110 — третий!!!

Что ж, в 110-летний юбилей «техасского мечтателя» неплохо бы и его самого почитать! И не то, что мы знаем уже давным-давно...

Рассказ «Black Country» является малоизвестным не только в среде русскоязычных читателей (для нас он скорее является вовсе неизвестным). Произведение издавалось пять раз, но всё время в малотиражных и труднодоступных изданиях. Первая публикация состоялась в 1973 году в фэнзине «Weirdbook Six». Позже история появлялась в нескольких фэнзинах, наподобие «The New Howard Reader» и «REH: Two-Gun Raconteur».

Вряд ли этот рассказ кого испугает — с лучшими среди «ужастиков» Говарда ему не тягаться. Но главная ценность данного произведения состоит в месте действия — и это Африка. Но не тот Чёрный Континент, к которому мы привыкли, читая о Соломоне Кейне. В рассказах о пуританине Африка описана хоть и колоритно, но довольно-таки условно. В данном же рассказе техасцу пришлось как минимум взглянуть на географическую карту повнимательнее. Хотя, с другой стороны, если вспомнить о том, какой замечательной, выдающейся памятью обладал Говард, то можно предположить, что он запомнил даже географические приметы из историй, которые ему рассказывали. А в том, что эти истории были, я практически не сомневаюсь. Где бы он смог найти литературу, в которой упоминались, например, названия африканских племён? У техасца практически не было возможностей обратиться к источникам подобных специфических сведений. Да в конце концов, даже сюжет знаменитых «Голубей из ада» основан на страшных сказках, которые юному Говарду рассказывала старая негритянка Мэри Боаннон!

Но тягучая, душная африканская атмосфера в данной истории, одновременно эбонитово-чёрного и кроваво-красного оттенков, — заслуга непосредственно Говарда.

Итак, представляю вашему вниманию рассказ «техасского мечтателя»...

Всякий, кто провёл какое-то время на западном побережье Африки, с неохотой признаётся, что там возможно всё. Даже новичок, взглянув в пульсирующую полуночную тьму, понимает, что из джунглей может появиться какое угодно существо. Среди отвратительных болот, чёрных рек, одуряющих болезней и загадочных племён разум белого человека в скором времени распадается, и он становится жертвой странных фантазий. В жёлтой дымке и чёрных туманах от болот поднимаются отравляющие испарения. Над пропитанной влагой, погружённой в тени землёй витает дух безымянного зла, и по ночам нечестивые, чудовищные образы одолевают разум белого человека. В его душе поселяется часть той дымки, что обретается в душах чернокожих дикарей, странные ритуалы знахаря или колдуна начинают казаться ему не абсурдными поверьями, но истинной и подобающей верой.

Если, встав с постели, где он лежал без сна, он чувствует, что его мозг пульсирует в такт бормочущим вдалеке барабанам, а, взглянув в окно, видит громадные бесформенные тени, маячащие и растворяющиеся в чёрных джунглях за границей лагеря, значит, ему пора собирать вещи и на следующем пароходе возвращаться в Европу или Америку. Тропический климат превращает мозг белого человека в изъеденную червями развалину, а джунгли на западном побережье, вне всякого сомнения, скрывают ход прямо в чёрную пропасть ада.

Много лет назад я был командующим торгового поста в верхнем течении Нигера. Я оказался командующим, так как торговца, помощником которого я значился, переправили вниз по течению в Сьерра-Леоне с копьем — знаком признательности от уволенного компанией джерка-бандита — в бедре. Я был молод, и мои нервы были на пределе. С верховья реки доносился безостановочный бой барабанов, и то и дело обезглавленное чернокожее тело проплывало мимо поста. Где-то там, в сердце зловещей чёрной страны, два могущественных вождя вели войну со всем леденящим кровь варварством, присущим военным действиям чернокожих. Работавшие на нас кру и другие негры жили в постоянном страхе, так как любой из этих кровожадных вождей, перебив противников, распалённый гордыней и обезумевший от крови, мог спуститься по реке и стереть наш пост с лица земли.

Негры были готовы в любой момент броситься в паническое бегство, которого я опасался не менее, чем нападения врагов, понимая, что, если они решат покинуть лагерь, то сначала его разграбят. А решившись на грабёж, они убьют меня. Поверьте, жизнь белого человека, оказавшегося в одиночестве среди орды чёрных дикарей, не проста и не располагает к отдыху и расслаблению нервов!

Я спал с оружием под подушкой, а днём всегда держал под рукой два пистолета. По ночам кру прислушивались к доносившемуся с возвышенности разговору барабанов и яростным шёпотом обсуждали его сообщения. Хотел бы я понимать этот шифр так же, как они. Я знал сражавшихся вождей. То есть, я видел их, когда они приходили на торговый пост, чтобы выменять каучук, местное железо и иногда слоновую кость на бусы, яркие ткани и ром. Я видел их боевые каноэ, скользившие вниз по течению — великолепно выделанные длинные лодки с высокими носами и величественными изгибами бортов. Я слышал гулкое пение гребцов, наблюдал, как вздувались громадные мышцы под блестящей черной кожей, когда лопасти весел врезались во вспененную воду. Видел качающиеся перья на головных уборах, зловещие длинные копья и белые черепа, скалящиеся с носов каноэ.

Вождей звали У’Гано и Багбо. Они во всем походили на своих соплеменников: молодые, крупные, сильные звери, которые заботились только о том, чтобы набить животы маисом, бататом и рисом, залиться пивом и дешевым джином и заполнить свои хижины голыми чернокожими девками.

За обоими вождями стояли шаманы, которые и были главной двигающей силой в идущей войне. Гослангай — колдун племени, вождем которого был Багбо, Гаро — колдун вождя У’Гано, и они ненавидели друг друга со всем ядом, на который способны только шаманы. Каждый из них достиг мастерства в своем искусстве и мог заправлять всеми племенами вдоль реки, если бы не соперник. Так что теперь благодаря их подначиванию и интригам друг против друга Багбо и У’Гано и их воины крались сквозь джунгли как пантеры, устраивая засады друг против друга, сжигая поселения, убивая мирных жителей, устраивая краткие свирепые стычки, обезглавливая пленников, похищая женщин, устраивая налеты, грабя, убивая, калеча — в целом, отлично проводя время.

По ночам тамтамы стучали как сердце маньяка, то и дело над черными джунглями подымалось смутное зарево горящих деревень, и порой мне казалось, что я мог слышать завывания убийц и крики их жертв.

Днём зловещая тишина саваном опускалась на землю, барабаны переходили на зловещий шёпот, и иногда дувший с реки сильный ветер доносил запах дыма, смешанный, как мне казалось, с другим — с резкой отвратительной вонью свежепролитой крови.

И днём, и ночью одно или несколько тел проплывали по реке, застревая у берега или отправляясь дальше к морю, где их уносил чёрный прибой. Некоторые были обожжены, некоторые изуродованы, некоторые с единственной раной, другие — без голов и конечностей, иссечённые или чудовищно изрубленные.

Однажды ночью, в темноте, что предшествует рассвету, барабаны разразились адским грохотом, от которого я выпрыгнул из гамака с оружием наготове, на моём лбу выступил холодный пот, а волосы поднялись дыбом. Далеко вверх по течению реки сияло красное зарево, а барабаны ревели и гремели так, будто могли вот-вот порваться, возвещая безумное напоённое кровью торжество музыкантов. Лагерь наполнился сновавшими чернокожими, дико кричавшими что-то друг другу или сбивавшимися в группки, переговаривавшиеся громким шёпотом, или просто бегавшими туда-сюда как сумасшедшие.

Из их бессвязной болтовни мне удалось понять только, что Багбо одержал победу, а У’Гано был мёртв, и его крупнейшее поселение сожжено, и теперь воины Багбо радостно подсчитывали убитых врагов, увеличивая их число за счёт казни пленников. Я имел достаточное представление о местных обычаях, и от картин, вызванных в моём сознании этой новостью, меня замутило. Но мне было не до сочувствия побеждённым — у меня и так хватало проблем. Кру были готовы бежать, и отдельные работники уже успели ускользнуть по одиночке. Негры были уверены, что с восходом торжествующие головорезы Багбо спустятся по реке и вырежут наш пост. Багбо всегда был дружелюбен, но это не имело никакого значения, если он был опьянён кровью. Местные царьки были похожи на тигра, попробовавшего крови — в их мозгу не остаётся ничего, кроме жажды разрушения, и они не останавливаются, пока не разорвут на части всё, до чего смогут дотянуться, или не погибнут.

Так что я собрал свою армию — девять солдат из племени хауса, вооружённых казённозарядными винтовками Мартини и длинными ножами — и объявил кру и джерка, что готов к прибытию Багбо, что если он явится, я преподнесу им его голову в качестве талисмана и что, помимо этого, если они попытаются сбежать из лагеря, я прикажу солдатам перестрелять их как собак.

Негры понимали, что я находился в отчаянном положении и готов был выполнить свою угрозу, а также что хаусы стреляли метко, и подчинились бы моему приказу без сомнений и даже с радостью. Поэтому они расползлись по своим лачугам, где тряслись до утра, прислушиваясь к завыванию и грохоту барабанов, неистовствовавших в торжествующей и угрожающей песне, а я держал хаусов в состоянии готовности и патрулировал лагерь, обращая особое внимание на реку, откуда могли явиться налётчики — если они собирались появиться.

Но Багбо не явился. Позднее я узнал, что потери, нанесённые его воинам погибающими У’Гано, были столь велики, что оказались не в состоянии ни на кого нападать. Он и всё его племя желали только передышки и возможности зализать раны.

Разумеется, в то время я этого не знал. К рассвету барабаны понизили тон до зловещего едва различимого шёпота, напоминавшего неразборчивое бормотание убийц, и это продолжалось весь день. И весь день все в торговом посту находились в напряжении, наши нервы готовы были сдать в любой момент, так что ночью я был вдвойне бдителен. Наконец с верховья реки приплыло каноэ, небольшое судёнышко, которым управлял один — раненый — человек.

Хаусы привели ко мне высокого долговязого негра средних лет с жестоким, похожим на морду стервятника лицом. Он был совершенно обнажён, если не считать ожерелья из косточек человеческих фаланг и нескольких медных браслетов и наручей, и безоружен. Неглубокая рана на его груди сочилась кровью. Хаусы отобрали у него единственное оружие и показали его мне: короткий тесак местной ковки, заляпанный кровью, с прилипшими кусочками мозга и прядями волос. В руках пленник держал странный круглый предмет, тщательно завёрнутый и перевязанный в обезьянью шкуру. Его хаусы не посмели трогать, так как неизвестный заявил, что это страшный и могущественный талисман. Негр оказался Гаро, шаманом погибшего вождя У’Гано. Я обратился к нему на языке речных племен, на котором к тому времени говорил не хуже аборигенов. Он ответил:

— Да, господин, У’Гано мёртв, и его воины лежат как листья после могучего шторма. Тишина царит в дымящихся развалинах, где раньше были деревня и дворец У’Гано, и его женщины оплакивают своё рабство. Багбо восседает горделиво, его племя поёт победные песни. Айии! Ваай-вааии! Горе женщинам У’Гано! Червь подгрызает корни, и могучее дерево падает! Змея кусает сильного воина, и он умирает! Шакалы грызут черепа могучих воинов У’Гано, и славно пируют стервятники. Проклятие Чёрных Богов на Багбо, сидящего жирной жабой среди своих толстых женщин.

— А Гослангай? — спросил я, внимательно наблюдая за ним и ожидая увидеть конвульсии ярости.

Но, к моему удивлению, лицо шамана расплылось в отвратительной ухмылке.

— Чёрные Боги уже держат Гослангая в своих челюстях, — ответил он. — Его король празднует победу, но шаман-обманщик никогда больше не бросит кости для предсказания, — и тут чёрный колдун произнёс поразительные слова: — И посреди жизни мы объяты смертью.

Я был несказанно удивлён и возмущён, но тут же вспомнил, что какой-то невезучий миссионер однажды поднялся вверх по Нигеру и долго беседовал с шаманом, пытаясь отвратить его от ложной и варварской веры — особенно от той части, которая касалась приношения людей в жертву Чёрным Богам. Гаро же повторил случайные фразы, произнесённые белым проповедником.

Я предположил, что Гослангай пал в сражении, когда победа была уже близка.

— Багбо напал на деревню У’Гано прошлой ночью, — рассказал шаман, — в темноте, которая наступает перед рассветом. Его воины тихо перерезали горло стоявшим на страже и подкрались к самым стенам прежде, чем мы их обнаружили. Мы не ожидали нападение в то время…

Они подожгли ограждение-бома, выломали ворота и с воплями и воем кинулись внутрь. У’Гано отважно сражался, и его воины были подобны разозлённым леопардам, но они были тяжелы ото сна и пиршества, так как накануне все праздновали разрушение Ка, малого поселения племени Багбо. Воины Багбо накинулись на них как голодные львы, и скоро все воины У’Гано были мертвы или в плену и связаны. Устав от резни, воины принялись жечь хижины и выбирать себе рабынь из женщин У’Гано, но Гешла и её женщины были подобны пантерам, учуявшим кровь…

Я невольно содрогнулся. Багбо, как многие вожди западного побережья Африки, держал отряд воительниц-амазонок, которым руководила одна из его жён. Любой, кто изучал историю Африки, наслышан о жестокости этих женщин и слышал о том, что они сражались наравне с мужчинами и после битвы вымещали неутолённую злобу на пленниках и раненых. Из-за того, что им приходится жить в суровых условиях, и благодаря тяжкому труду африканские женщины силой зачастую превосходят мужчин, а в тигриной ярости и умении быстро думать и действовать они не знают конкурентов.

— Я покинул поле боя и скрылся в джунглях, когда понял, что битва проиграна, — без смущения признался Гаро. — Оттуда я мог видеть и слышать всё, что происходило дальше. Гешла и её женщина ходили среди раненых и медленно убивали их, сначала выкалывая глаза, отрезая уши, разрывая ноздри и совершая прочие жестокости, как любят издеваться эти женщины над беспомощными мужчинами.

У’Гано был беспомощен, так как бросок копья рассёк жилы под его коленом, не задев, тем не менее, большой вены. К тому же, его руки были сломаны, так что он не мог ни встать, ни сражаться. Багбо насмехался над ним, и плюнул ему в лицо, и хотел было вышибить ему мозги своей боевой палицей, но Гослангай вмешался и сказал, что У’Гано надо оставить в живых.

Я понимающе кивнул. Пока У’Гано был жив, пусть даже раненый и покалеченный, Гослангай мог использовать его в интригах против Багбо. Так как У’Гано принадлежал к королевскому роду, многие родственные племена готовы были встать на его сторону, несмотря на то, что его собственное было уничтожено. Он был нужен Гослангаю как противовес власти Багбо.

— Гешла выла как безумная, требуя крови У’Гано, но Гослангай разозлился, взял сделанный из носорожьей кожи бич-шамбок и отстегал её так, что вскоре она извивалась у его ног, завывая уже по другой причине.

Я покачал головой, поражаясь невероятной власти шамана, который мог наказать кровожадную убийцу на глазах её свирепого воинства так, будто она была обычной женщиной.

— После этого, поставив Гешлу на место, Гослангай объявил, что пойдёт в джунгли и будет колдовать, чтобы определить, как следует поступить с У’Гано. После этого он в одиночестве ушёл в темноту, а в горящей деревне продолжилась резня. Пленённые женщины причитали, извивавшиеся в руках кровавых подружек Гешлы мужчины выли как шакалы, горящие стены хижин постепенно распадались, и воины Багбы танцевали в пламени подобно чёрным демонам.

Гослангай всё не возвращался, и Гешла, обезумевшая от боли после наказания, ходила вокруг У’Гано, требуя крови и завывая как побитая кошка. И тут прибежал мальчишка, вопивший, что среди чёрных теней на краю джунглей он наткнулся на обезглавленное тело и по амулетам и ожерельям догадался, что это был Гослангай!

Багбо, у которого от ярости пена пошла изо рта, принялся кричать, что это дело рук какого-то воина У’Гано, избежавшего резни, но Гешла завопила, что Чёрные Боги разозлились на Гослангая за то, что он приказал пощадить У’Гано, и откусили ему голову. После чего она набросилась на раненого короля, и никто не посмел её остановить.

Гешла принялась насмехаться над У’Гано и плевать ему в лицо, а потом вонзила нож ему в живот и поворачивала его, издеваясь и спрашивая, не веселит ли его такое положение. Но он не издал ни звука, хотя на его лбу выступил пот, и она в ярости бросила его на землю и отрезала голову, которую насадила на копьё на границе сожжённого поселения. Потом она убила любимых жен У’Гано: сначала…

Я наслушался вдоволь. Подавив тошноту, я спросил:

— Откуда ты всё это знаешь?

— Я видел всё это из джунглей, господин. Пока Гешла убивала женщин, я незаметно ушёл подальше от деревни и крался сквозь джунгли как преследуемая охотниками пантера, пока не наткнулся на каноэ на берегу реки. Потом я приплыл сюда.

— В надежде на защиту?

— Если вы перевяжете мою рану и позволите остаться до утра, утром я отправлюсь дальше вниз по течению, к племени моей матери, которое живёт в дельте.

Я кивнул.

— Ты получишь еду и можешь переночевать в пустом складе. Как ты думаешь, решится ли Багбо напасть на торговый пост?

— Нет, господин. Его армия уменьшилась больше чем вполовину. У’Гано и его воины убили очень многих.

Я снова кивнул, содрогаясь при мысли о превратностях этой дикой войны. Моё сочувствие проигравшим во многом умерялось тем фактом, что, сложись обстоятельства в пользу другого племени, исход был бы таким же.

Я приказал перевязать рану Гаро и покормить его и показал сарай, где он мог переночевать. Всё, что я рассказываю, имеет особый интерес в свете последующих происшествий, хотя является всего лишь прелюдией к ним. Пустующий сарай был пристроен к большому складу, и когда-то между ними была дверь. Но потом по какой-то причине она была забита гвоздями изнутри — то есть, изнутри сарая. Во внешней стене было проделано два небольших оконца с прочными решётками. Попасть внутрь можно было только через одну дверь.

У этой двери я поставил вооружённого хауса, якобы ради защиты Гаро от убийц, которые могли втихаря прокрасться к нему, но также для того, чтобы он сам не мог тайком выбраться наружу и вдохновить местных жителей на бунт или перерезать мне горло, пока я спал. Я не строил иллюзий насчёт этого джентльмена: если бы ему подвернулась возможность, он без колебаний убил бы меня и сжёг торговый пост.

Поэтому, хотя на улице было достаточно тепло, я поместил шамана в сарае, дал ему несколько мешков, на которых он мог спать, и велел солдату хаусе запереть дверь. Потом я вспомнил, что хотел задать Гаро несколько вопросов о военных силах Багбо. Что именно это были за вопросы, я не помню. Случившееся позже холодящее душу происшествие стерло их из моей памяти, едва ли не вместе с моим рассудком.

Как бы там ни было, я вернулся к сараю, отпер дверь и вошёл. У меня в руках была свеча, которую я установил на пустом ящике. И тут я обратил внимание на странные действия Гаро. Когда я вошёл, он сидел на корточках спиной к стене, и его внимание было приковано к некоему объекту в его руках. Заметив меня, он торопливо вскочил и спрятал предмет за спину. Я успел увидеть его лишь мельком, но и этого хватило, чтобы у меня на голове зашевелились волосы, а по коже побежали мурашки от невыразимого ужаса.

Я заметил также, что обезьянья шкура, вся в тёмных пятнах, лежала развёрнутой на полу.

— Что ты прячешь за спиной? — спросил я.

Шаман с безразличным видом пожал тощими плечами, но в его глазах плескалась мутная бездна диких джунглей.

— Ничего, господин.

Я со значением постучал по рукоятке пистолета, и он смирился с неизбежным и продемонстрировал мне предмет на вытянутых руках. Меня замутило, и я забыл, о чём хотел спросить. Передо мной была отрезанная голова Гослангая, шамана Багбо. Мёртвые глаза остекленели, кожа приобрела сероватый оттенок, подбородок отвратительно отвис, демонстрируя странные, похожие на бивни зубы, которыми чёрный колдун славился при жизни. Эти клыки, выступавшие над его губами как кабаньи, были странным уродством. Говорили, что однажды звероподобный шаман порвал ими человеку глотку.

Выражение на лице Гаро было воплощением адского самодовольства, глаза поблескивали от злобной радости при виде моего ужаса. Меня охватило отвращение.

— Чёрный дьявол! Ты убил Гослангая, когда тот углубился в джунгли, чтобы совершить ритуал, который должен был спасти жизнь У’Гано. Ты обрёк собственного короля на пытки и смерть ради удовлетворения собственной жажды мести. Гослангай намеревался сохранить жизнь У’Гано, ты сам это говорил.

— Правда, — спокойно согласился Гаро. — Но У’Гано был глупцом, и мне больше не было от него пользы. Я убил Гослангая и забрал его голову, после чего прокрался на другой конец деревни. Я собирался убежать, когда мальчишка рассказал всем о смерти колдуна, но после того, как Гешла принялась кричать, что это было делом рук Чёрных Богов, меня никто не искал. И я остался, чтобы видеть смерть У’Гано и его жён…

— Дай сюда голову, — велел я, — я выброшу её в реку.

Он отодвинулся, упрямо тряся бритой головой.

— Господин, мой король мёртв, моей власти пришёл конец, и всё, что мне осталось — это моя магия. Я сохраню голову Гослангая для могущественного колдовства, и все его силы перейдут ко мне. Имея его знания и мои, я стану шаманом какого-нибудь другого племени. Если ты хочешь забрать его голову, то бери и мою, ибо тебе придется убить меня, чтобы отобрать её.

Я торопливо размышлял. Все мои работники были обеспокоены до крайности, даже хаусы. Если бы я призвал их посреди ночи ради того, чтобы отобрать у шамана его мерзкий трофей, их умы, и без того находившиеся на грани безумия, могли не выдержать, и всё закончилось бы исступлением и бунтом. Шаман начнёт сопротивляться, одному из солдат придётся его пристрелить, и я окажусь меж двух огней, между озверевшими неграми и моим начальством в Англии, желающим разобраться, как и отчего так получилось.

Если же подождать до рассвета, дела будут обстоять иначе. Поэтому я кивнул, втайне строя планы. Я не собирался позволять убийце уплыть со своим отвратительным сувениром вниз по реке, но притворился, что уступаю.

— Хорошо, — прорычал я. — Но позаботься о том, чтобы солдаты не видели этой штуки.

Он согласился, и я, отворачиваясь прочь, успел заметить, как его губы изогнулись в презрительной и торжествующей усмешке.

Мой сон был беспокойным и неглубоким, меня преследовали кошмары. В темноте перед рассветом меня разбудил солдат-аскари с серым от страха лицом. Его за мной отправил хауса, стоявший на страже у двери сарая. Тот услышал доносившийся изнутри столь необычный шум, что не посмел открыть дверь, чтобы выяснить его причину, а вместо этого криком призвал товарища и велел бежать за мной.

Прибыв к сараю, я обнаружил стража, притаившегося перед дверью и трясущегося как лист. Его винтовка была нацелена на дверь, как будто оттуда вот-вот должно было выскочить какое-то ужасающее чудовище. Хотя теперь вокруг царила тишина, только природная верность не позволяла ему убежать без оглядки. Он не мог описать услышанные звуки, но сказал, что слышал как будто странное бульканье, удары и бормотание, словно кто-то пытался говорить сквозь обвислые губы. Тут я сам услышал нечто, и моей души коснулся холодный страх, хотя это был глухой удар или хлопок.

Когда принесли факелы, я открыл дверь, держа пистолет наготове. Хаусы сбились в кучу у меня за спиной, готовые к сражению, хотя винтовки в их руках дрожали.

Шаман Гаро лежал на полу мёртвый, его лицо было нечеловечески искажено, а исполненный ужаса взгляд его выпученных глаз преследует меня и по сей день. Его горло было разорвано и изжёвано, как будто на него напало дикое животное. Я с опаской огляделся. Дверь, ведущая на склад, была по-прежнему забита досками, на которых висела неповреждённая паутина. Решётки на окнах все были на своих местах. Рядом с колдуном лежала голова его соперника, его врага. Увидев её, даже хаусы бросились прочь — такого я не видел ни прежде, ни после этого.

Так кто или что убило Гаро? Если это был кто-то снаружи, ему пришлось бы пройти через дверь, которую охранял хауса. Никакой зверь, который мог бы таким образом убить человека, не сумел бы пробраться через зарешёченное окно. Мог ли сторожевой задремать и не заметить, как убийца попал внутрь? Даже если мог, куда преступник девался потом? Ведь дверь не открывалась после того, как солдат услышал шум. Кроме того, когда я прибыл на место, дверь была заперта снаружи. Мог ли солдат впустить и выпустить кого-то, заперев потом дверь? Кто мог совершить преступление? И зачем? Солдат был абсолютно верен долгу и происходил из прибрежной деревни, располагавшейся в сотнях миль к северу. Он не был связан с речными племенами и не симпатизировал ни одному из них. И они не могли бы перекупить его верность, потому что у него было предостаточно бус, табака, ножей и тканей. И как могли враги Гаро узнать, где он находился? Нет, испуг сторожевого был слишком искренним, чтобы подозревать притворство. Тело Гаро было всё ещё теплым. И что за странный звук услышал я?

Из всего этого проистекал лишь один ужасающий вывод: Гаро убило что-то, находившееся внутри сарая — и остававшееся внутри после того, как я вошёл в помещение.

Даже если мне доведётся дожить до тысячи лет, мне никогда не забыть картины, открывшейся передо мной при свете факелов. Картины, заставившей меня приказать выбросить тело Гаро вместе с проклятой головой в реку, покинуть пост и броситься наутёк, наперегонки с нагонявшим меня физическим и нервным срывом. Спустившись вниз по течению реки, я сел на первый пароход, доставивший меня домой в Ирландию. Там я провёл многие недели в лихорадке, пугая моих кротких родственников бредом, рождённым отвратительными чёрными кошмарами, которые, словно какая-то нечистая болезнь чёрной страны болот и джунглей, оставили отвратительный липкий след, что осквернил прежде мирный коттедж, омываемый ясным солнечным светом и прохладными дуновениями ветра Коннахта.

Пусть Господь будет мне свидетелем, шум, раздавшийся изнутри мрачного сарая, у дверей которого я стоял, дрожа от страха, был больше всего похож на звук головы, скатившейся с груди лежавшего человека на пол. И, взглянув на голову Гослангая, я обнаружил, что с его похожих на бивни клыков капала кровь, а губы были измазаны алым.

Перевод — Александра Миронова.

Иллюстрация — Грэг Рут, © Greg Ruth.

Оценить рассказ и написать на него отзыв можно здесь.