Джин Вулф «Пятая голова Цербера»». Издание «под ШФ». Перевод закончен!

Давным-давно в далекой, далекой галактике

задумал орден джедаев издательства «Урания» выпустить

книжку под заголовком «Пятая голова Цербера» Джина Вулфа

и включить в него все переведенные на тот момент

рассказы и повести автора. Но вот незадача,

заглавная повесть была частью романа, а один из рассказов —

частью непреведенного сборника. Прислушались джедаи

к мольбам юных падаваном и решили исправить это

недоразумение и восстановить мир в галактике.

Изыскала «Урания» внутренние резервы и давай его переводить.

Время утекало как сквозь пальцы, сменялись поколения,

менялся мир, но, как известно, все что имеет начало, имеет

и конец, и вслед за зловещим доктором Островом силами

отважных джедаев был повержен и пятиглавый зверь.

И эту благую весть да услышит вся галактика, уже отнюдь

не такая далёкая...

Перевод закончен. Наверное, многие уже и не верили. Многие из тех, кто когда-то пожелал заполучить эту книгу, покинули сайт или изменили планы. Но поверьте, издание будет таким, что ожидание того стоило. Итак, это будет совершенно новый перевод (мы не будем судить, лучше он или хуже имеющегося, об этом судить вам, друзья), немножко отличный дизайн обложки, сюрприз в плане суперобложки, эксклюзивные иллюстрации и наличие комментариев переводчика.

Что же осталось на данном этапе? Вычитка второй повести и комментарии. Однако это  ерунда в сравнении с тем, что уже сделано. Значит, от долгожданного издания нас отделяет месяц, максимум два.

Друзья, нужно провести перекличку желающих. Всем, кто в нашем списке, мы напишем, но если вы не записались раньше, то прошу сделать это здесь в комментариях, а также в личном сообщении мне или пользователю Medik.

А в качестве бонуса позвольте представить небольшой фрагмент перевода.

цитата

Когда побеги снег накрыл, и филины кричат,

И в мерзлой чаще воет волк, и жрёт своих волчат.

Сэмюэл Тейлор Колридж. «Сказание о Старом Мореходе»

Нравилось нам это или нет, но в детстве нас с Дэвидом отправляли спать рано. Летом, к примеру, нам часто приходилось укладываться еще до захода солнца, а поскольку наша спальня находилась в восточном крыле дома и широкое окно, что выходило во внутренний дворик, было обращено к западу, яркий розоватый свет часами струился по комнате, пока мы с братом, развалившись на кроватях, наблюдали за искалеченной обезьянкой отца, слонявшейся по облезлому парапету, или же одна за другой делились историями на бесшумном языке жестов.

Спальня наша располагалась на последнем этаже, а окно было оборудовано витыми коваными ставнями, открывать которые нам строго-настрого запрещалось. Вероятно, причиной тому были опасения, что если ставни вдруг окажутся открытыми, то однажды дождливым утром (когда только и можно рассчитывать, что на крыше, обустроенной под своего рода сад наслаждений, никого не окажется) грабитель спустится вниз по верёвке и проберётся в нашу комнату.

Конечно же, этот предполагаемый и необычайно смелый преступник вряд ли стал бы вламываться в дом, чтобы просто похитить нас. Дети, будь то мальчики или девочки, ценились в Порт-Мимизоне крайне невысоко. Об этом я знал от своего отца, который некогда и сам промышлял подобной торговлей, но затем бросил это бесприбыльное дело. Правда или нет, но каждый (или почти каждый) знал какого-нибудь специалиста, который по разумной и невысокой цене мог достать всё, что душе заблагорассудится. По большей части таких людей интересовали дети бедняков и отпрыски беспечных родителей. Всего за несколько часов они могли доставить клиенту и темнокожую рыжеволосую девочку, и толстушку, и шепелявую, и светловолосого мальчугана вроде Дэвида, и темноволосого кареглазого мальчика вроде меня.

Сомневаюсь также, что тот воображаемый смельчак стал бы удерживать нас ради выкупа, несмотря даже на то, что в определенных кругах наш отец прослыл исключительным богачом. Тому было несколько причин, одной из которых было то, что лишь немногие знали о нашем с Дэвидом существовании, но и те искренне полагали, что отцу мы безразличны. Не могу судить с уверенностью, но одно знаю точно — отец ни разу не дал мне повода усомниться в своем равнодушии, хотя, конечно же, в те времена мысль о его убийстве меня еще не посещала.

А если эти доводы кажутся вам недостаточно убедительными, то могу лишь добавить: любой человек, знакомый с преступным миром, должен понимать, что для преступника, и без того вынужденного откупаться огромными взятками от тайной полиции, выманить деньги подобным путём — означало бы подвергнуть себя еще тысячам опустошительных атак. Пожалуй, это (вдобавок к страху, в котором он наверняка жил) и стало основной причиной того, что нас с братом так никогда и не похитили.

Жесткие железные ставни нашей старой спальни (в которой я и пишу сейчас эти строки) выкованы в форме асимметричных ивовых ветвей. В детстве они зарастали лианами серебристого кампсиса (давно выкорчеванного), которые взбирались по стене из внутреннего двора. Я всегда мечтал, как однажды они окутают окно полностью и скроют нас от солнечного света, мешавшего спать. К сожалению, этому так и не суждено было случится, потому что Дэвид, чья кровать стояла под самым окном, любил обрывать лианы и свистеть через их полые стебли, сооружая из четырех-пяти штук некое подобие свирели. Свист, конечно же, становился тем громче, чем больше Дэвид набирался смелости, и спустя время неизбежно привлекал внимание нашего наставника, мистера Миллиона. Мистер Миллион проникал в комнату абсолютно бесшумно, катясь на широких колёсах по неровному полу, но к тому моменту Дэвид уже успевал притвориться спящим. Свирели он прятал под подушку, в простынях, а иногда и под матрасом, но мистер Миллион всегда их находил.

До вчерашнего дня я никак не мог вспомнить, что же он делал с этими крохотными музыкальными инструментами после того, как отбирал их у Дэвида. В тюрьме, заточённый среди штормов и снегопадов, я часто занимал себя тем, что пытался восстановить в памяти эту деталь. Выбросить свирельки через окно во внутренний двор или сломать их было бы совершенно не в духе мистера Миллиона. Он никогда ничего не ломал нарочно и никогда ничего не портил. Я легко могу представить, как с едва заметным сожалением на лице (парящем на его головном экране и так похожем на лицо моего отца) он вытаскивает крошечные трубочки из укромного места и, развернувшись, выкатывается из комнаты. Но что же он делал с ними потом?

Вчера, как я и сказал (а слова — именно та вещь, которая вселяет в меня уверенность), я наконец-то вспомнил. Мистер Миллион беседовал со мной здесь, пока я работал, а когда позже он покидал меня, я проследил за его плавным движением сквозь дверной проём, и мне показалось, что нечто, некая характерная деталь, к которой я привык с самых ранних лет, исчезла. Я закрыл глаза и, отбросив весь скептицизм и любые попытки догадаться, что именно я должен увидеть, постарался все-таки вспомнить — и обнаружил, что исчезнувшей деталью была лёгкая вспышка, краткий металлический проблеск над головой мистера Миллиона.

Осознав это, я понял, откуда возникал этот блеск: от резкого взмаха руки, как если бы мистер Миллион салютовал мне, покидая комнату. Около часа я безуспешно искал объяснение этому жесту, но, в конце концов, был вынужден признать, что оно полностью уничтожено временем. Затем я попробовал вспомнить, не было ли в недалеком прошлом в коридоре за нашей спальней каких-нибудь вещей, исчезнувших к настоящему времени: занавесей, жалюзи, а может бытового прибора, который нужно было включать — чего угодно, способного объяснить этот жест. Но там ничего не было.

Тогда я вышел в коридор и тщательно осмотрел пол на предмет следов мебели, отодвинул старые обшарпанные гобелены и поискал крючки или вбитые в стену гвозди, а затем, изогнув шею, оглядел потолок. Спустя час я обратил внимание на саму дверь и заметил то, чего не увидел за все тысячи раз, что проходил мимо неё: как и остальные двери в этом старом доме, эту обрамляла массивная деревянная рама, верхняя часть которой выступала от стены достаточно, чтобы образовать узкую полку.

Я вытолкнул в коридор своё кресло и взобрался на него. Полка оказалась покрыта толстым слоем пыли, в которой обнаружились сорок семь свирелей моего брата и чудное скопление других мелочей. Многие из них я вспомнил, но некоторым так и не удалось вызвать никакого отклика в глубинах моего сознания...

Маленькое голубое яйцо в коричневую крапинку. Полагаю, птица свила гнездо среди лиан за нашим окном, а я или Дэвид разорили его лишь для того, чтобы снова быть ограбленными мистером Миллионом. Однако, ничего такого я не припоминаю.

Вот головоломка (сломанная), изготовленная из покрытых бронзой внутренностей различных мелких животных. А вот и навевающий дивные воспоминания причудливо украшенный ключ, один из тех, что продавались ежегодно, и целый год давали право своему владельцу беспрепятственно посещать некоторые залы городской библиотеки даже в неурочное время. Должно быть, мистер Миллион заметил, что по истечении срока действия ключа мы стали баловаться с ним, как с игрушкой, и отобрал его. Зато какие чудные воспоминания!

У отца имелась собственная библиотека, и сейчас она находится в моем полном распоряжении, однако в детстве нам категорически запрещалось туда входить. Не помню, как мал я был тогда, но помню, как стоял перед огромной резной дверью. Помню, как она распахнулась, и я увидел искалеченную обезьянку на отцовском плече, прижимавшуюся к его ястребиному лицу. Помню чёрный шарф, ярко-красный домашний халат и множество, множество полок, уставленных потрёпанными книгами, а также кучи записных книжек за спиной отца и тошнотворно-сладковатый запах формальдегида, исходящий из лаборатории, вход в которую прятался за раздвижным зеркалом.

Я не помню, ни что он тогда говорил, ни кто постучал в дверь (я или кто-то другой), помню лишь, что после того, как она закрылась, красивая дама в розовом склонилась ко мне и заверила, что отец собственноручно написал все книги, которые я только что видел, и я нисколько не засомневался в её словах.