http://www.goslitmuz.ru/poster/628/
Автор поэтических книг «Дневной месяц», «Далекие ласточки», «Зима империи», «Ангел дураков».
Стихи печатались в журналах «Иностранная литература», «Дружба народов», «Огонек», Континент», в альманахах «Постскриптум», «Стрелец», «Студия» (Германия).
В ее переводах опубликованы стихи Лопе де Веги, Густаво Адольфо Беккера, Рубена Дарио, Лесамы Лимы, Антолио Мачадо, Луиса Сернуды, Гарсиа Лорки, Габриэлы Мистраль, Аттилы Йожефа, многих других поэтов.
Поэзия Натальи Ванханен — будь то собственные стихи или переводы — глубока и высока одновременно, наполнена жизнью, лирична и злободневна, безупречна красотой русского языка и совершенна поэтической гармонией.
Новые и старые стихи, переводы, воспоминания, выступления коллег и друзей — два с лишним часа пролетели незаметно.
Было очень интересно, как, впрочем, и на всех вечерах Натальи Юрьевны.
Хочется пожелать ей новых прекрасных стихов и переводов, вдохновения, здоровья и новых встреч с читателями.
------------------------------------------------------ -------------------------------------
Стихи и переводы, подготовленные мной для программы вечера:
***
Краткий путь, золотая мера —
думал, вверх, оказалось, вниз.
Закатилась звезда Венера
за кладбищенский кипарис.
Но по всходам студеных лестниц,
по ступеням фонтанных блюд
чудный гость, золотистый месяц,
посещает людской уют.
Всем родной, всему посторонний,
он выскальзывает в дымок,
словно лодочка из ладоней,
из неловкой руки челнок.
Подплывает к ручным гераням,
к диким яблоням невдали,
серебрится морозцем ранним
на подшерстке седой земли,
на литом кипарисном стержне,
где поют, заклиная высь,
сладкогласые, как и прежде,
птица-юность и птица-жизнь.
***
В ночи обнажаются мели,
и звезды лежат на мели,
как все, чего мы не успели,
хотели, да вот не смогли.
А небо еще по привычке
былой исполняет урок,
и чиркают звездные спички
о синий его коробок.
* * *
Холодает спокойно и резко.
Водворяется звонкая тишь.
Опускается звезд занавеска
над щипцами узорными крыш.
Утекают вечерние реки.
Уплывают во тьму облака.
Тяжелеют усталые веки.
Холодеет сухая рука.
И все чудится, кажется, мнится
до пронзительной боли в виске:
чей-то голос, парящий, как птица,
говорит на твоем языке.
МАЙ
Весь в сахарной пудре бутонов,
в сиянье и стрекоте спиц,
последнего снега потомок,
обласканный облаком птиц.
Он сотни разрозненных тварей
извлек из-под сонных коряг,
созвал и сосватал, и спарил,
скрестил, сочетал и сопряг.
Он вышел, он встал перед вами
с руками, воздетыми ввысь.
Над зверем с двумя головами
черемухи пальцы сплелись.
На них соловьи-постояльцы
обрушили пенистый вал,
но сцеплены крепкие пальцы,
которых никто не ломал.
А мы, улыбаясь натужно,
глаза отводя от любви,
бормочем: — Не больно-то нужно...
Ужо у меня, соловьи!..
И давим сердечную смуту,
глухие среди торжества,
и все повторяем кому-то
ненужные чьи-то слова.
***
* * *
Не соломинку
в чьем-то не слишком опрятном глазу,
не верблюда в игольном ушке,
а возьмем для затравки —
лучше в сильный мороз,
чтобы истовей выжать слезу, —
ветер с Марсова поля
и разные, скажем, Канавки.
С леденистой, зернистой,
пупырчатой корочкой их,
с их свинцовой примочкой
и марлевой синькой неплотной,
где сизарь семенит
на коралловых лапках своих
и лазурное зеркальце
селезень чистит залетный.
Точно за город вышли —
такая вдруг воля, что вынь
да положь свое сердце
и в мокрую пустынь подайся.
Вот обронит синица свое голубое «синь-синь»,
и откликнется лес мелодической фразой китайца.
Что с того, что пустеют гнилые пролеты аллей
и вчерашний возлюбленный твой
направляется к гейшам, —
ничего не жалей,
никогда ничего не жалей,
ничего не жалей из того, что казалось важнейшим.
Даже детская ноша —
больному и та нелегка.
То, что знала вчера, оказалось сегодня — не знаю.
Оставляя внутри независимый свет ночника,
золотистая ночь, не спеша, оплывает по краю.
Предвесенняя синь,
предвечерний лазоревый путь,
молодые проталины света
под месяцем вьюжным.
Ничего не забудь, никогда ничего не забудь,
ничего не забудь из того, что казалось ненужным.
Вся империя наша — дурацкий кабацкий лубок.
Только то и всерьез,
что, в руке разминая окурок,
старый Брейгель глядит на подтаявший к марту каток —
типографскую россыпь
и оторопь черных фигурок.
Что с того, повторяй, что отчизна и век позади,
что с того, что сочтут и тебя
и причтут к поголовью.
Не такую, как думалось, жизнь до конца добреди,
а такую, как есть —
без надежды и веры,
с любовью.
Густаво Адольфо Беккер
***
Без цели и без расчета,
Порывом увлечена,
Не знает стрела до взлета,
Куда вонзится она.
За бурей, мчащейся мимо,
Пускаясь в дальний полет,
Не ведает лист гонимый,
В какой борозде замрет.
Гигантские волны моря,
Отправившись с ветром в путь,
Несутся вперед, не споря,
На чьем берегу уснуть.
В мерцающем ореоле
Не ведают две свечи,
Которой истаять вскоре,
Которой гореть в ночи.
Таким же и я пребуду —
Не разбирая пути,
Иду, не зная откуда,
Куда суждено прийти.
Аттила Йожеф
***
Танцуют волны, и едва-едва
Их плавный плеск передается кронам.
Пока течет ночная синева
И сетка звезд дрожит над небосклоном.
И вот, давно забытые твои
Былые чувства рвутся на свободу —
Гигантской тенью память о любви
Встает со дна и вспенивает воду.
И смутно отзывается душа.
Вон парочки танцуют молодые —
Влюбленные. расчетливые, злые...
Курортный город тем и знаменит.
А вечность наступает не спеша —
Беззвучный лес сквозь музыку шумит.
Габриэла Мистраль
Подрезая шиповник
Шиповник мой неистов и космат,
как Олоферн растительного мира,
его кромсает острая секира,
безжалостные лезвия язвят.
К его ногам обрушился каскад
отрубленных ветвей, насмотрят сиро
останки, и отводит взгляд от пира
кровавого налитый светом сад.
Шиповник мой изрублен в жаркой сече,
он, как Роланд, весь в ранах от меча.
Мои же руки — руки палача — похоже,
львом истерзаны по плечи.
Они трудились — как ни назови
сей ратный подвиг, мой покой заслужен.
Но страшно бьются, шлепая по лужам,
две рассеченных ящерки в крови.
Игроки
Нам жизнь однажды дали
и не подарят двух.
А мы на жизнь сыграли
и проигрались в пух.
Она была, как взгорье,
а сделалась, увы,
как высохшее море,
дракон без головы.
Мы счет вели нестрого,
задаром кровь лилась,
и как просить у Бога,
чтоб воскресили нас?
Другие любят кости,
бирюльки, домино,
а мы — лихие гости,
и в голове одно:
угару и азарту
нельзя без куража —
поставим все на карту,
собой не дорожа.
Кусок на редкость лаком —
чет-нечет — выбирай!
И что нам стоит на кон
поставить ад и рай?
Греховности образчик,
дурная голова.
Не вспомнит о пропащих
ни песня, ни молва.
А коли возвратиться
нам суждено судьбой,
так зверем или птицей,
но только не собой.
И если бросят в дело
опять через века,
то где ты, где ты,
тело шального игрока?!
-------------------------------------------