Речь идёт не о каменных лестницах, а о стемянках. При попытке перенести стремянку с места на место, забытый молоток свалится на голову рабочему. Маяковский, в юности подрабатывавший вывесочником, знал это на практике.

Справедливости ради: в Советской России в двадцатые годы важнейшие религиозные праздники были выходными днями. Для того, чтобы в этом убедиться достаточно потратить пару минут и воспользоваться услугами интернет-поисковиков. Откроем, например, табель-календарь за 1929 год, когда и было написано данное двустишье. Кроме каноничных коммунистических праздников вроде Дня Парижской Коммуны (18 марта), Дней Интернационала (1 и 2 мая) и Дней Пролетарской Революции (7 и 8 ноября) нерабочими днями являлись Пасха (4, 5 и 6 мая), Вознесение (13 июня), Троица (23 июня), Духов день (24 июня), Преображение (6 августа) и Рождество (25 и 26 декабря). Уволить человека за то, что он не работал в нерабочий день несколько проблематично. В свете этого, пафос отзыва Sawwin'а несколько снижается, не правда ли?

Впрочем, подобная веротерпимость Советской власти закончилась весьма быстро. Осенью 1929 года начался перевод предприятий и учреждений на непрерывную пятидневную трудовую неделю с плавающим днём отдыха для различных групп трудящихся. Реформа оказалась настолько непопулярной, что уже в ноябре 1931 года непрерывная пятидневная рабочая неделя была заменена шестидневной с фиксированным днём отдыха. Память об этом календарном извращении осталась только в фильме «Волга-Волга» («первый день шестидневки», «второй день шестидневки» и так далее). Ну, а возврат к нормальной семидневной неделе состоялся только летом 1940 года.

Разумеется, ни о каких религиозных праздниках при таких авангардистских экспериментах над календарём говорить не приходилось. Так что тактичность советской власти к чувствам верующих во времена НЭПа оказалась надолго забыта. Вспомнили о ней только сейчас, когда в интернете стали массово выкладывать календари двадцатых годов.

Таким образом, плакат с виршами Маяковского это не «свидетельство той давней борьбы» (с), это свидетельство обработки властями общественного мнения о том, что религиозные праздники рабочему человеку не нужны. Таким образом правительство загодя готовило народ к непопулярным реформам.

Само же двустишье настолько убого и примитивно, что не стоит даже упоминания в отзыве. Тот случай, когда популярному автору заплатили за построчную работу и тот постарался как можно быстрее отделаться от навязанного ему контракта.

Когда написано хорошо, то написано хорошо, и плакат этот ничуть не устарел, разве что вместо гвоздей сегодня больше используются саморезы. Но их также разбрасывают на любой стройке.

Московский «Электрозавод» был создан в 1928 году и должен был создавать оборудование, необходимое для выполнения плана ГОЭЛРО. На завод отбирались самые квалифицированные рабочие и лучшие специалисты. Разумеется, Владимир Маяковский не мог пройти мимо такого рода компании. Однако, большинство лозунгов, помещённых на плакаты, относятся к его старым работам из цикла «Трудовая дисциплина». Ни единого плаката, отражающего специфику производства «Электрозавода», в цикле нет. Те же самые призывы годятся и для самоварной фабрики, и для плотницкой артели.

Кулак – это не крестьянин, который силами своей семьи выращивает свой урожай. Кулак – это крестьянин, который использует дармовый труд батраков, а также занимается ростовщичеством, вгоняя своих односельчан в долговую кабалу. Зачастую это ещё и лидер банды, которая держит в страхе всю округу.

В принципе именно о таком персонаже и пишет Маяковский. Ведь не превратился у него бывший кулак в крестьянина-середняка! И батраки у него по-прежнему есть (только теперь они замаскированы под родственников) и зерном поспекулировать кулак не прочь, и деньги в долг он продолжает давать. Ну и, естественно, пытается пролезть во власть: дочку отдал в комсомол, сам вовсю обихаживает сельское начальство. Для полноты картины не хватает разве что упоминания о браках между его семьёй и членами правления колхоза.

Чем эта картина недостоверна? Да ничем. И для того, чтобы знать и писать об этом, не обязательно проживать в деревне. Был ли такой порядок вещей сложившийся на излёте НЭПа хорошим или плохим? Тут у каждого своё мнение. Был ли другой путь кроме раскулачивания и индустриализации? К сожалению нет, ибо руководство СССР исходило из неизбежности войны с блоком капиталистических стран, а значит на повестке дня стояла форсированная индустриализация. В свете этого полагаться на кулаков-спекулянтов в вопросе хлебозаготовок было невозможно. Можно ли было провести раскулачивание более гладко и с меньшими жертвами? В идеале – конечно можно было. Но беда в том, что люди существа неидеальные, а кулацкий вопрос был для современников чрезвычайно болезнен. В результате компания по борьбе с зажиточным крестьянством шла с такими перегибами, что кремлёвскому руководству приходилось то и дело одёргивать и притормаживать кадры на местах.

Итог: к творчеству Маяковского я отношусь весьма прохладно. Тем не менее, не могу не отметить, что стихотворение не насколько плохо, как пишет о нём Sawwin. Вот «Буржуй-нуво» – тот, действительно, яркий пример «распаления классовой борьбы и искусственной истерики» (с) за которую не стыдно поставить два балла. А это произведение – не более чем зарисовка эпохи хотя и весьма дурная, поскольку в ней полно субъективных оценок и идеологических штампов.

Евгений Евтушенко, работая над поэмой «Братская ГЭС», писал: «Маяковского в тридцать седьмом представить не могу». После вот этих и некоторых других произведений позднего Маяковского, я очень хорошо представил его в тридцать седьмом, гневно обличающим перерожденцев-троцкистов и зиновьевцев, требующим их покарать во имя торжества грядущего коммунизма. Подобных примеров масса, в том числе и среди писателей. Достаточно вспомнить публицистику Мариэтты Шагинян или Ефима Зозули. Многие писатели не ступили на этот путь, но Маяковский, как видим, ступил.

В 1928 году Маяковский жил в Париже и Ницце, о чём едко проходился Самуил Маршак: «Нет, наша барыня жила не здесь, а за границей, она полжизни провела в Париже или Ницце». В деревне Маяковский никогда толком не жил, что там творится, знал с чужих слов и искренне полагал, что уничтожение трудового крестьянства, тех, кто работает сам, не прибегая к найму батраков, есть новый этап борьбы с кулачеством. Вот и писал поэт, распаляя себя классовой ненавистью, за которой кроме искусственной истерики не было ничего.

Художественная ценность этих строк на нуле, в настоящее время большинство подобных рекламных слоганов попадает под действие законов об агрессивной и недобросовестной рекламе. Представляет интерес только для людей изучающих историю рекламного дела. Впрочем, и в новое время встречаются попытки сочинять рекламу под Маяковского. В 1972 году в городе Миллерово Ростовской области я видел плакат следующего содержания: «Кушал бы всю неделю я — кондитерские изделия!» Думаю Владимир Владимирович от такой поэзии пришёл бы в восторг. Так что, жив курилка.

Три строчки, три лживых утверждения.

Первая ложь: «Человек только с часами», — или Маяковский полагает, что тот, кто без часов, уже и не человек? Тогда это не ложь, а хуже.

Вторая ложь: «Часы только Мозера», — фирма Мозера лишь одна из фирм, производящих швейцарские часы, часы фирмы «Брегет» были значительно популярней.

Третья ложь: «Мозер только у Гума», — после того, как предприятия фирмы «Мозер» были национализированы, они потеряли право ставить мозеровского клеймо, так что никакого Мозера в России не было.

Такова судьба любой рекламы: она основана на лжи, даже если пишет её Маяковский.

Замечателен порядок человеческих потребностей, перечисленных автором. Прежде всего — желудок, затем — тело, а под конец, так и быть, ум. Печально...

Бывает ложь, наглая ложь и реклама. Так вот это — реклама. Если речь идёт о сливочном масле, то лучшее масло было датское и финское. Кстати, финское масло прекрасно продавалось в РСФСР. Если же речь идёт о подсолнечном масле (выпускалось в Голландии и такое), то несомненно лучшим маслом было Ставропольское и Полтавское. Так что, поздравляю, Владимир Владимирович, совравши.

Как всё-таки хорошо, что в наше время какая бы то ни было реклама табачных изделий запрещена. А если взглянуть на старые плакаты, можно увидеть совершенно дикие вещи. Реклама папирос «Шафран», тех, о которых вспоминает Вадим Шефнер. На плакате изображён мальчишка лет десяти, шагающий с папироской в зубах, а следом спешит толпа взрослых дяденек, жадно вдыхающих дым от папироски. Дико видеть такое. А для Маяковского, любившего позировать с папиросой, по-хулигански прилипшей к губе, подобное в порядке вещей.

Если взглянуть непосредственно на плакат, то очень трудно понять, что перед нами стихи, тем более, что и рифма и размер оставляют желать лучшего.

Всё-таки, Маяковский, требовавший ясности и точности в стихах, сам частенько грешил двусмысленностями. Ещё дошколёнком я выучил со слов отца «Необычайное приключение», но ещё много лет не мог понять, что такое «последние дни Донца». Так и в этом стишке, совершенно непонятно какую кучку ожидают рабочие. А ведь перед нами плакат, смысл которого должен быть ясен и несомненен. Но покуда видим ясную и несомненную неудачу.

В книге Глеба Успенского «Нравы Растеряевой улицы» описано повальное пьянство рабочих по воскресеньям и, как следствие, такое явление, как «понедельничанье», когда мучимые похмельем или вовсе не протрезвившиеся рабочие, похмеляются, додираются, отсыпаются, но на работу не идут. Частные заводчики с этим явлением мирились, во первых, потому, что бороться с ним себе дороже, а во-вторых, понедельничанье позволяло накладывать на виновных огромные штрафы. Советская власть с этим явлением повела решительную борьбу. Плакат Маяковского — одно из свидетельств этой борьбы.

«Не издевайся на заводе над тем, кто слаб,

Оберегайте слабого от хулиганских лап». — это называется: стихи.

Сразу вспоминается «Сказка о Пете толстом ребёнке и о Симе, который тонкий»:

Защищайте тех, кто слаб,

От буржуевых от лап...»

— сравнение, прямо скажем, не в пользу плаката. Халтура она и есть халтура.

Слово «хулиган» ворвалось в русский язык в начале прошлого века (впервые отмечено в 1904 году) и первоначально было синонимом французскому выражению enfant terrible, то есть, значение его было не слишком негативно, и бытовало оно в культурных слоях русского общества. После 1917 слово это часто фигурировало в декретах и постановлениях молодой Советской власти и, таким образом попало в народ. Народная этимология немедленно связала хулигана с глаголом «хулить», так что слово прижилось и обрело современное значение. Не стану утверждать наверняка, но полагаю, что Есенин, называя себя хулиганом, имел в виду первоначальное, извинительное значение. Маяковский же, говоря о хулиганах, имеет в виду скверных типов, от которых нет спасения ни женщине, ни мужчине, ни электрической лампочке.

В середине 20-х годов в стране прошло несколько показательных процессов против хулиганских групп, и была усилена воспитательная работа с хулиганами. Две строчки Маяковского на заводском плакате — напоминание о тех событиях.

Пройдёт совсем немного времени, и речь будет идти не о злостных нарушителях. Даже за однократное опоздание начнут отдавать под суд. И стих Маяковского потеряет всякий смысл.

Не очень понятно, что имеет в виду Маяковский под словом «симулянт». Старые словари не дают никаких значений, отличных от сегодняшних. Получается, что болезнь, с точки зрения Маяковского и тех, кто дал ему этот заказ, является нарушением трудовой дисциплины. Только если работник на самом деле болен, то нарушение будет простительным, а если он симулирует, то злостным. Но в трудовом кодексе того времени ничего подобного нет.

За порчу станков, даже без злого умысла, отдавали под суд. Так что этот плакат — всего лишь предупреждение разгильдяям.

Эти две строчки не так просты. Пасха и двунадесятые праздники были в царской России выходными днями. В Советской России официальное их празднование было отменено, но верующие из числа рабочих в эти дни не выходили на работу. Наказание за такие прогулы всегда было жестоким, религиозный прогульщик немедленно увольнялся по статье, а если учесть, что уровень безработицы в начале двадцатых годов был достаточно высок, то празднование двунадесятых праздников среди рабочего класса быстро сошло на нет. В деревнях, даже в колхозах они праздновались долго, а отчасти и до сих пор, просто по той причине, что колхозника было некуда уволить.

Плакат Владимира Маяковского — свидетельство той давней борьбы.

Написано весьма проникновенно, но почему-то советскому рабочему гораздо ближе были другие стихи: «Тащи с работы каждый гвоздь, ты здесь хозяин, а не гость!» Получается, что сознание определяет бытие, а не поэтический талант агитатора.

Азбука Андрея Горобца для сельских училищ «Из деревни», которую рекламирует Маяковский, впервые была издана в 1922 году. Но вот, что интересно, хата Пахома, изображённая на первой странице азбуки, явно принадлежит кулацкому хозяйству, а хата Тараса, со второй страницы — бедняцкая. И никакой классовой борьбы, никаких примет советского быта, кроме картинки на обложке Госиздатовского издания 1925 года. Так что можно с большой долей уверенности утверждать, что азбука была подготовлена до 1917 года.

«Хорошо у Пахома и Параши», «Шура, пососи сахар», -- это тебе не «Мама мыла раму».

Маяковский — любимый поэт, десятки ему ставлю щедро, не считая и не обращая внимания на политическую ангажированность. Но в данном случае, перед нами откровенная халтура, не заслуживающая ничего выше двойки. Стыдно за поэта.

Публиковать такое, да ещё на плакате, в 1925 году, когда всякий, живущий богато, попадал под раскулачивание, прямая провокация. А если учесть что через два года начнётся сплошная коллективизация, то это и вовсе мерзко. Не бывал Маяковский в деревне, не знал её проблем, но с невиданной отвагой хватался писать чушь.

С такими стихами только в Венецуэлу. Размер кривой, рифма ещё кривее. Интересно было бы узнать, сколько тонн словесной руды перелопатил Маяковский, чтобы выдать на гора этакое. Лепить этакие рифмушки можно по сто штук в день. Мне кажется, подобные плакаты только отвращают от учения.

Любопытная реклама. Что же это за новые авторы, которых издаёт Госиздат? Физику даже я ещё учил по Пёрышкину, впервые изданному в 1908 году, арифметику до 1930 года учили по Малинину и Буренину, книги Перельмана, бывшие дополнительной литературой по всем естественным наукам, также написаны задолго до революции, а «Родное слово» Ушинского было первым учебником чтения с 1863 года и почти до наших дней. С другой стороны, ни Рудзитиса, ни Воронцова-Вельяминова ещё не было, советские учебники начинают массово появляться лишь в сороковых годах. А Маяковский радостно рекламирует «лучшие учебники новых авторов!» Нет уж, реклама всё и всегда врёт!

Программа ликбеза предусматривала выдачу в бесплатное пользование учебников, как в школах для взрослых, так и в общеобразовательных детских школах. Деньги взимались библиотекой только в случае явной порчи книги. И вдруг, раз за разом Маяковский призывает учебники покупать. Что-то мне тут непонятно.

Трудно было без интернета во времена Маяковского. Адреса магазинов и оптовых баз Госиздата приходилось помнить наизусть. Во всяком случае, великий наш поэт к тому призывает, считая подобные строки настоящей поэзией.

Птичку жалко, а в остальном и прочем с поэтом соглашусь. И всегда был согласен, а сейчас, когда эпоху начал изучать поближе, то соглашаюсь сугубо. Конечно, и галифищи, и с эмблемами платья давно устарели и сданы старьевщикам, а сама дрянь только приумножилась и посытнела; Владимира Владимировича на неё нет. Жаль, что стихами этакое дело исправить нельзя. А чем можно?

Очень знаменитое двустишие. Такое знаменитое, что неприлично и вспоминать. В 1917 году оно, может быть, и звучало, а сейчас, кроме рифмы, что затёрлась за сто лет, там ничего не осталось.

Вот вам отзыв в шесть раз длиннее самого стиха. Как сказал Маяковский: «Нате!»

Страус

такая большая

курица.

Если

ты страус есть,

помни,

шагая по русским

улицам:

ты должен

яйца несть.

Жить

в декабре

неудобно птицею,

мёрзни

и жди январь.

Страус

живёт не здесь,

за границею.

Русский у нас —

глухарь.

Если что-то может быть понято неправильно, оно непременно будет неправильно понято. Таков универсальный закон взаимного непонимания. Данное стихотворение как нельзя лучше (или хуже) иллюстрирует эту максиму. «Кофта фата» — почти флейта-позвоночник. Практически неизбежно под словом «фата» понимается головной убор невесты. И сразу возникает замечательный образ: бесценных слов транжир и мот, нацепивши жёлтую кофту и напяливши на голову фату с веточками флёрдоранжа, отправляется эпатировать почтеннейшую публику. И всё бы хорошо, но стихотворение при таком понимании слов решительно не читается. Читатель делает мучительное усилие и вдруг понимает, что никакой фаты нет, а есть фат, то есть, хлыщ в жёлтой кофте. Теперь стихотворение можно прочесть, но всё впечатление уже безнадёжно испорчено.

При выступлении Маяковского, когда он сам читал свои стихи, подобный вопрос не стоял, но при чтении глазами он возникает неизбежно. Недаром многие не воспринимают стихи Маяковского, поскольку не могут разобраться с ударениями.

А жаль, стихи-то хорошие.

До чего же быстро Маяковский нашёл себя, как поэт, и вместо выпендрёжных стишков, какими пытался шокировать публику в 1912 году, начал писать стихи, которые действительно бьют наповал. Ноябрь 1913 года. Для меня с этой даты начинается новый великий русский поэт.

Потом ещё будут отступления, но слово уже сказано.

Хотелось бы узнать, а компания «Магги» выплачивает дивиденды правопреемникам Маяковского за столь долгоиграющую рекламу? Созвездия «Магги» — как сказано! Миллионы заплатить не жалко.

Лет пятьдесят назад, начитавшись раннего Маяковского, пытался я сочинять нечто подобное. Какое счастье, что ничего не сохранилось, ведь даже вспоминать стыдно, хотя возраст в ту пору был простительный. И как жаль, что у Маяковского это сохранилось.

Можете, если угодно, бить, но мнения я уже не изменю.

Даже у раннего Маяковского описание техники превалирует над всем и прочим. Появляется железо, и появляется поэзия:

Прижались лодки в люльках входов

к сосцам железных матерей.

Это ещё не футуризм, а скорей эгофутуризм северянинского толка. Маяковский ещё только ищет себя, и то, что первоначально он оказался в одном поэтическом пространстве с Северяниным, вызвало последующее резкое неприятие Маяковским «короля поэтов». А пока видим ноги, обрученные браслетами, крыло попугая и прочие красивости, которые потом Маяковский беспощадно изгонял из стихов.

Маяковского возмутило, что Александр Безыменский в 29 лет был на съезде ВЛКСМ оставлен «почётным комсомольцем». А спустя меньше полувека товарищ Тяжельников (помните такого?) продолжал оставаться в рядах ВЛКСМ и руководить комсомолом, хотя к тому времени ему сравнялось 49 лет. Вот уж действительно, «не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым». И попробовал бы кто-нибудь написать эпиграмму на Тяжельникова.

Если остальные эпиграммы Маяковского написаны на более или менее известных поэтов, то Гандурин – всего лишь мелкий окололитературный функционер, не оставивший по себе никакого следа. Впрочем, сам Маяковский и не собирался печатать эту эпиграмму; много чести было бы для Гандурина.

Теперь приходится гуглить, выясняя, кто такой Адуев и по какой причине он удостоился эпиграммы от Маяковского. И хотя Николай Альфредович пережил Маяковского на двадцать лет и даже был заместителем главного редактора журнала «Крокодил», сегодня он, в отличие от Маяковского, забыт вполне надёжно.

Если тебе

«корова» имя,

у тебя

должны быть

молоко

и вымя.

А если ты

без молока

и без вымени,

то чёрта ль в твоём

в коровьем имени!

Эти строки послужили основанием для не очень приличной пародии на Владимира Маяковского, причём, многими эта пародия самому Маяковскому и приписывается. А она вот откуда родом.

Наверное, можно не соглашаться с идеей этого стиха, да я и сам с ней не согласен, но как сказано! И хотел бы возразить, да нечего, с гением не поспоришь. Читаешь и понимаешь:

Чижик вы, мусье,

и дрозд.

По своему построению, по подбору рифм и замечательных образов стихотворение близко к детским стихам Маяковского, но адресовано оно не детям, а тем пролетариям, что до сих пор остаются во тьме невежества. А поскольку ликбез своё дело, худо-бедно, исполнил, стихотворение (прекрасное стихотворение!) осталось за штатом.

может устроить

любая горничная

затмение лунное

и даже

солнечное.

Стихотворение это могло бы остаться неизвестным, если бы не «Патетическая оратория» Георгия Свиридова. Это было откровением: Маяковского, оказывается, можно петь! Оратория часто исполнялась по радио и на официозных концертах по случаю всяческих годовщин. Именно тогда стала крылатой фраза «Через четыре года здесь будет город-сад!», и также финал стихотворения: «Я знаю, город будет, я знаю, саду цвесть, когда такие люди в стране советской есть!».

Умеренная критичка, в которой чиновники, стоящие на пути советского изобретателя сравниваются с ядовитым анчаром. Не стоило бы писать отзыва, если бы не один момент. Маяковский, доказывая преимущества написания стихов лесенкой, порой вспоминает о Пушкине, который никакой лесенки не знал. И вот здесь Маяковский цитирует Пушкина, выстраивая его строки на свой манер:

«и умер

бедный раб

у ног

непобедимого владыки».

Хорошо ли, нет ли... -- бог весть. Но любопытно.

«Религиозная гундит ерундистика, десятки тысяч детей перепортив». Владимир Маяковский призывает к борьбе с религиозной отравой, но как вести эту борьбу? Административные меры тут бесполезны и даже вредны, закрытие храмов и уничтожение икон приведёт только к расцвету сектанства.

«Хоть вешай замок на церковные туши,

Хоть все иконы из хаты выставь,

враньё про бога и в уши, и в души

пролезет от сладкогласых баптистов»...

С религиозным дурманом нужно бороться воспитанием, а вот с этим было плоховато тогда и совсем худо сегодня.

Гладко было на бумаге... Жаль, что ни плакат, ни лозунг в таких делах не помощники. Семьдесят пять лет прошло, а ни пьянство, ни религия из нашей жизни не выметены.

Проходное стихотворение, интересное лишь одним: именно здесь впервые прозвучали слова: «Догоним и перегоним» Америку.

В 1929 году ещё можно было, хотя и с трудом, надеяться, что чистка партийных рядов поможет избавиться от удушающей власти партийной бюрократии. А сегодня читать такое неловко и в чём-то даже стыдно.