Из старенького

Сердце России

Наша поездка началась с того, что не успели мы выехать из области, как нас «постригли» местные гаишники. Что поделать? Когда мы уезжали, народ праздновал День милиции.

Дорога была длинная, такая длинная, что казалось, ей не будет конца и края. Может, потому она и закончилась так быстро, словно и не начиналась вовсе. Куда мы держали путь? В сердце России, Козельскую Оптину пустынь, что в Калужской области. Мне думается, что у нашей родины-матушки таких сердец не одно и не два. И каждое бьется, пульсирует, разгоняет кровь по жилам, заставляет дышать и жить, жить, несмотря ни на что...

Мы ехали ночью, рассекая мрак светом автомобильных фар. Шел то дождь, то снег, хлопья которого летели в лобовое стекло и походили на странное воинство, пытающееся задержать нас в пути. К деревьям вдоль федеральной трассы на Москву прикреплены светоотражатели, и они напоминают безмолвных стражников, охраняющих хрупкий покой сумеречного леса.

Лесистая Пенза провожала нас остатками осени, рассыпая вслед сотни первых кристальных снежинок. А Тула встретила уже настоящей зимой. Почему в середине провал? Просто все это время я благополучно проспала на заднем сиденье, поджав под себя ноги и вставив в уши наушники от неизменного плейера...

Итак, Тула. Город показался мне маленьким и тихим, и таким непохожим на шумную деловитую Самару, по-восточному пускающую пыль в глаза любому приезжему фешенебельными зданиями и дорогими магазинами. Мы, наверное, все склоны критиковать место, в котором живем. До тех пор, пока его не покинем. Зато чем дальше отъезжаешь от родного города, тем ближе и дороже становится все, что с ним связано. И вот уже, кто бы тебя ни спросил, какое место в мире самое красивое, ты с уверенностью ответишь: конечно, строгая величавая Волга и Жигулевские горы, синеющие вдали...

Но... Дорога. Дорога — это то, что я обожаю с детства. Для меня не столь важен конечный пункт, сколько сам процесс. Наверное, отзываются мои цыганские гены. За окном облетевшие леса чередуются с замерзшими полями, а их сменяют деревушки с неизвестными названиями — Захаровские Дворики, Крутицы, Секиотово, Животинки, Корекозево, Верхние Прыски... Здесь шли бои Великой Отечественной, а здесь Кутузов погнал француза Смоленской дорогой... Дорожная лента сворачивает влево и — вот! Вот он! Сверкает куполами, крошечный издалека, как игрушечка... Дорога снова ныряет в лес, но ты уже знаешь: Оптина здесь, Оптина рядом. И высокие мачтовые сосны пушистыми лапами словно указывают путь...

Когда я пишу эти строки, дорога уже позади. Я сижу у окна, за которым порхают снежинки, а рядом мирно мурлыкает кошка. На дом спускается вечер, а это значит, что скоро пора будет зажигать керосиновые лампы и свечи. Так тихо...

Мы остановлиись в домике у крестной моего брата, совсем рядом с монастырем, буквально в двух шагах. Так получилось, что как раз на время нашего пребывания дом остался без электричества, наверное, чтобы мы могли пожить без благ цивилизации...

Город Козельск Калужской области — древний маленький городок со славной историей. Его знают верующие, потому что рядом с ним такой знаменитый монастырь. А еще он известен как город Скотопригоньевск — место, где разворачивались события романа Федора Достоевского «Братья Карамазовы». Для меня имя Достоевского горячо любимо и даже священно. Я люблю бесконечно его роман «Преступление и наказание» — вещь, которую я за университетские годы перелопатила так, что почти выучила наизусть. Я изучала его не как литературовед, а как лингвист, и трепетно отношусь к каждому слову.

В первый раз в Оптину пустынь меня тоже привел, по большому счету, Достоевский. Это было семь лет назад. Впечатления от «Братьев Карамазовых» были еще свежи как незажившая рана. Здесь те же места, по которым бегал Алеша, да что там, здесь ходил и сам Федор Михайлович...

Монастырь изменился. Стал больше и благоустроеннее. Колокольня, на которую тогда, семь лет назад, только-только ставили купол, теперь радостоно встречает звоном колоколов. Иконы, что тогда едва закончили писать, красуются в храме. Монастырь разросся и окреп. И радоваться бы, да только... Что-то из него словно ушло, чего-то не хватает. Мир, со своей суетливостью, мелочностью и холодностью проник в монастырь. То, что раньше было за его оградой, теперь есть и внутри... Ушли покой и сосредоточенность, людно стало, шумно как-то... Ушла тишина и та тихая радость, что оставалась после долгой церковной службы. А может, это просто я изменилась?.. И во мне уже нет былой легкости и наивности...

Федора Михайловича привез в Оптину его друг Владимир Соловьев. Зачем? Писатель очень тяжело переживал смерть младшего сына Алешеньки. Вот и вывез его друг подальше от воспоминаний. Чтобы сменить обстановку, посмотреть на мир другими глазами и, главное, увидеться и поговорить с оптинским старцем Амвросием, слава о котором гремела на всю Россию...

Скитский лес — темный и немного суровый. Тропинка к скиту мимо колодца, и вот он — домик. Кажется, что все знакомо, все то же, все так же, что сейчас, сию же минуту, мы услышим отзвуки скандала в странном семействе Карамазовых... Но — тишь... Сюда же подходил и Федор Михайлович. Что сказал великий русский старец великому русскому писателю? Бог весть. Однако боль и печаль отпустили сердце Достоевского, и из-под его пера после поездки вылился последний роман в его жизни. А схимник Амвросий (чьи мощи покоятся ныне в Введенском храме Оптиной пустыни) стал одним из прообразов старца Зосимы, духовного наставника Алеши Карамазова...

Ночь. Оптинская ночь очень тиха. И только посредине, в самой ее сердцевине, тишину прорезывает звон колокола. Звук рассыпается по округе, и кажется, что ему вторят ангелы на небесах. Это в скиту встают на молитву. Начинается полуночница. Монастырь как живой организм, и молитва — его дыхание. Помню, семь лет назад на меня очень сильное впечатление произвела ночная исповедь. Закончилась длинная вечерняя служба, после трапезы и вечерней молитвы в храм ручейком потянулись желающие иповедаться. Полумрак, разгоняемый лишь светом свечей, послушник тихим голосом где-то читает правило ко причастию. Каждый подходит к иеромонаху и открывает свое сердце, все до конца, чтобы не осталось никакой тяжести, и, когда епитрахиль коснется твоей головы, разрешительная молитва принесла облегчение...

Лес... Здешние леса — как в старых русских сказках. Мачтовые сосны, глядящие ввысь, мшистые пни и коряги. Лес густой пушистой бахромой окаймляет дорогу. Солнечные лучики прыгают с ветки на ветку, играя в пятнашки с неповоротливым и колючим осенним ветром. А длинная зеленая хвоя создает иллюзию теплого лета... Здесь дышится легче, и небо кажется выше. Интересно, а мы ведь словно привезли тепло с собой. Я была уверена, что встречу здесь зиму. А она будто испугалась — показалась одним боком и снова ушла. Опять мрачноватая осень...

Однако как же мы привыкли к благам цивилизации! Ни о чем не могу думать, кроме как о горячей ванне с морской солью. Тихо потрескивает огонек в лампе, кошка свернулась калачиком на моих коленях. Я пишу, строчу как пулемет. О том и об этом, о разном... А интересная штука — жизнь! Никогда не знаешь, каким боком она к тебе повернется. И никогда не знаешь, где ты можешь оказаться в следующую минуту. Нет, здесь жизнь все-таки размеренней и спокойней. Хотя куда суетливей, чем семь лет назад. Помню, тогда, после двух недель, проведенных за оградой монастыря, совершенно не хотелось возвращаться в мир. Уезжала — плакала. Мечтала вернуться, чтобы остаться навсегда. Эх, где мои девятнадцать лет! Жаль, нет сейчас во мне той, прежней, горячности. Скептицизм возрос, на все смотрю с сомнением. Прежде проверю и осмыслю, а уж после приму. И опять в голову лезут мысли про ванну. Расслабиться, полежать... Баня — это уж совершенно не для меня.

Чтобы отвлечься, выхожу во двор подышать воздухом. Звучит колокол — «Честнейшую» поют... Набираю полные легкие морозного воздуха — хорошо-то как! В голове свежеет. Где-то топят печку. В нашем доме печь стоит без дела — батареи и так теплые. Я вдыхаю ароматный дымок и думаю, что не все так плохо в этой жизни. Раз она продолжается... Становится холодно стоять на крыльце, и я, напоследок снова заполнив легкие до отказа свежим воздухом с запахом сухих дров, возвращаюсь в дом. Скоро домой, в Самару. Будет тебе горячая ванна!

Дорога обратно была такая же, как сюда, только наоборот. Глупо, да? Но это так. Мы снова ехали из осени в зиму. Я успела сильно соскучиться по дому и окончательно увериться, что, как бы хорошо здесь ни было, лучше места, чем моя Самара, в мире точно нет. На обратном пути я записывала все названия населенных пунктов и водных объектов, что мы проезжали. Не с целью составить маршрут, а так, чисто из научного интереса. Выясняю, что гидронимы — то есть именования речушек и озер — не в пример интереснее топонимов — то бишь названий городов и деревень. Наверное, потому что последние в советские годы часто переименовывали в Пионеры, Парижские коммуны (да-да, есть на белом свете и такое поселение) и прочие Пятилетки. А на природу как-то не замахнулись, пощадили. Вот и текут речки Упа и Цна, Проня и Дугна, Жрака и Истья, Ибредь и Непложа с Нетрожью. Широка Россия-матушка, красива... И мне подумалось, что сердце России там, где бьется сердце русского человека, думающего и радеющего о ней, сырой русской земле, что родила и вскормила его.

Самара-Ульяновская область- Пенза-Мордовия-Рязань-Тула-Калужская область.