Успенская машина


  Успенская машина

© Дмитрий Быков


«Райскую машину» Михаила Успенского («Эксмо», 2008) я впервые читал в черновом варианте осенью прошлого года в «Литературном экспрессе» на красноярско-читинском отрезке маршрута.

Станции были редки, пейзаж за окном тянулся пустынный и безрадостный, и книга, которую Успенский только что закончил, странным образом с ним контрастировала – даром что выглядела беспрецедентно мрачной. Не зря эпиграфом к ней автор взял гриновское: «Черную игрушку сделал я, Ассоль».

Тогда, в экспрессе, я примерно и догадался, чем выделяется Успенский на фоне современной отечественной прозы – что фантастической, что мейнстримной (хоть эта граница давно размыта). Проза эта похожа на безлюдный и унылый ноябрьский пейзаж за окном сибирского поезда, а книги Успенского, о каких бы мрачных вещах в них ни говорилось, исполнены кипения, бурности и страстности.

Он потому и пишет медленно – по роману в два-три года (а «Райскую машину придумывал и сочинял все семь), – что старается насытить речь автора и героев каламбурами, гениально перевранными цитатами, точными формулами, выдуманными пословицами – словом, довести текст до фольклорной, сказочной плотности. Успенский – классический сказочник, фольклорный персонаж, сам обросший легендами в среде коллег. По количеству шуточек и цитат, ушедших в повседневную речь (это касается не только цехового жаргона, но и обычных разговоров нынешних горожан), он, безусловно, первенствует в нынешней прозе, как в 1960-е первенствовали сначала Ильф с Петровым, а потом Стругацкие. «Сулейман ибн Дауд, хрен с ними обоими», «вятичи, кривичи, суровые завучи, разгульные спотыкачи и пламенные кумачи», «огородники баклажане, рассудительные старикане, коварные жгутиконосцы и шустрые мегагерцы», «униженные и оскорбленные, павшие и живые, живые и мертвые, рожденные бурей, опоздавшие к лету, – к вам обращаюсь я, друзья мои!», «Аллах акбар – воистину акбар», «Жара и холод, серп и молот не столь различны меж собой», «Мы видали все на свете, кроме нашего вождя, ибо знают все на свете, что вождя видать нельзя» – едва ли десятая часть пущенного в свет Успенским, чья трилогия о Жихаре («Там, где нас нет», «Время оно» и «Кого за смертью посылать», 1995–2005) стала одинаково культовой среди младших школьников и старших научных сотрудников.

Что касается стихотворных вставок, то басни «Блудница и енот», «Работа и дурак», а также пронзительную «Балладу о королевском посланнике» («Ты только грамоту мою свези в Политбюро, о!») знают наизусть люди, не читающие современной поэзии вообще. Я знавал угрюмцев, которых не могли рассмешить никакие профессиональные хохмачи, но даже они дружелюбно улыбались при упоминании «Великия, малыя, белыя и пушистыя Руси». Для меня и моей семьи Успенский – слава Богу, навещающий нас во время московских гастролей, – давно стал именно символом пушистыя Руси. «Успенский, дивно округленный», – дразнит его Лазарчук строчкой из любимого обоими Мандельштама, и трудно вообразить себе более благостное, округлое, здоровое и счастливое воплощение русской идеи, чем этот фантаст, увенчанный, кажется, всеми возможными титулами и лаврами («Полтора погонных метра меча и пять кило Странника», в собственной его формулировке).

Чтобы Успенский написал книгу столь мрачную, как «Райская машина», его должно было действительно сильно припечь, но и этот роман прежде всего увлекателен, быстр, ярок, насыщен убийственно-точными деталями и злобными издевками над нынешней российской жизнью. Будущее, изображенное Успенским, карнавально и недостоверно в деталях, но в целом все, кажется, именно так и будет. Вектор – и не только российский, а общемировой – он, кажется, угадал. С главным же выводом, который в финале изрекается протагонистом, старым и полусумасшедшим профессором Мерлиным (не путать с Мерлином), трудно не согласиться: «Фашизм – естественное состояние человечества».

Я не стану пересказывать эту книгу – не самую легкую, как и вся хорошая современная фантастика: вряд ли кто-то рассчитывает с одного раза как следует понять роман позднего Лема или, допустим, «Бессильных мира сего» Бориса Стругацкого. Вот и над «Райской машиной» придется попыхтеть, чтобы поймать все брошенные тебе намеки и разгадать связи. Успенского вечно упрекали в недостатках его фабульных конструкций: с языком, мол, все в порядке, а сюжет то смазан, то скомкан, то оборван, и потому наибольшей популярностью пользовались их совместные с Лазарчуком саги о земных и небесных похождениях Гумилева. Но «Райская машина» свинчена крепко и едет быстро.

Пересказать ее без спойлеров практически невозможно, и потому ограничимся самыми общими контурами: на Землю летит чудовищный метеорит Бриарей. То есть никуда он, конечно, не летит, но эсхатологическими ожиданиями пронизано все: и телевидение постоянно пугает катастрофой, и уличные щиты напоминают о ней же, и, главное, официальная наука упразднена – вместо нее правит ликующий, предельно эклектичный, давно не заботящийся о собственной логике оккультизм. Все население Земли выстроилось в бесконечные «лайны» – очереди на эвакуацию, которую нам готовы предоставить добрые представители нашей общей прародины.

Когда-то с чудесной планеты Химэй на Землю забросили семена жизни, и вот теперь, в минуту неизбежной катастрофы, наблюдатели-спасители явились, дабы переселить всех в лучший мир. Что ждет в лучшем мире – никто не знает, кроме немногочисленных Достигших: они вернулись из рая, чтобы поведать землянам, как там отлично. Химэйцы столь гуманны, что право первой отправки предоставляют больным, увечным, инвалидам, меньшинствам и слабейшинствам; особенное внимание уделяется старикам, которые получат на Химэе новое тело. Само собой, описание рекламного ролика Химэя, на котором престарелая поселянка является в облике фотомодели и в гамаке, среди сверкающего пляжа, передает привет всей своей родне во первых строках своего видеописьма, принадлежит к лучшим у нашего автора – это будет посмешней «Чугунного всадника», но общий колорит этой вещи скорей панический: эти толпы, выстроившиеся в лайны, эти орущие рекламы и охваченный паникой Крайск напоминают слишком многое из русской эсхатологической фантастики, но написано все гуще, ярче и живей.

Успенский учитывает несколько недавних текстов сразу и со всеми интенсивно полемизирует, хотя можно у него найти отсылки и к позднему Рыбакову (прежде всего «На будущий год в Москве», где тема упразднения науки звучала особенно громко), и даже к автору этих строк, чей «Эвакуатор» отчетливо спародирован в нескольких эпизодах, и за это отдельное спасибо. Но выйти на подобный уровень обобщения не удавалось еще никому: то, что для предшественников и современников было антиутопией, для Успенского – норма. Да, вот такое человечество и есть. Для него естественно делиться на толпу и манипуляторов; для манипуляторов естественно мечтать о создании элитной «золотой сотни» и потом переругиваться насмерть; для стариков, детей, больных и убогих естественно не желать правды, отгораживаться от нее и свято верить, что везут их действительно на Химэй, где всем выдадут новые тела, а сила тяжести будет, как на Луне, в 6 раз меньше.

Читатель наверняка уже догадался, куда всех отправляют на самом деле, – и напрасно, потому что однозначного ответа Успенский не дает. Это была бы другая книга другого автора, если бы все оказалось чистым обманом. Финал – вполне себе внезапный, как положено, и открытый, как почти всегда в прозе Успенского, – доказывает, что вся правда о мироздании не сводится ни к оптимистическому, ни к пессимистическому прогнозам. Все хитрее, и те, кого уж совсем было числили в лузерах, берут верх не в этой, так в той жизни; райская машина, придуманная чрезвычайно убедительным (как все параисторические теории Успенского) фашистским теоретиком, отправляет всех не то чтобы на Химэй, но и не то чтобы в небытие. Более того, участь окажется в конце концов результатом личного выбора, о чем нам талдычили-талдычили все мировые религии, да мы все не хотели верить. Так что последние две страницы в очередной раз перевернут читательское сознание, хотя ни в малой степени не скрасят общего впечатления от этой яростной, а местами и депрессивной книги. Не обольщайтесь, человек на протяжении всей истории неизменно доказывает свою готовность скатиться в скотство. И более того, если он не будет постоянно рваться к следующей эволюционной ступени, он непременно станет скотиной, более опасной, чем все четвероногие твари. А именно таким скатыванием – и не в одной России, а в мировом масштабе – он и занят последние 20 лет, после краха той самой коммунистической утопии, которую так долго ругали антибольшевики.

Фаворит большинства НФ-премий будущего года, кажется, определился (впрочем, конкуренция сильная – не знаю, можно ли числить по ведомству фантастики роман Лазарчука «Мой сводный брат Иешуа», но, если воспринимать его как альтернативную историю, у книги отличные шансы). Однако ведь не в премиях дело. Дело в том, что один из лучших современных российских прозаиков, известный неиссякаемым весельем и оптимизмом, опубликовал книгу страшную и тревожную. Класс подтвержден и даже, пожалуй, повышен, а вот с душевным равновесием автора что-то случилось. И впечатление от этого отличного романа, столь быстро сметаемого с полок (и, хочется надеяться, все-таки осмысливаемого, а не только глотаемого за день) – весьма двойственное. Как будто очень хороший и давно не напоминавший о себе друг неожиданно позвонил из таинственного далека, чтобы предупредить о крайне серьезных вещах.

14.09.2009

 

источник: "ГАЗЕТА"


⇑ Наверх