1. Солнце может бить в глаз. Думаете, что нет? Ошибаетесь. Попробуйте пробыть в закрытом помещении с искусственным освещением больше шести часов, когда есть только лампа, направленная на ватман, а потом выйдите. И без очков, именно без них. И тут свет, и тут тоже, казалось бы – с чего ему лупить со всей дури в ваши глаза, прямо как Косте Цзю? А лупит, не жалеет и шарашит троечкой (голова-голова…и опять голова) и добивает кроссом.
Только оно не страшно. Ну, солнце, ну, по глазам с непривычки. Да ладно, делов то, в самом деле. Главное вовсе не это, главное другое. Главное гуляет вокруг, главного много. Главное – в светлых или ярких сарафанах, платьях и футболках. Есть даже главное, также как и я приехавшее откуда-то, из небольшого городка или даже деревни. Все просто – футболки с надписью «ДА-НЕТ» даже у нас, в совсем дикой глуши, непопулярны уже год. Главное – вон те красивые, загорелые, гладкие и блестящие ноги впереди. Такие, как бы это объяснить? Ну, очень красивые, прямо до дрожи в собственных коленках. Крепкие щиколотки, мышцы на икрах и тяжелые, немного полноватые бедра. И пятки, несомненно, пятки. Очень заметно, что ухаживает за своими ногами Катя постоянно.
Да, сказать честь по чести, все остальное в этой милой девушке тоже… хорошо. Даже больше, оно великолепно. Если по мне, так намного великолепнее ее же работ в экзаменационной аудитории. Даже врать не буду, если скажу, что у меня самого первая работа завалилась только из-за ее сарафана с вырезом и разрезами. Ее карандаш чирк-чирк по ватману, гладко и четко. Вот вам, пожалуйста, и гипсовая груша с крошащимся боком, и кусок серого холста сзади и даже сраная эмалированная кружка. Пропорции великолепные, тени и полутона выдержаны, блики на узком черном ободке присутствуют. А у меня? Тьфу ты, а у меня в самом начале тоже груша выходила. С плавными, знаете ли, такими обводами. Когда сосед, только что закончивший худучилище начал откровенно звать меня вниз на «покурить», то еще ничего не понял.
Поднявшись – пригляделся к своему творению издалека. М-да… груша, такая вся груша. А Катя смеялась, звонко так, заливисто. Посмотрела на меня темными своими глазами с чертиками и давай дальше заливаться. А улыбка лукавая, от которой так в пот и кидает. Даже хочется по старой, еще спортивной своей привычке, взять и вытереться низом футболки. Тоже мне, неформал, к слову. Нужен ли таким красивым ногам и всему остальному такой потеющий и краснеющий неформал? Сдается мне, что нет. А надо думать не про это, не про то, какой ты сам дурак, а про второй экзамен, про мать ее живопись. А в голове только улыбка и лодыжки, блеск в глазах и вырез сарафана. Такая вот непонятная штука. Нет бы дурню думать про что другое, про армию, например.
Это же такая клеевая штука, армия. Два года здоровой и вкусной пищи, физического совершенства и выполнения самых почетных задач по защите любимой родины. Сказка просто, не жизнь. Да-да-да, дорогой друг и любитель нехудых девушек, все для тебя. Если не сдашь экзамены и не пройдешь по конкурсу. Конкурс хороший, пять человек на место. А у тебя, кроме запала и завышенного мнения о себе самом, много ли чего есть? Графика и композиция, ведь живопись не пройдешь. Но какие ресницы, Бог ты мой, как смотрит! Что, опять вместо правильной формы груши получается порнография? Спасибо, Леш, спасибо.
И солнце – на, прямо в глаз, как только вышел из аудитории. А впереди два перекрестка до трамвайной остановки. И шоколадноблестящиебезумнокрасивыеноги в черных босоножках туда и идут. И ты за ними, а завтра снова сюда, а можно и догнать и поговорить и…
На повороте звенит и грохочет всем своим старым чешским телом трамвай, мятый и длинный как такса. Подкатывает к старой железной будке, под которой, в ее душной и горячей глубине прячутся бабки, дожидающиеся своего маршрута. Черные босоножки с первой ступеньки — раз, и уже внутри. И вроде бы за ними надо, а не фига. Соседний вагон, стыдно перед самим собой, а что делать? Кому ты такой нужен, в своих узких черных джинсах, прилипших в жару не то что к заднице, а даже к коленкам сзади? В черной майке с пафосно раскинувшим свои костищи скелетом и в кроссовках «Еврошоп»? Уж точно твои промокшие от пота хэбэшные носки не нужны золотой цепочки на гладкой щиколотке с недобритыми волосками. А длинные патлы, к обеду торчащие во все стороны никак не подойдут к всегда гладким длинным волосам, прячущим сережки, что по весу явно больше чем все золото твоей мамы, дурило. Так что – трясись в своем вагоне и лучше рисуй завтра. Вдруг повезет…
2. Солнце шарашит по глазам, жестко и беспощадно. Ему вообще накласть три кучи на тебя, на них и на всех остальных вокруг. Жара, лето… Те, внизу, копошатся, что-то роют, таскают на себе, хохочут. Маленькие муравьи, ползущие по паутине траншей, окруженной валом.
Хотя нет, вовсе не так же. Не сейчас и не здесь. Да, солнце, да, жарит и старается ударить по глазам. Только на глазах есть очки, и есть где спрятаться от него. А еще хорошо, что такая теплынь. Девушки вокруг исключительно полураздеты. А некоторые, как по мне, так и вовсе. Сложно назвать одеждой шорты, из которых так красиво торчат наружу загорелые аккуратные полжопья. А у кого и не особо аккуратные, скорее даже – толстые. Хотя, мне кажутся одинаково прекрасными и те, и другие.
— Солнышко в руках и…!!! – чего-то там еще дальше, а вот что именно – не знаю. Песенка не новая, прошлогодняя? Наверное, что так, к нам она попала только весной. Так весело слушать про солнышко в руках зимой…м-да. Чего она играет? Хрен ее знает, если честно. Мне она точно не мешает, даже наоборот. Внутри последнюю пару дней только добро и единение с миром, любовь ко всему окружающему и людям на улицах. Вчера в процессе любви посетителей ночного клуба мы кому-то и что-то поломали. Дерьмо случается.
По путям, громыхая и звеня, катится кишка трамвая, желто-красно-бурая. Здесь они смешные, кажутся вырубленными неумелыми плотниками, с громадными железными прямоугольниками дверей. Они даже открываются не по-человечески, откатываясь вбок. И все равно, хочется улыбаться и даже помахать девушке, управляющей таким вот гробом на колесиках. И наплевать на взгляды каких-то симпатичных девчонок, только что радостно трясущих всем, чем можно, изображая сексуальную походку.
— Че встал там, пошли бухать! – Гусак недовольно орет, высунувшись в открытое окно бара. – Пошли!
Иду, братуха, уже иду. Затушив сигарету и подмигнув поверх очков очередным прелестницам в кусочках ткани, поднимусь по ступенькам. Зайду внутрь, зная, что там будет, и возьму уже полную кружку. А в ней пиво, свежее, холодное, с пеной и пузырьками… вкусное, зараза. И девушка у Ваньки тоже зараза, потому как красивая, и подруга ее просто чудо как хороша. А в голове звенит, ведь кружка уже пятая, шестая или седьмая, хрен ее знает. А радость прет наружу, и держать ее нет никакой мочи. И не только мне одному.
— За нас! Мы живые!
Мы живые. Сидим и пьем самое вкусное пиво на свете, стоимостью в пять рублей за поллитра. С нами за столом сидят вперемежку две подруги, выросшие в одном районе и две проститутки. И мне совершенно насрать на то, что одни обычные студентки, а две другие в общаге врут про работу в каком-то там массажном салоне. Вряд ли в их общаге глупые люди. Мне совершенно наплевать на это. Потому что они обычные, теплые и мягкие женщины двадцатилетнего возраста, сидящие рядом со мной, а за окном солнце продолжает бить в глаза…
— А че так больно? – Немец корчил рожу, косясь на жужжащую хренотень в моих руках. – Когда звезду пробивали ни хера не так было.
Что можно ответить? Можно рассказать про разные болевые пороги даже не только у разных людей, а даже у двух плеч одного и того же человека. Или о том, что звезду «пробивали» вместе с котелком самопальной водки. Немец все такой же недовольный, продолжая кривить рожу и коситься.
Солнце злое, протыкающее кожу острыми горячими лучами. Она, кожа, сползала с меня раз пять, наверное. На щеках, лбу и носу одна сплошная краснота, плечи давно стали багровыми, но теперь хотя бы не болят. Потеешь, постоянно, что в одежде, что без нее. Без одежды часто не походишь, никак не выйдет. Мошкара летает тучами постоянно, хотя днем еще не так страшно. От ее укусов иногда распухает целый кусок тебя самого, и порой становилось очень больно. И постоянно стараешься носить хотя бы майку. Бронежилет изнутри грязный, с мылом каждые день не получится. Вода питьевая, порой отмеряемая в строгом порядке. В канале за бруствером не вода, грязь, черная и жирная. Если одеть броник прямо на голое тело, станешь перепуганным насмерть негром. Потому что кожа станет серой, потому что жилет изнутри постоянно грязный.
Немец вытянул ноги под нашим навесом из плащ-палатки. Тени не хватает, но деваться некуда. Наблюдательный пост командира занят самим командиром. Комбат здесь строгий, но сам по себе он мужик хороший. Дерет всех подряд как хочет, но порядок во всем. Никаких тебе спаянных от варки макарон, или засранных сортиров. Но главное не это.
— Давай уже дальше, а? – Немец протягивает пачку «Примадонны». Днем дымить можно сколько угодно, в любом месте. Некоторые особо храбрые герои даже вылезают на бруствер. Некоторых особо храбрых героев уже отвезли домой.
А давай дальше, Немец, чего там. Почему бы и нет, если разбираться? На правом плече у него краснеет звезда и кулак с автоматом. Стержень искали по всей заставе, красные и зеленые гелевые ручки неожиданно стали дефицитом. За полупустой старлей Надточий запросил найти его проеб… потерянный нессесер. Кожаный чехол с помазками, станками, зеркальцом и лезвием вернули прямо в его кубрик. На кровать положили, предварительно туго натянув синее одеяло с черными полосами. У Немца тяжелые кулаки, отвратный характер, куча эгоизма и год спецназа за плечами. С ним спорить никому не хочется.
Сейчас на левом плече расового русского немца из Тюмени проявляется оскалившийся волчара. Немец счастлив и несет всякую хрень. Рядом сидит сержант Вовка со Ставрополя и активно ему помогает.
Девки, девушки, женщины и даже дочка старшей полковой поварихи, которая к нашему возвращению закончит девятый класс. С ней переспал каждый третий в полку, и каждый второй получил в зубы от начальника столовой, только услышавшего эту пургу. После беседы с ним неожиданно она пропадает из списков каждого третьего.
Мне про женщин говорить даже не хочется. Ни смысла, ни пользы. Анекдоты про бром остались где-то на гражданке, у нас они не в ходу. Хотя вернуться в полк хочется не только из-за того, что вокруг части много общаг. Хочется отдохнуть, я очень устал. А Вовка продолжает нести какую-то очередную пургу, ни о чем и ни о ком. Немец неожиданно задремал, да и аккумулятор уже сел. А новый у меня появиться когда командир уйдет с наблюдательного пункта к себе. Вовка открывает тушняк, достает две ложки и продолжает целенаправленно нести ерунду. Сейчас он почему решил что мне стоит после того, как вернемся домой, переехать жить в Ставрополь.
Солнце бьет пудовым алым кулаком через ткань кепки, мошкара гудит, земля сыпется на плечи, а Вован никак не успокоится. В голове совершенно никаких мыслей на счет «как отвязаться», и единственное, что додумался ляпнуть, оказалась такая же глупость, как и у него:
— Вован, а у вас в Ставрополе трамваи есть?
3. Жара, жареное солнце больших городов. Белый раскаленный диск на совершенно чистом небе. Потрескавшийся и парящий асфальт, сигналы, сигналы, визг тормозов. Листья из зеленых и влажных уже месяц как серые и сухие, пыль, что поделать, большой город. Чешская красно-белая ленивая собака ползет вверх, и почти сдыхает на ходу. Душно, пот катится по лбу, по спине, по рукам… да везде он катится.
Недавно моя одногруппница очень экспрессивно рассказывала про вонючую подмышку какой-то женщины. С ней она столкнулась в таком же трамвае, как я сейчас. Моя одногруппница, бледная немочь в плохо сшитой жилетке-слюнявчике, распиналась минут пять про невозможность купить антиперспирант у некоторых жителей города. Про то, как ее чуть не вывернуло наизнанку от запаха пота и даже, господитыбожемой, присутствия неудаленных волос на той самой подмышке. Несколько лет замечаю, что основными проблемами человечества в одной отдельно взятой стране стали перхоть, кариес, импотенция и запах пота. Не знаю, каков будет лидер через несколько лет, но хочется уверенно поставить на последнего участника. Запах живого человека становится все отвратительнее и ужаснее, и терпеть его нет никакой возможности. Что поделать, жара.
Напротив, на двойном сиденье, две девушки. Студентки, разговоры только про сессию и курсовые. А еще про мобильные, парней, клубы и снова парней вперемешку с мобильниками. Про сессию куда как меньше. Про карьеру после института чаще и радостно (ох-ах-яужезнаюкудапойдуработать!), с убежденностью в завтрашнем дне. О как, разбежаться головой об стену, умнички просто.
А я себе знай еду в сторону, где можно уволиться. И на душе хорошо, и хочется чего-то веселого и радостного. Из проезжающей мимо маршрутки долбит наружу песня с клипом о девушках на стройке, совершенно порнографического характера. Нет, не согласитесь? А как быть со шлифующей болгаркой в руках и выражением на лице – ах как хорошо? Про работу отбойником, когда все выпукло-поблескивающее от пота одним своим «вверх-вниз» заставит любого нормального мужика посмотреть на любую близлежащую/стоящую/идущую женщину с выражением охотника, заметившего мамонта?
Да и ладно, не это сейчас главное. И даже не две студентки на соседнем сиденье. Главнее и важнее совершенно другое. Первое – я закончил институт. Нет, не так – Я ЗАКОНЧИЛ ИНСТИТУТ!!! Не будет больше денег, потраченных на непонятное образование, не будет походов к преподавателям с просьбой «а давайте я приду завтра не со своей группой, а то мне работать» и всего прочего. Как быстро меняются ценности. Четыре года назад, сдав документы и получив студенческий, радовался и чуть не прыгал. Потому как ура-ура товарищи! Не хуж других, не говоря про одноклассников, и учусь в ВУЗе…ага.
А оглядываясь назад, что там? Вот в эти четыре года? Солнца и жары было много, особенно на рынке. Трамваев… трамваев тоже хватало. Институт-работа-дом-институт, порой и в раскаленном трамвае. Зато было весело, если уж честно. Но…как-то выпали четыре года из жизни, бывает же такое. Даже жалко.
А солнце все также жарит и превращает трамвай в самовар, пыхтящий изнутри потом и духотой.
4. Может ли плавится асфальт? Ну, фактически? Я не знаю. Сегодня такого нет и близко, сегодня солнце все также высоко, но зато есть ветерок. Такой, знаете ли, свежий, приятный и все такое. Если стоять в тени, как я вот сейчас, так вообще хорошо.
Недавно задумался – не отпустить ли длинные волосы? Подумал, и понял, что не стоит. Причина не в работе, не в галстуке и строгой стрижке. Это все уже позади, на это можно класть с прибором и не переживать. Хватит, карапузики, оттанцевались.
Восемь лет назад, после радостного олололошенья самого себя, закончившего институт, много казалось необходимым, страх как важным и явственно серьезным. Сейчас, спустя одну пятилетку, все немного по-другому. И важнее всего простейшие вещи. Можно рвать самого себя, стремясь вперед, подставлять, вприпрыжку нестись по головам и слушать совершенно виртуальный хруст шейных позвонков поверженных как бы врагов. А можно вместо этого подумать головой и заняться тем, что нравится.
Того совсем молодого пацана, носившего черные майки с черепами и слушавшего метал, вернуть точно не удастся. Да оно и не нужно. Карандаши давно отложены в сторону, вместо них мне куда больше нравятся ручки. Не вышло стать художником? Да не беда, страшного в этом ничего нет. Ведь миры можно создавать разными путями.
Я дымлю, прикурив одну от другой. Это очень вредно. Много ем, да так, что размеры скачут только вверх. А это еще хуже. Мне все также нравятся красивошоколадные ноги, только теперь уже у одной определенной женщины. Не вопрос, что меня запросто заинтересуют еще какие-то, но насколько и как? Говорят, что думать надо головой, а выбирать сердцем. Сердцем выбирать невозможно, это мускул, гоняющий кровь по сосудам. Мне проще поверить в то, что где-то на уровне диафрагмы во мне живет легкая, в несколько перышек, душа. И выбирать именно ею.
Я кручу головой по сторонам, высматривая самое нужное и необходимое мне существо на свете. Я думаю о том, что происходило за последние несколько лет. Я вижу все и ничего. С высоты своего не самого большого роста, прожитых лет и лишних килограммов можно увидеть вселенные и не заметить маленького комара. Но если найти какой-то якорь, который сможет дать возможность остановиться в безумном беге жизни вокруг, то останется только взять в руки псевдо-астролябию и гипотетический секстант и найти точные координаты.
Мир вокруг слишком большой, чтобы познать его и слишком маленький, чтобы не обращать на него внимания. И тот самый трамвай, последние двенадцать лет постоянно суетящийся на одном и том же маршруте – может стать якорем для кого-то. Но не для меня.
Мой якорь, вихрастый, зеленоглазый и коричневый от солнца, которое он так любит, смотрит на бело-красный трамвай, чешскую ленивую таксу, пыхтящую потом и испариной в открытые окна. С высоты своих шести лет и седла нового велосипеда, вспоминая и смеясь над самим собой, бывшим таким глупым и несмышленым три года назад, он поворачивается ко мне, показывает пальцем в сторону мерно катящейся железной колбасы и смеется, показывая дырки на месте выпавших зубов:
— Пап, смотри! Т-р-а-а-а-м-в-а-а-а-й!!!
цитировать