"Ах ты, юность наша комсомольская,
Трудностей любых ты не боялась,
Не ступала на дорожку скользкую,
Дорогою прямой идти старалась.
В день рожденья комсомола радостный
Память сердца разве мы отринем?!
Комсомольцев мы поздравим с праздником
И за комсомол бокал поднимем!"
**********
Меня вызвали в Ленинградский горком комсомола. Было это в 1933 году
— Ты заканчиваешь инженерно-экономический институт. Выдвигаем тебя в ответственные редакторы журнала «Юный пролетарий». Пойдешь?
Я с радостью согласился, но предупредил, что у меня нет редакторской практики.
— А ты думаешь, у Васи Алексеева, когда в восемнадцатом году он создавал журнал, больше опыта было? Сравни его образование и твое. Он — в тюрьме по брошюркам учился, а ты — в институте. Да и сам книжки сочиняешь...
Возражать было трудно- Я действительно писал стихи, прозу, посещал лит- группу «Резец», был секретарем комитета комсомольской организации института, играл на первенство города в волейбол, плавал в бассейне, не пропускал ни одной театральной постановки и фильма.
— Но в редакционном деле я ни бе ни ме...
— Ладно, не боги горшки обжигают. У меня нет времени тебя уговаривать.
Втайне я даже был рад, что не придется писать дипломную работу по реорганизации литейных цехов: специальность мне казалась неинтересной, скучной, больше увлекала литература.
Редакция «Юного пролетария» в то время ютилась в Доме книги, в двенадцатиметровой клетушке, отгороженной с трех сторон застекленными переборками. Дневной свет туда проникал только из больших окон зала, всегда было полутемно, работать приходилось при электрическом свете.
У меня было право оплачивать принятые стихи и рассказы до их публикации. Поэтому в «Юном пролетарии» во второй половине дня обычно была толкучка. Здесь громко читались и шумно обсуждались стихи, короткие рассказы. Сообразуясь с замечаниями добровольных критиков, я мог выбрать лучшие произведения и поправить неудачные строки.
Помнится, тогда еще малоизвестному Сергею Михалкову, застрявшему в Ленинграде, не на что было купить билет в Москву. Кто-то из поэтов привел его в редакцию «Юного пролетария». Высокий и тощий, сильно заикаясь, он вслух прочитал свои произведения. Тут же редакционное «вече» отобрало три стихотворения и подсчитало, что аванса, полученного за них, хватит на хороший обед и билет на «Красную стрелу».
Иногда в «Юном пролетарии» рано утром появлялся поэт Борис Корнилов с женой Люсей. Он садился за столик у дверей, ставил перед собой литровую бутылку молока.
— Все! С гулянкой покончено- Больше — ни капли! Перехожу на молоко-
Взяв листки бумаги, он как бы отстранялся от всего окружающего и начинал сочинять: писал несколько строк начисто, а остальные правил, зачеркивал, нагромождал слова одно на другое. Смуглолицый, скуластый, с припухшими тяжелыми веками, он внешне напоминал монгола, одетого в русскую одежду: широкие штаны и короткий пиджак.
Однажды Борис Корнилов тут же прочитал сочиненное начало поэмы «Моя Африка». Обсудив и внеся кой-какие поправки, мы приняли эти строки и напечатали в журнале.
В «Юный пролетарий» приносили свои первые рассказы Юрий Герман, Владимир Беляев, Дмитрий Остров, Вера Кетлинская, Борис Зубавин и многие другие известные теперь романисты.
Не было в Ленинграде поэта, который бы не желал напечататься в задорном комсомольском журнале, потому что вместе со стихами мы давали на его страницах шаржи на авторов да еще с эпиграммами. Шаржи были отнюдь не лестными, скорее — злыми. Наш выпускающий, художник Николай Муратов, умел подмечать и выпячивать такие черты в человеке, которые делали его смешным. Это многих обижало и злило, но они помалкивали. «Юный пролетарий» все же выделялся среди других. А ради славы н не такое можно стерпеть! Только Михаила Зощенко шаржисты старались рисовать красивым, с томными глазами газел'и—ииаче он болезненно обижался.
Штат редакции был небольшой: ответственный секретарь, его заместитель (он же завредакцией), лит-правщик, художник-выпускающий и технический секретарь. Правили мы стихи и прозу основательно, по интуиции. Никакой редакторской школы у нас не было. Поэтому мы часто приглашали авторов и вместе с ними решали, правильно ли у него заменили фразу либо слово- Но мы были храбрыми редакторами: если произведение нам не нравилось, — отказывали даже маститым литераторам вроде Вячеслава Шишкова.
Иногда мы всей редакцией выезжали па стадионы, в дома отдыха и всячески поносили казенщину и скуку. Один раз сделали налет «легкой кавалерии» на «Ленодежду» и швейную фабрику имени Володарского, а затем высмеяли неуклюжую, серую по расцветке стандартную одежду и новые модели женских платьев, такие, как «гитара», «косоворотка» и «трактористка». Сшитые из ситца, на подолах и рукавах они были украшены изображениями тракторов, колосьев, гаек, шестеренок и разводных ключей.
В ту пору отряды комсомольцев отправлялись на Дальний Восток — строить город Комсомольск-на-Амуре,
Магнитку — возводить комсомольскую домну. Ленинградских комсомольцев Сергеи Мирононич Киров призвал поехать в Сланцы, в Хибины. Вместе с добровольцами в шахты выезжали и сотрудники редакции, чтобы иисать об их жизни.
Мы завели в журнале отдел «Герои полей», посещали новгородские земли п Псковщину: там были ленинградские комсомольцы, делавшие революцию в сельском хозяйстве.
Сражаясь с рутиной и безвкусицей, задиристо выступая по вопросам искусства и литературы, мы совершали и ошибки, и открытия.
Журнал ленинградской комсомолии выходил довольно регулярно. Задержку вызвал только декабрь 1934 года, когда был убит наш старший друг и советчик Сергей Миронович Киров. Мы несколько раз переверстывали журнал, потому что никак не могли передать всей скорби, охватившей нас и страну.
* * *
Фашизм в Германии и Италии, поднимавший голову, заставил насторожиться, готовиться к войне. Центральный Комитет комсомола призвал: «Сто тысяч комсомольцев — на самолеты!» Мы начали печатать очерки о героях- летчиках, о парашютистах, о курсантах летных и танковых училищ. Завели постоянный отдел спорта, в котором прославляли смелых, настойчивых и решительных.
К 1936 году я уже считался опытным редактором, которого можно перебрасывать «на укрепление». Так, почти год я исполнял обязанности ответственного редактора журнала «Вокруг света». Именно в этот журнал фантаст Александр Романович Беляев принес свою повесть «Звезда КЭЦ». Прочитали мы ее и принялись критиковать. За что? Нам казалось, что в повести люди передвигаются с невозможной скоростью. Оги сначала мчались до Москвы на аэроплане, а потом пересаживались на полуреактивный стратоплан Циолковского, летящий в Ташкент со скоростью около тысячи километров в час.
— Это в два раза быстрей револьверной пули! Он же сгорит в воздухе! — нападали мы на автора. И уговорили его снизить скорость до «разумной». У нас п мысли не возникало, что всего через двадцать лет мы сами будем летать на пассажирском реактивном самолете, скорость которого превысит беляевскую.
Смущало нас и то, что герои фантастической повести исследуют лишь невидимую часть Луны. Беляев убеждал, что писателю спокойней изображать ее с невидимой стороны. Так, мол, поступают все фантасты, потому что всегда можно сказать критику: «Попробуй загляни туда».
Фантаст не представлял себе, что человечество так быстро заглянет туда, куда еще не проникал наш глаз, и сделает снимки невидимой части Луны.
В пылу споров, я помню, мы увещевали Александра Романовича:
— А нельзя ли поближе к жизни? Ведь многое из вашей повести неосуществимо. Хотелось бы прочесть о том, что уже в наше время станет действительностью.
Александр Романович горячо доказывал, что его фантазия научно обоснована Циолковским, поэтому космическая станция и называется первыми буквами его имени, отчества и фамилии — КЭЦ. Правда, добавлял он, идеи Циолковского осуществятся не скоро, для этого понадобятся десятилетия, да такие, чтобы в мире не было войн и всюду победил коммунизм.
Ленинградский журнал «Вокруг света» пользовался большой популярностью. Если тираж «Юного пролетария» был всего пятнадцать тысяч, то тираж «Вокруг света» доходил до миллиона экземпляров.
Александр Беляев опубликовал в журнале романы «Человек-амфибия», «Голова профессора Доуэля» и другие свои произведения.
* * *
В Ленинграде время от времени выходил детский альманах «Костер», созданный Самуилом Маршаком, Борисом Житковым, Евгением Шварцем, Ольгой Берггольц, Леонидом Пантелеевым и группой художников. Альманах был интересный, пионеры читали его с удовольствием. ЦК комсомола на основе альманаха решил выпускать толстый детский журнал «Костер». А кого назначить редактором?
Жребий пал на меня. Я пытался отбиться, ссылаясь на то, что не имею опыта работы с детьми и педагогического образования.
— Пионером был? — спросили меня.
— Был.
— Тогда кончай пустые разговоры. Был пионером, значит, знаешь, что ребятам нужно. Главное — комсомольский дух! А насчет педагогики, особенностей детской литературы — тебе Маршак поможет. Мы с ним договорились — он останется главным консультантом журнала, а твоим заместителем будет Тамара Григорьевна Габбе.
Журнал «Костер» действительно оказался толстым — сто двенадцать страниц. В него легко вмещались повести, очерки, стихи, множество иллюстраций, материалы для любознательных ребят.
С Самуилом Яковлевичем Маршаком я уже был знаком: четыре года назад в издательстве «Молодая гвардия» он редактировал мою небольшую повесть «Настоящая работа». Мне понравился его. общительный, любознательный и веселый характер. Но я знал, что он может быть нетерпеливым и раздражительным, не очень-то любит возражения. А в «Костре» главный консультант имел право не только советовать, но и принимать и отвергать рукописи.
Идя в детский журнал, я воображал себя молодым комиссаром у Чапаева, который должен уметь ладить с начальством, но в принципиальных вопросах быть твердым, непреклонным.
В «Костре» все делалось пе так, как в других журналах. Здесь не было должностных различий, с первого же дня стало ясно, что главным редактором будет Маршак, а мы — его помощниками.
Днем Самуила Яковлевича отвлекали всякие дет- издатовские дела: встречи с авторами, художниками, редактирование журналов и книг для младшего возраста. После четырех часов Самуил Яковлевич обедал и пропадал дома. Для «Костра» у него оставалось лишь тихое время — ночь. Поэтому пионерский журнал обычно редактировался по ночам.
К 10 или И часам вечера в редакцию вызывали автора с предварительно прочитанной мною или Габбе рукописью, приходил заведующий соответствующим отделом журнала и после всех появлялся Маршак.
Бросив пальто и кепку куда попало, Самуил Яковлевич садился за стол, начинал торопить нас:
— Прекращаем все посторонние разговоры!
Выждав, пока мы усядемся, он раскрывал рукопись и, прочитав абзац либо первую фразу, спрашивал у автора:
— Как же вот это самое сказать короче, интересней, точней? Помните наше правило: меньшим количеством слов — больше смысла.
Ошеломленный автор нередко терялся и не знал, что ответить. Лишь опытные литераторы возражали:
— Я написал... Зачем подыскивать другое слово?
— Да? — удивлялся Маршак. И вновь прочитывал фразу, но так, что возражающему становилось неловко за написанное и он обычно замолкал, а мы начинали предлагать свои изменения.
Самой лучшей подсказчицей была Габбе. Она обладала хорошим вкусом, живой мыслью и могла тут же предложить несколько вариантов. Говорила Тамара Григорьевна так быстро, что мы ее называли «Сто тысяч слов в секунду». Самуил Яковлевич доверял ее вкусу, даже собственные произведения без благословения Габбе не всегда решался посылать в редакции.
Маршак выслушивал всех и порой выносил решение, мало похожее на наши предложения. И тут же на рукописи исправлял абзац, удлинял или укорачивал, а затем прочитывал следующий.
Редактура, походившая на коллективное творчество, была хорошей школой для нас. Мы учились отбирать единственно нужные слова, строить точную, предельно ясную и сжатую фразу. Но не всех авторов такая редактура устраивала — порой от первоначального произведения оставался только стержень, а словесная оболочка становилась иной. Некоторые писатели, едва сдерживая себя, вежливо говорили:
— Чужим трудом я не пользуюсь. Постараюсь исправить сам.
Такой писатель обычно забирал рукопись и уходил насовсем либо появлялся с ее новым вариантом и просил в редакторы кого- нибудь из нас одного. Маршак в таких случаях сердился, но уступал и даже подбирал редактора.
А бывалых людей, не владеющих пером, и начинающих литераторов марша- ковская редактура всегда устраивала. Когда из рукописи вычеркивались ненужные, вялые, казенные, скучные слова и вносились образные и точные, то произведение чудесным образом становилось вдруг поэтическим, предельно ясным по мысли, а главное — умным и весомым.
Маршак обладал удивительной способностью: он помогал писателю найти самого себя. Определял, о чем ему нужно писать и в каком жанре. Многие произведения после маршаков- ской редактуры обрели шумную славу и попали в золотой фонд детской литературы. Я не буду называть имен счастливчиков, чтобы не ставить в неловкое положение известных писателей, которым школа редактуры пошла впрок и они сумели новые книги написать не хуже первой, а то и лучше.
Ночной редактурой работа над текстами не кончалась. В «Костре», как правило, вслух вычитывались верстки. Садилось несколько человек за стол и читали по очереди. Если кто улавливал угловатое, неудобопроизносимое слово или двусмыслицу, останавливал чтеца и все решали, какую надо сделать замену, чтобы детские журналы читались без запннок.
У Маршака было удивительное свойство улавливать опечатки. Стоило ему полистать свежий номер журнала или «сигнала» книжки, как он обязательно находил то место, где была опечатка. Это вызывало у него бурю негодования.
К нему вызывались корректор и выпускающий. Ои их распекал и требовал немедля мчаться в типографию и исправить ошибку, хотя бы в оставшейся части тиража.
Бывали ночи, когда Маршак, прервав редактуру, вдруг начинал читать экспромты либо свои переводы английских поэтов. Читал он артистически, расхаживая по комнате, взмахивая руками, и так увлекался, что не замечал, как быстро идет время. Нам пора было расходиться по домам — ведь наступал новый рабочий день. Спохватившись, Самуил Яковлевич вызывал по телефону такси. Если свободной машины не было, ему все равно не отказывали. 1
В часы ночных бдений ! Маршак раскрывал нам красоту точно выверенного, единственного слова, его I глубокий смысл, а главное — научил радоваться находкам.
Утверждение фашизма в гитлеровской Германии, мятеж франкистов в Испании, нападение Италии на слабую Абиссинию вызывали у Маршака серьезную тревогу. Он сам отыскивал авторов для переводов испанских классиков, усиленно рекомендовал к печати рассказы и очерки об интернациональных бригадах добровольцев в Испании, о ее детях, нашедших приют в Советском Союзе. И сам много писал об этом.
С Маршаком мы работали около года. Шел трудный 1938 год. Перенапряжение, постоянные ночные бдения довели Самуила Яковлевича до сердечного заболевания. Он уехал лечиться в Москву и вскоре совсем перебрался туда.
А мы продолжали так же кропотливо и тщательно редактировать журнал, бережно сохраняя его традиции, направление. Только трудились уже не по ночам, а днем.
****************************
Мини-мемуары.
Спасибо коллеге шерлок!
Капица П. Л. Юность наша комсомольская. — Нева, 1982, # 9 стр. 180-182. Раздел журнала "Седьмая тетрадь". Рубрика "Мини-мемуары".
Капица, П. Редактор Маршак; Фантаст Александр Беляев / П. Капица // Звезда. – 1988. – № 1. – С. 184–191