Моя мама — дизайнер интерьеров, один мой дедушка — фотограф, а второй — архитектор. Очень творческая семья. Неудивительно, что мне было легко начать заниматься иллюстрацией. Отец не имеет никакого отношения к художественной среде, но именно он разглядел во мне зачатки таланта, и подтолкнул к рисованию. Очень меня подбадривал и поддерживал. Отцу я особенно благодарен: это один из тех людей, благодаря которым я начал рисовать. Он всегда сохранял все мои рисунки, любые каракули, подписывал их, ставил дату. Теперь у меня дома тысячи и тысячи старых рисунков.
Сначала я всегда показывал рисунок деду-архитектору, а уже потом отцу. Дедушка жил недалеко от нас, и я, как только заканчивал новый рисунок, первым делом нес ему, мне важно было услышать его мнение. А он всегда говорил: «Ну, скоро будешь лучше меня рисовать!»
Детские воспоминания связаны не столько с домом, сколько с садом. Мы жили за городом, и для меня сад был очень важным местом. Помню, как мы играли, дрались на палках, строили шалаш на дереве. Дом, в котором я провел детство, мои родители построили сами, своими руками, по кирпичику, из бэушных материалов, — ездили по стройкам, старым полуразрушенным домам, собирали кирпичи, отвозили к себе и отмывали. Когда нас наказывали, нам говорили не «встань в угол» , а «будешь отмывать сто кирпичей». Но это хорошее воспоминание.
Запах детства — запах свежескошенной травы. У меня была обязанность — косить газон, и я любил это дело. Сейчас у меня тоже дом с садом, и каждый раз, когда в начале лета я кошу газон, вспоминаю те приятные ощущения.
Отец бурно выражал свои чувства и был строг насчет правил. Мог иногда сказать жестко. Когда мои дети шалят, не слушаются, я вдруг начинаю вести себя как он. И вспоминаю, что мне самому в детстве вообще-то не нравилось, когда он вёл себя так.
У нас дома было жесткое правило: во время еды держать руки только на столе. Когда у меня появились две дочки, я стал ловить себя на том, что, стоит им убрать руки под стол, я говорю: «Руки!» За моей нынешней девушкой я тоже это замечаю, но ей-то я, само собой, не скажу: «Ну-ка руки на стол!» Однажды я огляделся вокруг и увидел, что никто не парится, куда класть руки и как надо есть. Я очень удивился и подумал, что, пожалуй, это не так важно. Наверное, моя семья была единственной в мире, где детей заставляли есть с руками на столе.
Родители разошлись, когда мне было 10 лет, и до этого я не задумывался, кто из них важнее. Они оба играли важную роль в семье. После развода я жил с матерью. Мама была закрытым человеком. Когда я стал подростком нам пришлось знакомиться заново. Не самый подходящий возраст для этого. У нас бывали ссоры, но это обычное дело, когда тебе четырнадцать. Поэтому я снова с ней познакомился, уже когда совсем вырос.
Я был в ужасе когда брат сказал, что родители разводятся, потому что отец встретил другую женщину, и спросил: «И он что, целовал ее?!» Брат сказал: «А может, и не только целовал!» Я был в шоке, не мог себе такого представить. Я жил в каком-то своем мире.
Вот что я считаю важным: однажды отец приехал навестить меня в университете, я обучался уже рисованию, художественному ремеслу, и одна преподавательница сказала ему: «Видно, что у вашего мальчика был очень хороший отец, потому что его рисунки излучают доброту, они жизнерадостные».
Самое большое влияние на меня оказали комиксы. Их все читали в то время, и отец тоже любил, поэтому у нас в доме было много комиксов. Совсем не такие, как те детские книги, которые я делаю сейчас, а именно классические комиксы. Про Тинтина (они тогда были страшно популярны), «Секрет единорога» и приключения с пиратами — вот это больше всего нравилось.
Садясь за новую книжку, я не задаюсь глубокими философскими вопросами, просто меня очень вдохновляет мир вокруг. И я стараюсь его изобразить. Мне нравятся сложные задачи. Я всегда спрашиваю себя: «А смогу ли я это нарисовать?» Поэтому для меня важнее всего — вдохновляет ли это меня, интересно ли мне это. Я не стремлюсь совершить революцию в искусстве, но я хочу, чтобы эволюционировало мое личное искусство, я пытаюсь достичь новых высот в том, что делаю.
Ребенок внутри. Я все время прислушиваюсь к его мнению. Я очень ценю то, что у меня было такое славное детство. Но еще у меня две маленькие дочки, и, когда молчит мой внутренний ребёнок, я прислушиваюсь к ним.
Я не такой, как Питер Пэн. Никогда не боялся стать взрослым, не боялся вырасти, потому что всегда знал, чем хочу заниматься. Самый большой страх в детстве был не страх вырасти, а что когда-нибудь мне одному придется поехать на метро. Так много станций, так много линий, все эти цвета на карте, — я очень боялся.
Большое влияние на меня оказали друзья, но я не тот человек, у которого их десятки и сотни. В каждый период жизни был один лучший друг. А через 3–4 года наши пути могли разойтись, и мы больше не общались. Потом появлялся новый друг, и уже этот человек влиял на меня. После развода я стал разыскивать старых друзей — но обнаружил, что с некоторыми не осталось точек соприкосновения и прежней дружбы не получается.
Я часто влюблялся. Всё время влюблялся в девчонок, многих и по имени уже не вспомню. А ту, что вспоминаю, звали Флоранс.
У моего деда-архитектора было семеро детей и большой участок земли. Он мечтал, чтобы все дети построили себе дома вокруг его дома и все жили вместе. Пятеро из его детей, включая моих родителей, так и сделали. У меня человек шестьдесят двоюродных братьев и сестер, двадцать теток и дядек, — очень большая семья. Сады переходят один в другой, это даёт ощущение одного огромного сада. Но тем не менее у всех есть личное пространство, своя жизнь. И все равно мы постоянно общаемся, семья дружная. Это мои главные впечатления о детстве.
Сегодня я живу все там же, я построил свой дом, я окружен по-прежнему своей семьей, все шестьдесят родственников, конечно, рядом не живут, но двадцать — точно. И строил я тоже из старья, так что дома у нас всех в одном стиле.
Я сын своих родителей, но теперь уже взрослый человек и могу сделать этот выбор: вести себя так, как они, или же быть собой.