажи выходили столь же достоверными. Читайте классику жанра, но не ограничивайтесь этими рамками. Лучшие образцы хоррора многим обязаны тщательному подбору языковых средств, так что ищите верные слова!

И еще один: случалось ли вам бывать в России, и если да, то каковы были ваши впечатления? Оказала ли русская культура на вас какое-либо влияние?

Увы, в России я не бывал, но одним из самых важных авторитетов в литературе для меня стал Владимир Набоков. Его «Лолиту» я прочел в семнадцать лет, и она стала для меня абсолютным откровением: раньше я и представить не мог, что можно так работать с языком. Вряд ли Тарковский как-то на меня повлиял, но некоторые сцены из «Зеркала» и почти весь «Сталкер» кажутся мне не менее жуткими, чем фильмы ужасов Дэвида Линча. «Андрей Рублев» тоже меня тронул. Люблю русскую музыку, от хоровой до оркестровой, но опять-таки, не стал бы говорить о влиянии как таковом.

И наконец, не могли бы вы пожелать что-нибудь нашим читателям?

Пусть в вашей жизни будет поменьше страха, но наслаждайтесь ужасом в искусстве.

Интервью и перевод Владислава Женевского.

Использовались вопросы Дмитрия Квашнина и Константина Паршенко.