Из аннотации:
« Та история, которую мы потеряли. Та судьба, которой мы так и не дождались. Те победы, которых мы так и не получили. Та Россия, которой уже никогда не будет. Те миллионы люди, которые не смогли остаться в любимом Отечестве. Всё это – Гражданская война. Какой она могла быть, если бы что-то пошло не так, как в привычной нам истории? Что было бы, если бы механизм судьбы дал осечку? Чего не было бы, победи не красные, а кто-то другой?
Книга ответит на эти – и многие другие- вопросы. Альтернативная история – без попаданцев, нашетамцев и прочих засланцев. Роман – в котором капли вымысла затеряются в морях фактов. Эпос – о людях, которые сражались за то, во что верили, и ради тех, кого любили…
А вы – готовы узнать, что могло быть, если …?
P.S.
Такими должны были стать «Рыцари Белой мечты»: чистая альтернативная история, Февральская революция, Временное правительство, разлагающаяся армия, керенщина и комиссарщина, Октябрьский переворот, Брестский мир, Ледяной поход...
Просто решил упорядочить материалы, так и не вошедшие в «РБМ», может быть, получится полноценный роман. Если так, то стоит ждать одновременной работы над ним и над «Крыльями чёрными»...
P.P.S. Вскоре должны появиться ещё «Пролог_2» и «Пролог_3», которые познакомят с остальными главными героями романа...
Пролог_1
Белая гвардия, путь твой высок:
Чёрному дулу – грудь и висок.
Божье да белое твоё дело:
Белое тело твоё – в песок.
Не лебедей это в небе стая:
Белогвардейская рать святая
Белым видением тает, тает…
Старого мира – последний сон:
Молодость –Доблесть – Вандея –Дон
Марина Цветаева
Что может быть хуже «собачьей вахты»? Только – «собачья вахта», которую приходится нести с тяжёлым сердцем и предчувствием беды.
Сергей Фёдорович Иловайский поминутно поглядывал на кронштадский мол, осознавая, что на заградительный миноносец «Терек» неприятности могут придти только оттуда. «Собака» тянулось невероятно долго: казалось, что это не минуты проходят, а целые часы. Но, скорее всего, это было всего лишь одним из признаков тревоги, того особенного состояния души, когда ты ждёшь, ждёшь, ждёшь…А чего именно ждёшь – самому себе объяснить не можешь, и всё-таки – продолжаешь ждать. Сердце замедляет свою работу, надсадно постукивая в груди, предупреждая о приближающейся беде, ладони становятся влажными, а глаза – бегающими. И ведь главное: Иловайский даже в бою мало чего боялся, а здесь…Здесь было всё совсем по-другому.
— Так, Ваше благородие, чего спокойствия-то ждать? Государь-император отрёкся, в столице не приведи Господь, что творится, а здесь…Чуть чего – сразу за револьверы возьмутся, это ещё бабушка надвое сказала.
Вахтенный, Исаев Иван Лукич, рассуждал здраво, в этом ему мичман Иловайский отказать не мог. Сам Сергей Фёдорович прибыл сюда, в Кронштадт, совсем недавно, на Минные классы. Время для этого, правда, выдалось самое что ни на есть поганое. Крепость была приведена в повышенную готовность: Николай Второй отрёкся, слушателей классов расписали по кораблям, скованных льдом здесь, в гавани Кронштадта. Каких-то три часа назад Иловайский заступил на «собачью вахту», не расставаясь с револьвером. Но даже с оружием мичман не мог чувствовать себя спокойно. Вот-вот ожидались «события», все офицеры застыли в ожидании, став похожими на сомнабул. Витавшее в воздухе ожидание революции, предчувствие её — даже это не смогло подготовить умы морского офицерства к разворачивающимся прямо на их глазах событиях. Маслица в огонь подлили известия о волнениях в Петрограде, сменившихся восстанием гарнизона и переходом власти в руки непонятного Временного правительства. Хотя Иловайский склонялся к тому, что власть-то перешла в руки толпы: ему вспомнилась Великая Французская революция. Вот-вот народная толпа должна начать уничтожать ненавистных им дворян – тех из них, кто не успеет сбежать за границу или укрыться в безопасном месте. А вместе с дворянами могут начать и самих офицеров убивать. Погоны за последние годы стали фетишем бога ненависти…
— Слышите? – ход мыслей Сергея Фёдоровича оказался прерван взволнованным, напряжённым восклицанием вахтенного.
Прямо-таки гигантские, не меньше империала, глаза Исаева обрели непонятное выражение, в котором смешались и предчувствие неладного, и страх, и ожидание. Иван Лукич так напрягся, что даже его безразмерные, мохнатые («Истинно моржовые» — подумал Иловайский) усы встали торчком.
— Слушайте. Стреляют…
Мичман, прежде служивший на «Императрице Марии», привычный видеть вражеские корабли, не дважды и не трижды попадавший под обстрел крупповских орудий – этот мичман в этот раз испугался. Иловайский ничего не мог с собою поделать: всё здесь было совсем не так, как там, на юге…Не было здесь немцев – лишь только свои, русские, жаждавшие крови таких же русских. И тёмные громады застывших кораблей, команды которых ждали начала драмы, — но люди ещё не знали, насколько ужасен будет её ход.
На берегу раздавались крики, редкие выстрелы – и пение. Какофония звуков революции приближалась. А вслед за звуком пришли и люди. Матросы-балтийцы, размахивая нелепыми красными флагами, показались на молу и начали обходить корабли. Они желали продолжить там начатую ещё на берегу резню. А офицеры и кондукторы оказались скованы оцепенением неожиданности и покорности судьбе. Вновь зазвучали крики и выстрелы. Иловайский вгляделся в соседний с «Тереком» корабль – и увидел, как с него на лёд упало двое человек, в офицерских мундирах. Тёмные лужи начали растекаться под ними…Тёмные…Лужи…Кровь!
Через несколько секунд – пришли и за матросами «Терека».
В каюту ворвался отряд из восьми или десяти матросов с ленточками «Полэукипажа» на фуражках. Каждый сжимал в руках винтовку или револьвер – и присовокуплял к «картине маслом» особо мерзкую ухмылку.
— Ну, что? И этого дракона кончим? – бросил балтиец, сжимавший в правой руке «кольт».
Оружие за миг до того отобрали у Иловайского, а потом приставили к его же лбу. Мичман на всю жизнь запомнил холодивший кожу металл «кольта».
— Братцы, с Черноморского флота он, на Минных классах учится. Не из балтийских драконов. Не из драконов парень! – неожиданно вовремя за Иловайского вступился Исаев, судя по всему, знакомый с «расстрельной командой». Балтицы были примерно того же возраста, что и сам вахтенный: бывалые, натерпевшиеся от «драконов» и «штабных»…
— Ну…Ладн. Поглядим, — дуло «кольта» пропало. Скрученного, Иловайского бросили через открытый световой люк в кают-компанию, на стол.
Мичман, ударившись так сильно, что в потемневших глазах заплясали огоньки, едва смог доковылять до своей каюты, принявшись рассовывать самые ценные вещи – последние деньги — по «тайникам»», в правый и левый ботинок.
— Ну, а ну-ка, оружие отдавай, — вскоре и здесь появились матросы. – Парни, обыщите-ка его.
— Ага...Те эт не пригодится, — щербато ухмыльнувшийся полуэкипажец сорвал часы с запястья Иловайского.
Мичману ещё повезло: с других срывали всё ценное. Вплоть до обручальных колец. А кое-кого и «в расход» пустили…
И так повторялось снова и снова, снова и снова – шесть раз. Припоздавшие с «обыском» матросы дико злились, норовя приставить ко лбу «обыскиваемых» пистолет, и удовлетворялись тем, что забирали из кают всё, что казалось балтийцам хоть сколько-нибудь ценным.
Так длилось до самого утра, часов до семи. В семь вестовые (будто ничего такого и не случилось!) принесли кое-что на завтрак для офицеров. Подняли флаг на «Тереке» – давным-давно привычное дело…А после – всех офицеров вывели на мол.
— Срывай, братва! – заправлял тот самый, что до того всё намеревался «пустить в расход» Иловайского. – Срывай!
На мичмана набросились, повалили на землю – да и остальные офицеры тоже спустя секунду-другую казались на камне мола. Иловайский сперва услышал, а потом уже и почувствовал, как с него срывают погоны и– вместе с куском рукава – кокарды. Сергей напрягся, стиснул зубы: даже немцы не позволяли себе такого глумления над пленными офицерами. А свои…Свои…
— Хе! Вот так-то лучше! Вставай, гады! Вставай – и пошли!
Иловайский поднялся, превозмогая боль – болел кобчик, ушибленный при падении на стол в кают-компании.
— Чего телепаешься, кровопиец? А ну! Пшёл! – Иловайского конвоир «подбадривал» ударами винтовочного приклада в спину.
Вытаптывая снег, колонна безоружных офицеров, окружённая толпою матросов. Двинулась к Якорной площади.
Иловайский взглянул на бронзового Макарова, опустил взгляд – и проклял себя за это. Во рву, вырытом вокруг памятника великому адмиралу, валялись…лежали…пали…Ров был заполнен скрюченными трупами перебитых кронштадских офицеров. Иловайский не мог оторвать взгляда от адмирал Вирена, нашедшего смерть вместе с десятками своих подчинённых. Грозный, он за считанные дни до того катался по скверу, обращённому в каток, на коньках. За этим катанием могли наблюдать слушатели Минных классов: окна выходили как раз на сквер.
А вот – и собор…Его купола тускло поблёскивали на солнце, а кресты безмолвно застыли. Иловайский, вздёрнув подбородок, вгляделся в небо, серое, серое, серое небо…
— Куда нас сведут? – мичман хотел знать, что же их ожидает. Если не расстреляли там же, у рва…
«Расстреляли…Свои же…Расстреляли…И Вирена…И нас скоро всех – тоже…»
— На лёд! Не будем святой кронштадской земли пачкать! – веско ответил матрос, не забывший в очередной раз «подбодрить» ударом приклада.
И точно – вот и море. Ледяная гладь, сковавшая Балтийский флот. Безмолвная белизна. Серое небо, нависшее над Кронштадтом — и шестьдесят офицеров, дожидающихся своей участи у кромки моря, их родной, любимой стихии.
Иловайский взглянул на своих соседей. Кто-то молился, двигая одними губами, кто-то, не шевелясь, вглядывался в далёкую даль. А кто-то обратил свой взор на небо…
— Ну, прощевайте, гады-драконы! – тот самый конвоир передёрнул затвор винтовки.
Иловайский не стал закрывать глаза.
— Прощайте, господа, — только и произнёс мичман.
Щёлкнули затворы…
цитировать
)
свернуть ветку