УТРО. ПОНЕДЕЛЬНИК.
Школа стояла на краю леса. Военный городок, двухэтажное здание бывшего детского сада, старые деревья, большой двор, который обнесен серым бетонным забором. Плиты, похожие на плохо пропеченные печенье из серого теста покосились и до половины уже поросли светло-зеленым мягким мхом.
Стефан курил на углу, возле высокой сосны. Смотрел на древесную колонну, поросшую серой грубой чешуей, и почему-то думал о динозаврах. Могло ли быть так, что монстры не ушли из этого мира вместе с ними, думал он, а затаились, растворились в привычном?
Он часто думал о таких вещах. Чаще, чем следовало бы.
Мимо пробежала собака, светло-рыжая. Шерсть у нее под животом свалялась и висела грязными сосульками.
Долетел звонок, он смял окурок, скатал в комок в желтых пальцах и пошел на урок. Седьмой класс, поморщился он, опять будут ныть, что не успели прочесть «Медного всадника».
ВЕЧЕР. ПОНЕДЕЛЬНИК.
В конце дня, выйдя из ворот школы, он вновь закурил. Теперь уже не торопясь, прошелся к лесу по мягкой вялой траве.
У леса стояла детская площадка. Бурые дубовые листья летели и засыпали ее.
У деревьев что-то двигалось, в осенних сумерках он сразу не понял, что именно, подошел ближе и удивился. Ребенок.
Мальчик лет пяти, в синей курточке и красной шапочке, старательно обматывал деревья, росшие по краю, старой капроновой веревкой.
Дети никогда не играли на этой площадке.
Он подошел ближе, как бы случайно, но краем глаза наблюдая за ним. Когда дети думают, что их никто не видит, они играют совсем в другие игры.
В игры, которые не видны взрослым.
«Наблюдатель самим фактом наблюдения искажает картину», — подумал Стефан.
**
Он отчетливо вспомнил овраг за гаражами и речку, мелкую и грязную, которая выходила из трубы и уходила в трубу. Даже зимой она не замерзала, жаркий гниловатый туман стоял над ней и этим же туманом дышало склизкое нутро трубы, где исчезала вода. В самые сильные морозы из его выщербленного жерла валил пар.
Он вспомнил запах — острый и затхлый, вспомнил радужную пленку бензина у берегов, и покатые спины старых шин, которые вставали из быстрой воды.
Никому из взрослых он бы не смог объяснить, чем его так тянет это место. Они не видели, они завалили свое детство всяким ненужным хламом.
Этот овраг все еще внутри, подумал он, и река все еще там, все еще течет, он до сих пор стоит на ее берегах и примеряется, как Кухулин, к прыжку через поток.
Однажды он почти решился прыгнуть.
Почему-то надо было прыгнуть.
**
Стефан стоял, выдыхая дым в прозрачный ноябрьский воздух и глядя на мальчика. Тот давно заметил его, но занятия своего не прекратил.
— Это ловушка? — спросил он наконец, отбросив окурок.
Мальчик ответил не сразу. Голос у него был тихий и некоторые слова он коверкал.
— Для монстра, — сказал он. — Он в лесу живет.
— Вот как? — Стефан улыбнулся. — И как он выглядит?
Мальчик задумался.
— Он черный, — сообщил мальчик. — У него пять глаз и… — он посчитал на пальцах — восемь рук. И еще ноги. Он большой. И еще у него мех.
— Довольно страшный, — заметил Стефан. — А зубы у него есть?
Мальчик кивнул.
— Много зубов. Он живет там.
Он не стал уточнять, где. И так ясно.
— Думаешь, попадется?
Мальчик посмотрел на него, как на дурака.
— Его нельзя поймать, — сказал он. — Это чтобы он не вышел из леса.
СРЕДА. УТРО.
Ветер приходил из леса, промозглый и злой, как волк в детской сказке. «Скоро пятница, — подумал он, с удовольствием втягивая дым. — Еще немного»
По тропинке вдоль забора прошла старушка с целлофановым пакетом в руках. В пакете перекатывались куриные кости.
— Белка, Белка, — растерянно позвала она.
На краю леса она остановилась в нерешительности, потом вернулась обратно. Поравнялась с ним, и сказала:
— Вы собачку не видели? Белую такую?
— Сегодня не видел, — равнодушно сказал Стефан. — Может, в лесу бегает?
Старушка ничего не сказала, завернула за угол, и он услышал удаляющееся:
— Белка, ну куда ты подевалась?
Он прошел к лесу, остановился, когда еловые ветви распластались над головой. Стволы уходили в полутьму, взгляд плутал меж них, путался в сыром и сером подлеске, упирался в ржавые стены гаражей. Давно заброшенные, они клонились к земле, врастали в нее. Темные потеки мха поднимались по старому железу и ползли по гнилому шиферу крыш.
В лесу что-то шевельнулось. Стефан поправил очки. Там, в зазоре между покосившимися загородками из спинок старых панцирных кроватей и трухлявыми стволами вывороченных елок…
— Белка, — нерешительно позвал он.
Где-то громко треснул сучок.
Стефан шагнул вперед и с удивлением потрогал веревку. Старый капрон осыпался хлопьями. Веревка тянулась от ствола к стволу, а от него к следующему и он понял, что она оплетает все деревья по краю лесу, сколько хватает взгляда. Нить цеплялась за темные стволы и исчезала. Пацан не пропустил ни одного, даже самого маленького деревца.
Стефан повернулся и пошел в школу.
Ветер ударил ему в спину.
Где он достал столько веревки?
ПЯТНИЦА. ВЕЧЕР.
Зажигалка гасла на ветру. Стефан повернулся спиной, спрятался за угол, заскрежетал колесиком кремня. Искры летели, как звезды, и оставляли на сетчатке белые, долго не гаснущие следы.
«Чертовы журналы, — подумал он, наконец прикурив. — Посадить бы этих кретинов из роно их заполнять...»
Все давно разошлись, а он засиделся. Думал, что же поставить Семенову — три, потому что он талантливый разгильдяй или два, потому что всю кровь выпил?
В итоге поставил три. Пусть живет беспечально.
Он прошелся по тропинке, всего два шага — идти к черной стене леса не хотелось. Оранжевый фонарь мерцал над площадкой. Ветер ворошил бурые дубовые листья на темно-зеленых столах для пинг-понга.
Тонкая белая нить тянулась вдоль леса. Стефан снова изумился.
«Все-таки в этом есть что-то нездоровое, — подумал он. — Как у шизофреников, которые не могут остановиться, если видят повторяющийся узор. Чтобы отвадить черта, перед ним кидали горсть зерна. Говорят, он не мог остановиться, пока не пересчитает все зерна. Значит ли это, что всякий бес — шизофреник? А всякий шизофреник…»
Стефан остановился. Он сам не заметил, как прошел по следу веревки довольно далеко. Оранжевый свет фонаря наплывал из-за спины, обрисовывал лес зыбко, и множественное лицо его, движимое ветром, беспрестанно менялось. Ветки качались, куцый лист дрожал и сыпался Стефану под ноги. Он остановился, потому что увидел разрыв.
Между двух елок, черных и высоких, как утесы, нить обрывалась. Стефан поднял с земли ее смутно белеющий обрывок, растер в пальцах капроновые нити.
Совсем истлела от старости.
Ветер совсем стих, но лес не успокаивался, бормотал, шелестел, шумел.
Стефан поднял глаза.
Он стоял перед ним, раскинув руки. Четыре с одной, четыре с другой, заметил Стефан, пять глаз отсвечивали на буром лице оранжевым блеском. Много выше человека. Мех был бурый, и черный, и серый и свалялся на животе в густые комки.
И запах. Стефан сразу его узнал, острый и гнилостный, жаркий запах, каким дышало бетонное горло, которое неустанно пило речную воду с примесью бензина.
Он протянул руки, надвинулся на него, распахивая рот с множеством острых зубов. Перед тем, как он заслонил все, Стефан вспомнил, кто стоял на том берегу речки.