(переделанная цитата из средневековых арабов)
***
Вот к слову о жемчугах радости небесной. Перечитывая «Философские обители» Фулканелли (ну как перечитывая — такие книги каждый раз открываешь заново) встретила описание зашифрованной в лепке на дворцовом камине алхимической формулы.
Лицо старика, скажем, означает Меркурий, то есть ртуть, младенца — полученный дистиллят, раковина морского гребешка означает воду, две раковины — то, что растворителя должно быть взято две части, лев и Уроборос, зимородок или феникс — стадии процесса. Фактически, получается такая же формула, как банальный бином Ньютона или формула спирта, разница всего лишь в символах, которыми она записана. Закономерно возникает вопрос — зачем украшать свое жилище формулами? Стала бы я расписывать свой кабинет примерами из школьного учебника геометрии?
(в этом месте вспоминаю, что в кабинете висит таки картон с рядом Фибоначчи для радости глаз и увеселения сердца, а главной украшательной драгоценностью Великих Магистров, сошедших с должности, является изображение пифагорова треугольника...но рисовать бином Ньютона на камине все-таки перебор, согласитесь)
Как бы понятно, что в этом месте самое время сойти с одной движущейся ленты восприятия и перейти на другую; именно о способе мышления, образующего эту другую ленту, сейчас и речь.
***
Вообще чем больше вглядываешься в историю мысли, тем чудесатее и чудесатее. Как сказано у интереснейшего философа истории Свасьяна, «история мысли всегда есть история эмиграции» — не обязательно в чужую землю, часто всего лишь во Внутреннюю Монголию или в тайные языки закрытых сообществ (почему я с такой надеждой и смотрю на процесс расслоения читательского круга).
Конкретно, в 1537 году во Франции были закрыты типографии и «воспрещено книгопечатание» под нажимом богословов Сорбонны. Что делают люди во времена цензуры и запрета к свободному обмену информацией? Развивают самиздат в разных его формах — от бродячих акынов до безадресного выхода в сеть; во время Ренессанса произошел расцвет «театров памяти» и украшения зданий символами, понятными определенному кругу — такое скульптурное арго. Во Франции под прессингом деградировавшей к тому времени схоластики (слишком жестко церковь ее поставила себе в услужение) уход в подполье произошел на три четверти века раньше, — впрочем, и разъезжались из нее будь здоров, благо еще было куда, пока в 1620 папская армия не превратила в пустыню Чехию, Польшу и Германию и единственным прибежищем свободной мысли не остался самый север Европы с центром притяжения в Лондоне.
***
Не задерживаясь на деталях, перейдем к самому интересному, а именно к театрам памяти. Кто думает, что речь пойдет о мнемонических приемах, тот ошибается.
The Art of Memory Френсис Йейтс, посвященная вопросу, между тем входит в десятку лучших книг но-фикшен столетия (в каком конкретно списке, сказать так сразу не смогу, давно хочу посмотреть, что же туда входит еще — Витгенштейн? Юнг? Элиаде? Генон? — но никак не дойдут руки).
Сюжет, описывающий театры памяти, венчается фразой из Собора парижской богоматери — «Книга убила Храм».
Не то чтобы у меня возникла мысль отказаться от книг или электронных библиотек, а о избыточности их власти я поняла гораздо раньше, но только понимание ars memoriae, искусства памяти, дает ключ и путь к изрядно забытой двери в библиотеке, расположенной внутри нашего сознания — через которую — я имею в виду дверь — попадаешь в области сознания настолько важные, насколько же и забытые за последние три столетия.
Ни слова о мнемотехнике ни о каких других прикладных дисциплинах, напомню.
Зато через концепцию искусства памяти можно — помимо веера ее непосредственных возможностей — вывести более точные критерии оценки качества литературы. И даже не слишком субъективные.
To be continued
цитировать
свернуть ветку
