Йен Бэнкс, Безатказнае арудие (1994)
На русский язык перевести аннотацию в полном объеме не сподобились. Хорошо хоть обложка совпадает.
Рисунок Марка Дж. Би
Рисунок анонимного художника (aegiandyad)
Какое это будущее — трудно сказать, вероятней всего, слегка альтернативное: как-то не очень вяжется город Куйбышев с образами умирающей Земли, разукрашенной по всем заветам Кафки и Вэнса; хотя с равным успехом все земные города, за исключением только Серефы, могут считаться позднейшими реконструкциями, ориентированными на инопланетных туристов. Честь же разработки и спецификации Последней Столицы мира однозначно остается за Бэнксом — замок-космический лифт, выстроенный на книжных полках и кухонных мойках, алтарях и детских шкафчиках для игрушек, неразделимо сросшийся с оптоволоконными корневищами всепланетной инфосферы, не мог бы присниться ни Дали, ни пражскому клерку, но только автору Шагов по стеклу. Сходный образ позднее встретится в Водородной сонате (вычислительный субстрат Каконима, структурированный как фрактальная крепость размером с мегалополис):
скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)
То, что осталось от Зоолога, его души, нашло себе пристанище в одной из этих меньших башен, притулившейся на самой верхушке колоссальной метабашни и выглядевшей с некоторого расстояния как довольно толстый шпиль.
Впадал Каконим в такие состояния Разума, когда ему приятно было прогуливаться по собственным субстратам, придав себе человеческий облик, поднимаясь в эту башню по виртуальному замкостранству от прихотливо декорированных главных ворот по пандусам и лестницам, через бесчисленные колоннады, залы, галереи. Подчас, однако, он предпочитал добраться туда напрямик, принимал форму огромной птицы и неспешно летел над крышами, парапетами и амбразурами, бастионами и бойницами, двориками и башнями, пока не находил нужную.
Казалось бы, логично предположить, что спустя неисчислимое множество эпох человечество откажется от биологической формы существования или, по крайней мере, придаст ей элитарный статус, а всех «рядовых» бессмертных — выселит в виртуальность. Тем не менее киберпанк под традиционным светом разбухающего красного солнца мне пока нигде больше не встретился.
Дислихсия аднаго ис пратаганиздов затрутняет шьтение иво глаф да такой степини, што на каком-то ытапе йа палез ф аригенал и ни бес удафлитфарения канстатировал висьма малое саатветсвие иму рускаво пиривода: на самам деле днивники Баксула написаны не на аглиском, а на саснательно искажоном фанитичиской «падонкавскай» за писью эдин бурхском диалехте шатланзкого.
Вообще-то художественная ценность их, на мой взгляд, сравнительно низка; одиссея графа Сессина на Той Стороне — «двадцать субъективных лет в один день», изложенная мрачным, изящным, величественным языком, подстраивающимся под средневековые саги и хроники, уделывает «падонковский» тред на раз. (Так, вероятно, могли бы выглядеть переосмысленные «под твердую НФ» странствия амберских принцев по Владениям Хаоса. Собственно говоря, территории, по которым бродит конструкт графа, именно так в обиходе и называются.)
Неприятных физиологических деталей, коими так изобилует мейнстрим Бэнкса и (в некоторых случаях) романы из цикла о Культуре, здесь довольно мало, а если они все же встретятся, то сюжетная целесообразность их не вызовет сомнений. Скажем, безнадежная попытка королевского порученца разнести химическим оружием затянувшую пол-замка броню мегаструктурной псевдоматерии, что насылает призраков, демонов и мимикрические вирусы на все соседние узлы крипты (так называется у Бэнкса виртуальный мир мертвых), только так и могла закончиться —
скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)
Стилистически четыре пласта повествования настолько различны, что понять, кто из персонажей в данный момент ведет рассказ, нетрудно — значительно тяжелее отличить реальность от криптосферы. Слог неизменно точен, хлёсток, из него вытравлена вся «водичка», характерная, скажем, для упражнений на ту же тему Симмонса (Илион, Олимп); ассоциативные цепочки распаковываются в мозгу читателя, подобно кодовой последовательности упрятанного в дорожном тумане проблескового маячка, и, уходя глубоко под поверхность сознания, залегают там на долгую зимовку.
На этой Земле нет богов; ее населяют люди, химерики да разнокалиберные искусственные интеллекты. Еще есть Хаос — он только наступает, по мере того как Солнечная система сближается с космическим газопылевым облаком, а атмосфера истончается и съеживается. Земля — эдакий галактический заповедник праворадикального консерватизма. Все, кто был хоть самую малость креативен и любознателен, давно мертвы либо присоединились к космическим караванам Диаспоры. На родине человечества больше нечего делать, кроме как резаться в MMORPG на развалинах крепости из ненаписанных книг. Даже у Ханну Райяниеми во Фрактальном принце выдержанная в традициях вэнсовского барокко постсингулярная Земля выглядит симпатичнее, несмотря на грозное похаркивание Соборности из-за кулис.
Книжке бы идеально подошел слегка переиначенный слоган Sucker Punch — Alice in Wonderland with feersum endjinns. Мне отчего-то кажется, что она прежде всего — о природе времени, базового и субъективного, но неизменно безжалостного: сходное прочтение темы и вариаций использует много позже Кристофер Нолан.
цитировать
свернуть ветку
У меня был тогдашний Локус с этой рекламой, но найти его в архиве сейчас не представляется возможным...
