Достав сигареты, комиссар затянулся. Лунный свет, заглянув в комнату, высветил его плотную фигуру с круглым животом и нависшей над глазами шляпой.
— Всё поняли? Боюсь, это моё последнее предупреждение.
Проговорив фразу как можно мягче, он выжидающе посмотрел на Еву.
— Простите, — голос её дрожал, — совершенно не понимаю.
— Вам же хуже, — вздохнул комиссар, — уж и не знаю, как ещё помогать. Ведь намекнул, да что там намекнул – прямым текстом сказал, а никакого толку.
Ева всхлипнула. Ничего хорошего ей будущее не обещало. Или она психически больна, или к ней по ночам действительно теперь является пожилой господин. Угрожает и требует. Причём непонятно что.
— Вы неизвестным мне способом три дня назад оказались в моей квартире, так?-
От страха Ева начала чеканить слова. Внутри тяжелыё от гнева и страха, они ещё в полёте, не успев достигнуть комиссаровых ушей, истончались и принимались слегка повизгивать.
— Вы, заявив, что я не юрист, тут же исчезли, истоптав пол и оставив после себя окурок.
Да прекратите курить! –
Комиссар, засунув сигарету в горшок с давно засохшей фиалкой, молча направился к выходу.
— Стоять! Кто вы, и что здесь делаете? – сорвалась на крик Ева, — я и так из-за вас успокоительные сегодня купила.
— Зря. Лучше бы кардамон, — бросил комиссар и закрыл за собой дверь.
_
Город, укрывшись туманом, спал. Ему остались последние предрассветные сны. Как обычно немного тревожные, вобравшие в себя самые пустяшные воспоминания. Клёклую, вспененную тишину разбудил раздраженный голос:
-Не понимаю, зачем ты притащил меня сюда? —
— Тс-сс, не шуми!
На лавочке рядом с десятиэтажкой сидели двое. Первый – капризного вида толстяк. На нём был серый, весь в маленьких дырочках свитер и ярко-жёлтые брюки. Звали его Джим, и он очень хотел спать. Попеременно моргая то правым, то левым глазом, Джим пытался прочесть ответ на лице Шварца. Но тот молчал и только мечтательно посматривал на затянутое снами небо.
— Потерпи, Джим, уже скоро! Аа-аа, вот и он!
Из-за поворота вынырнул лохматый сенбернар. С вдумчивым взглядом ещё не завтракавшего существа.
— Я что здесь из-за собаки? — обиженно протянул Джим.
— Да нет же, осёл, смотри!
Позади пса шёл высокий мужчина. Рыжеволосый и неопрятный, с бородой, издали похожей на старый веник.
— И кто это? Изобретатель летающих кроссовок? Селекционер, создавший новый фрукт?.. Фью, Шварц! Давай не размениваться на пустяки, как в прошлый раз.
— Тогда вышла промашка. Кто знал, что у Венечки страсть к бумажным самолетикам? Вероятность, что именно он изобретет ускоритель времени, была велика. А этот...этот не подведет, у него талант величиной в 10 сквэров! Деся-ять, Джим! И вообще, не хотел говорить, но я уже поставил на него. Хочешь не хочешь, а деваться некуда – будем вытягивать!
Джим покачал головой:
— Ну смотри, Шварц. У меня хоть и немногим больше сквэр, но я вижу, что эта оглобля вряд ли войдет в историю, а значит, мы с тобой опять в пролете. Третий сезон подряд!
Недовольно покосившись на товарища, он направился к бородачу. Тот приседал и подпрыгивал возле своего сенбернара.
Остановившись неподалеку, Джим помотал головой, прогоняя сонливость. Затем достал из кармана сквэрктор – небольшой кругляшок с ромбовидной кнопкой – и направил его на рыжего. Аппарат тоненько засвиристел, с каждым мигом набирая обороты, так что скоро не только собака плотоядно уставилась на него, но и её владелец.
Деликатно кашлянув, Джим улыбнулся обоим.
— Что это вы на меня наставили? –
Голос у талантливой каланчи оказался глубоким и мягким. Слушаешь, будто на подушке лежишь, подумал Джим, с трудом отогнав мысль о сне.
— Я- то скажу, мне не трудно, но вы всё равно не поверите.
Выдержав эффектную паузу, добавил:
— Да… не поверите.
Обычно, когда Джим прибегал к этому приему, все начинали нервничать. Этот же тип, уставившись на него, молчал. Вдобавок с таким видом, будто просто смотрел в окно. Постояв так пару минут, направился к подъезду. Сенбернар двинул следом. Причем Джим был уверен – пес ухмылялся!
Шварц, подойдя, обнял Джима за плечи.
— Приятель, он успел забыть о тебе. Что и говорить – гений! Наконец-то нам повезло! Ты сумел его просквэрить?
-Как ты и сказал, у него десять сквэров. Талант …как ты думаешь, к чему?-
— Джимми, прекрати так ехидно щуриться! Когда дело касается сквэров – твоя очередь думать.
— Иной раз кажется, что это вообще исключительно моя обязанность. Где ты нарыл этот экземпляр?
— У него что, нет дара? Никакого? Ей-Богу, не томи, Джим! Я ведь поставил на него все наши сбережения.
— Что-оооооо? – заорал толстяк на всю улицу так, что сонные вороны взлетели с дерева.
— Ну чего орешь, будто у нас их много…
— Твоя правда, Шварц. Почти совсем нет, — утих Джим, — но ведь как прозвучало-то!
Утерев нос, он поежился. Утренний ветерок бесцеремонно покусывал его через дырявый свитер.
-Есть у него талант. Есть. Только сам толком не понял, потому тебя и спросил. Что-то, связанное с радостью. Сквэрктор чуть не сломался, таким сильным оказалось излучение.
Хмыкнув в усы, Шварц тоже поежился.
— Джим, не хотел говорить: мне посоветовал заглянуть на эту улицу комиссар Эрв. Давай расскажу всё в конторе.
После этих слов Шварц хлопнул в ладоши и исчез. Джим тут же последовал его примеру.
Через мгновение они оказались в теплой, но чрезвычайно грязной комнате, весь пол которой был завален одеждой и книгами. К столу и матрасу, а кровати здесь не было и в помине, вели две худые тропки. От широкого, во всю стену, окна дышало осенней беспризорностью
— М-да, опять ты перегнул палку, Джим! Мы у тебя дома!
— Прости. Так сильно хочу спать, что случайно подавил твой вызов. Может, останемся на полчаса? Кофе сварю.
Шварц, засунув руки поглубже в карманы, огляделся. Его не очень-то грело это предложение, но обижать товарища не хотелось. Подняв за спинку стул, стряхнул с него пару дырявых носков.
— Джим, ты что новые купить не можешь?-
— А? Не слышу…- Отозвался тот с кухни, гремя посудой и ежеминутно чертыхаясь. Готовил кофе Джим знатный. Вот только разливал всегда по грязным стаканам. Вспомнив об этом, Шварц поспешил к приятелю. Но опоздал. В щербатых чашках, украшенных по бокам разводами, уже дымился лучший в мире напиток.
— Для гостей посуду моют, — изрек Шварц и, плюнув на свою брезгливость, сделал первый глоток.
— Но ты ведь не гость, ты друг!- широко улыбался Джим. — Потому я разделил с тобой последний кофе. Все запасы закончились, одна надежда, что комиссар Эрв не последний подонок и посоветовал тебе дело. А иначе я не играю! Жить на одно пособие по необычности я больше не могу.
— И я не могу. Виола требует подарков. Просто ума не приложу, зачем они ей.
Шварц покачал головой. Вспомнив о жене, он расхотел допивать кофе. И без того горько стало во рту.
— Помнишь, Джим, я достал для неё брошку-бабочку? Удивительно редкую, чертовски красивую! Так знаешь, что она про неё сказала? Что носить не станет! А я отдал за украшение все свои призовые за рыжего Милдона. Что молчишь, неужели не помнишь?
Джим неопределенно пожал плечами. Он¸ конечно, помнил ту ужасную бабочку, у которой не хватало одного глаза. Сделанная, наверное, в бронзовом веке, она вряд ли могла украсить женский наряд. Но ведь Шварц помешан на истории и сам влюблен в это страшилище, так зачем портить ему настроение?
— Рыжий Милдон был нашей единственной удачей, талант в девять сквэров! Какой замечательный гончар получился из него!- заливался Шварц. Кофе почему-то всегда развязывал ему язык.
— И это мы, Джим, открыли его дар миру! Мы! А теперь, ты только представь — 10 сквэров! И нам никто уже не может помешать. Дело за малым, определить, к чему парень годен, и незаметно указать ему верное направление.
Джим хмыкнул. За малым… Это и есть самое главное! Со Шварцем они уже пять лет участвуют в каждом сезоне тайной лиги талантов, а выиграть удалось лишь раз. Так и живут на жалкие ежемесячные выплаты, для получения которых ещё нужно пройти комиссию.
— Ну что, рванем к Эрву? –
— Ты больше не клюешь носом? С этим старым лисом нужно быть осторожнее.
— И это говоришь ты, поставивший по его наводке все наши общие сбережения?
— Ладно, ладно…чашки-то вымоешь перед уходом? – спросил Шварц, но Джим, уже успев хлопнуть в ладоши, пропал. Покачав головой, он осуждающе посмотрел на грязную посуду и тоже исчез.
— Мы уверены в победе, Комиссар! В этот раз не упустим! – повторил Шварц. Его голубые глаза блестели так восторженно и радостно, что если бы комиссар был девушкой, непременно влюбился бы. Слава Богу, ему повезло. Причём уйму лет назад.
— Ты кофе пил, сынок? Странно он на тебя всегда действует…
Эрв, осуждающе посмотрев на Шварца, перевел взгляд на Джима и уж совсем сморщился от неудовольствия.
— Джеймс! Мальчик мой, с каких пор ты носишь этот живот? Убери немедленно. Заодно избавься и от канареечных брюк.
Джим нахмурился:
— Я уже не ребёнок. Не буду! — уперся он, не обращая внимания на отчаянные знаки, которые подавал ему Шварц.
Эрв покачал головой: «Джеймс, а если я расскажу твоей тетушке, на что ты тратишь половину своего пособия? Как думаешь, она обрадуется?»
— Какое дело старой карге, — пробурчал Джим тихонько, так, чтобы комиссар не услышал. Однако тот услышал и, к удивлению Джима, разулыбался.
— Не такая уж она и старая, Джимми. По-крайней мере, в этом сезоне наверняка надерёт уши многим! Талант за версту чует. Ведь, благодаря ей, ты очутился в наших рядах.
— Да…, — было единственным, что вырвалось у Джима в ответ . Он не стал говорить вслух, что этого он и не может простить ей.
— Верни уже свою внешность, не тяни время, — попросил Шварц, — у нас его не так уж и много.
Скорчив злую гримасу, Джим замер на месте с таким видом, будто пытался вспомнить забытую теорему. Через секунды его облик начал меняться. Нос кнопочкой удлинился и приобрел характерную горбинку. Из полных губы превратились в тонкую скобку, а карие глаза сменили цвет на серо-зеленый. Джим вытянулся вершка на два и стал тощим, примерно как утренний господин с сенбернаром. Ни дать ни взять школьник-переросток, одетый в невзрачный серый свитер и черные джинсы.
-Вот и славно. А теперь к делу. Что вы хотите от меня?- спросил комиссар.
-Разрешение на вмешательство в жизнь некоего Николая Ракушко, — гордо заявил Шварц.
— Проживающего в переулке Терновом? –
Ни Джим, ни Шварц не заметили, что глаза Эрва смеялись, а губы, тесно прижавшись друг к дружке, изо всех сил старались не разъехаться в широчайшей улыбке.
-Конечно! Ведь вы сами сказали мне адрес…
-Тише, сынок, тише, не говори об этом так громко. Будет вам разрешение, а теперь оставьте меня одного, я устал от вас, — попросил комиссар, а когда они вышли, расхохотался.
Шварц уже полдня разбирал всевозможные варианты развития судьбы физика Николая Ракушко. И час от часу морщин на его лбу собиралось всё больше. Ничто не выдавало огромного таланта.
— Джим, ты точно его просквэрил?
— Ты не устал спрашивать одно и то же?
— Ничего не понимаю… Я всё по двадцать раз пересчитал и перепроверил. Он совершенно непримечательный! Я бы даже сказал заурядный. А ты ведь знаешь, ставку нельзя отменить.
— Ты двадцать, и я сорок, — равнодушно отметил Джим, — у него и в помине нет дара.
— И что мы будем делать? У Виолы день рождения в следующем месяце, и если я ничего ей не подарю, то…
Джим, отставив в сторону архаичный кубик Рубика, закончил фразу за Шварца, — она тебя бросит. В тридцать третий раз, Дружище. А потом вернется в тридцать четвертый.
Шварц ухмыльнулся. Конечно, вернется. И как ни в чем ни бывало подаст ему завтрак. Но, черт возьми, ему хочется наконец-то ей угодить!
— Джим, дуй к нему! Следи за каждым его движением, иначе я вызнаю у комиссара, кому ты отдаёшь половину пособия!
— И что – заложишь тетушке?
— Разумеется, нет, болван! Всю жизнь буду тебя шантажировать!
— Да? И что требовать станешь, о ужасный?
-А ты не догадываешься?
— Варить тебе кофе?
— Нет, посуду мыть, и не только за мной, но и за собой!
Шутка-шуткой, но после этих слов Джима и след простыл.
Николай не спал толком третью ночь. Мучился самоопределением. Днем не было на то времени. В НИИ вел скучные расчеты. Пописывал в перерывах кандидатскую, заедая неинтересные наблюдения бутербродами. Готовил ужины на скорую руку. Разговаривал по телефону с родителями. Выгуливал Фила. Своё одиночество ощущал лишь в кровати. Глядя в окно на ржавые, обглоданные октябрем верхушки деревьев, тосковал. Старые вопросы, мучившие ещё древних людей, отравляли мысли. Есть ли Бог? Верить в него или нет? Зачем он, Николай Ракушко, живет? Ответов у него было много, но ни один из них не казался стоящим. На той неделе он в лаборантской был с Ирочкой, младшим научным сотрудником. У нее муж и двое детей. Церковь говорит, это грех. Николай чувствовал, что поступил — и наверняка не раз еще так поступит – очень дурно. Но в то же время, что в этом плохого? А если ничего плохого нет, то отчего ему так паршиво?
— Тараканьи мысли, и сам я таракан, — вынеся себе приговор, Николай провалился в сон. Снились ему кролики. Белые, пушистые – они скакали вокруг него с просьбой выпустить к ним Фила. Не боитесь, что съест? – спрашивал их, а они лишь мотали своими сахарными головками. А я боюсь, — повторял раз за разом Николай. Проснулся, а эта фраза на губах. Противная, как след от Ирочкиной помады. Пахучая, как Ирочкин парфюм.
Глупость какая, ничего я не боюсь – громко, по буквам, повторил у зеркала. Улыбнулся. Выматерился. И пошёл работать.
День прожил, как по накатанной. Ожил к вечеру. Вместо того чтобы отправиться ужинать – зашел в кафе.
Сначала суп, блины, потом чай с лимоном. Заметил не сразу, что за столиком не один. Она сидела напротив бледная и красивая. Какая необычно обычная девушка, — отметил Николай и почувствовал, что его сердце забормотало что-то неразборчивое, но милое. У нее были очаровательные веснушки, и даже морщинки, разбегающиеся от глаз солнечными паучками, показались чудесными. Вот она откусила пирожное, и в уголках рта остался шоколадный след. Как у маленькой девочки.
— Неужели я того самого?-
— Предупреждаю, вы подумали это вслух!
— Да? Со мной бывает такое. Николай!
Она помолчала. Посмотрела на него, словно изнутри, и сказала тихо и просто:
— Ева.
И это кроткое и доверчивое трехзвучье поразило его. Он не знал, что сказать, и бухнул первое, что пришло на ум.
— Вы собак любите?
Кивнула и тоже спросила, как ему показалось, нелепицу:
— А что такое кардамон, знаете?
Говорили долго и невпопад, не обращая внимания на странный писк. Рядом, за соседним столом, сидел неумытый парнишка. Вертел в руках какой-то прибор и корчил недовольные рожи.
— Ох, Шварц, я чуть не помер. Невыносимая глупость – эта влюбленность. На моих глазах два взрослых человека превратились в глупых обезьян! И что самое странное, именно в этот момент сквэрктор заверещал! В присутствии этой дамочки у нашего физика вдруг проявился талант!
Джим, положив ноги на стол, рассказывал Шварцу о своих наблюдениях.
— Но не радуйся, у неё его больше! Рядом друг с другом они, как два новорожденных поросёнка. В том смысле, что сквэрктор подле них пищит не переставая!
— Подожди! Это всё прекрасно! Но к чему у нашей лошадки дар, ты выяснил?
Джим помрачнел, — нет, но видит Бог, выясню, хотя у нас остался лишь день.
Шварц покачал головой.
— Я сам. Отдохни. Ты заметил, как быстро научился менять свою внешность?
— Заметил. Но не заговаривай зубы, почему сам? –
— Да я и не заговариваю. Сам потому, что влюблен уже шесть лет в свою жену, и кому, как не мне, наблюдать за влюбленными! Ну а про талант твой заговорил тоже не случайно. Вспомнил, какой куш сорвала тетушка Марта, открыв тебя миру. Рос же обыкновенным мальчишкой. Если бы не она, что бы с тобой стало?
— Заткнись, Томаззо. Я спать.
Хлопнув в ладоши, Джим исчез.
— Грубый, несносный идиот, — констатировал Шварц. Он не любил, когда его так называли, и привык к фамилии, как к имени. Даже Виола называла его своим Чернышем. О том, правда, не знала ни одна живая душа.
— И слава Богу,- покраснел Шварц и продолжил вычисления. Завтра он всё выяснит сам.
— Неужели это я? – счастливо хихикнула про себя Ева, проснувшись утром в чужой постели. Самое удивительное, что ей – синему чулку и учёной замухрышке – было почему-то не стыдно. Случайно познакомившись, она и в кровати оказалась случайно: было страшно идти домой, и она рассказала Николаю про странного человека в шляпе, который уже дважды будил её ночью.
Весь вечер гуляли. Искали магазин, в котором продавался бы кардамон. Нашли.
— Пойдем ко мне. Ты будешь в полной безопасности. Я на полу лягу, — смущенно сказал Николай.
— Хорошо, — потупилась она.
Не сговариваясь, легли вместе. Тревожно молчали. До первого поцелуя.
Улыбаясь, Ева долго смотрела на залитые субботним светом верхушки деревьев. Встав, нежно погладила спящего по щеке.
В холодильнике было пусто, и она решила что-нибудь приготовить. На глаза попался пакетик кардамона с рецептом пончиков на обложке.
Проснулся Николай с мыслью о лете, с его нежно- зелёной и мягкой травой и бело-голубым многослойным небом. Пахло в доме божественно. Притопав на кухню, молча уселся за стол. Молча стал есть, изредка подглядывая за Евой. В его футболке, она, такая солнечная, царствовала у плиты. В её движениях было столько достоинства, какого-то сокровенного знания, и она будто плавала во всём этом.
Теплота Евы, её тайное женское слилось с запахом кардамона и вошло в его кровь. Чем-то необходимым, жизненно важным, истинно вечным.
— Ева-а, — позвал он.
И не зная, что говорить дальше, сказал:
-Твой призрак был прав — ты не юрист.
— А кто же?
— Удивительная женщина, великий повар и ещё — тут он замялся, не зная, как сказать это вслух.
— В общем, я, наверное, круглый дурак! Но ты моя жена!- выпалил и нахмурился. Мир терял прежние очертания, и это опьяняло. Хотелось чудить, менять всё, что только можно, лишь бы увеличить пропасть от себя самого — вчерашнего.
-Дурак, но вовсе не круглый, — только и сказала она и, подумав, добавила : но это поправимо!
Шварц пил уже вторую бутылку. За окном догорал вечер. Холодный – такой же будет его кровать, когда Виола в тридцать третий раз его бросит.
— Джимми, это небывалый случай. Вот же угораздило…Понимаешь, талант нашего физика в любви. Он чертовски хорошо любит.
-Гм…Шварц?.. Что ты имеешь в виду?
-Джим, ты покраснел, как девственник. Как не стыдно? Неужели ты подумал, что я говорю о физическом? Вспомни, когда в первый раз заработал сквэктор, рядом с ним был пёс. Видимо, наш физик в тот момент испытывал к нему особый прилив нежности.
— Ага, уровнем в 10 сквэров, — грустно пошутил Джим. Мысль, что жить придётся без кофе, не давала ему покоя.
— С Евой всё понятно. Дар – Джим, держись! – в 14 сквэр. К чему бы ты думал? Кулинарии! Только без нашего физика черта-с-два бы она его раскрыла. Так что мы всё равно молодцы, хотя ничего и не получим завтра. И почему не я первым заметил её? Эх!..
— Кулинарии…, — протянул Джим, — печь пироги куда как полезней, чем менять внешность. Как считаешь? А?
В ответ на это Шварц захрапел. Джин всегда действовал на него усыпляюще.
На финальное заседание они опоздали. Когда влетели в зал, всё уже началось.
— Главный денежный приз достается победителю…, — председатель жюри задержал дыхание, — Марте О.Лин! Открывшей в среднестатистическом юристе – великого повара!
Что?! – завопил Джим, но его никто не услышал.
— Замечу, что Марта О.Лин первой из участников прислала заявку и со стопроцентной точностью определила дарование девушки, которая через несколько лет станет самым известным в Европе кондитером. Создаст много новых тортов. Известно, что, полакомившись одним из них, великий поэт Юкин напишет свое лучшее стихотворение.
Шварц, от удивления хватая ртом воздух, походил на изумленного сома.
— Как?! – выдавливал он из себя и смотрел то на Джима, то на стоящего неподалеку комиссара. Как удалось ей предугадать это?..
— Мальчик мой, даже не думай искать ответ. Это Марта…, — сказал Эрв, поймавший и верно истолковавший его отчаянный взгляд. Я сам не устаю удивляться, при этом уверен, что самое гениальное впереди! Ой, кажется, церемония награждения ещё не закончилась. Послушаем?..
— Так же от имени судей заявляю, — возвысил голос председатель, — что специальная премия присуждается Томаззо Шварцу и Джеймсу Лямкину! За подтверждение божественного факта наличия любви в этом мире.
— Поздравляю, – похлопал Шварца по плечу комиссар Эрв и подмигнул подошедшей к ним Марте.
— Вы здорово справились, пусть и выбрали с улицы не того человека. Горжусь вами, ребята! А особенно тобой, Джим, — добавил он шепотом. Отдавать каждый месяц половину пособия гончару, что не покладая рук создает не покупаемые никем вазы – это подвиг!
— Тише!- взмолился Джим и добавил, — это же мы виноваты…Милдон был справным бухгалтером. Теперь он нищий и бездомный. Жена выгнала его из дома.
— Значит, не любила, мой Мальчик.
— Да, но ведь мы…
-Никаких «но». Может быть, и мне пожалеть, что сбил с пути истинного, кстати тоже одно время бухгалтера, Уильяма Портера? Или что изменил свой путь продавец картин Винсент?..
— Неужели ты хвастаешься? – спросила строго Марта, прислушавшись к их разговору.
— Да, тобой…и совсем капельку собой.
Порозовев, как школьница, Марта О.Лин засмеялась
Ей целых 54 года. Старуха, а ведёт себя, как школьница, — гневался Джим. Все вокруг казались ему сущими идиотами. Особенно Шварц, который наверняка уже в какой-нибудь антикварной лавке подбирает очередное варварское украшение для своей Виолы.
— Выпью-ка лучше кофе! — подумал Джим и, хлопнув в ладоши, исчез.
Марта долго потом искала его глазами.
— Кажется, мальчик сбежал.-
— Не грусти, думаю, что урок пошёл ему впрок, — сказал комиссар Эрв. Не глухой ведь и не слепой наш Джимми. Когда-нибудь научится видеть главное, перестав гнаться за сквэрами.
— Тогда он изменит мир, Эрв! О, Господи, он ведь уже меняет его. Не окажись Джим в кафе, всё бы могло сложиться иначе. Будто одним своим присутствием соединил два биополя в одно.
— Подожди, Марта! – перебил комиссар. Получается мы воспользовались мальчишкой? Ты предполагала такой эффект?
— Уж не думаешь ли ты, старая кочерыжка, что я всего лишь хотела заработать на Джиме?-
Если на то пошло, то сегодня награждать надо меня не за миссис Пончик, а за нашего мальчика. Его талант не в умении трансформировать внешность, и я окончательно убедилась в этом. Неужели ты не чувствуешь, Эрв, что Джим делает людей другими?
— Ты ещё скажи, что благодаря этому недорослю и мы с тобой, — комиссар замялся, подбирая верное слово, — и мы с тобой...
— Любим друг друга? — озорно подсказала Марта
-Вот же...зачем всё испортила?
— Прости! Терпеть тебя не могу!
— То-то же... И хватит уже о мальчишке. Давай рванем в будущее! Стыдно признаться, но я очень хочу попробовать знаменитые пончики Евы Ракушко!