Это случилось сегодня, в ночь на 22 марта.
Прежде я зевал, если слышал смешные байки про последний вагон. Якобы, в Питерском метро существует период времени....около полуночи, когда с минутами что-то происходит, а воздух едва заметно сгущается, и становится чуть труднее идти.
Около полуночи.
Я нарочно не буду говорить, на какой пересадочной станции это сегодня произошло. Чтобы туда не ринулись школьники. Потому что, если с кем-то что-то потом случится, я не хочу, чтобы их родичи потащили меня в полицию. Найти пропавшего все равно не смогут.
Но я обязан написать. Чтобы вы были осторожны. Очень осторожны. Поскольку я провел ТАМ почти 6 минут.
В Нигде. Там, где время — не для вас.
Я мог бы провести там...скажем так, намного больше. Или даже остаться насовсем. И никто бы меня не хватился. Сперва мне показалось, что я не могу вдохнуть так же свободно, как прежде. Я как раз свернул в коридор, соединяющий две станции, и внезапно заметил, что шагаю один. Совсем один. Секунду назад, за мной совершенно точно, цокали каблуками две дамы, и вдруг — тишина.
Нехорошая тишина. Как при резком снижении лайнера, когда закладывает уши.
Если бы мне хватило ума, я бы переждал. Или не ума. Если бы я знал хоть одну молитву.
Вы когда-нибудь оставались в метро одни?
Вы способны представить, что вы — одни, и вдруг погасли все лампы?
В телефоне светились нули. Полночь.
Впрочем на станции бродили граждане. Где-то далеко. Поезд уже стоял. Я вскочил в последний пустой вагон. В дальнюю дверь вошла женщина в длинном кожаном пальто. Села, отвернувшись. И вдруг, за миг до начала движения, в вагон вошел давно покойный Роман Трахтенберг. И грузно опустился напротив меня, прикрыв глаза. Двери закрылись, и мы поехали. Едва вагон влетел в тоннель, как стало темнее, погасла половина ламп.
Я смотрел на соседа напротив, не в силах отвести глаз. Даже не в силах моргнуть. Он был одет именно так, как я помнил весельчака Трахтенберга по его телешоу с анекдотами. Один в один. Такой же круглый, и бородка, и прическа. Безрукавка. Только серое лицо. В глубоких трещинах. И следы грязной земли под ботинками. Я повторял себе, что много людей похожих. А сам молил Бога, в которого я не верю, чтобы быстрее показалась станция. Поезд громыхал по рельсам. Рубашка на моей спине пропиталась потом, но я ни за какие блага не рискнул бы пошевелиться.
Чтобы его не разбудить.
Чтобы он не раскрыл глаз.
Потому что, если он их откроет, я заору и буду орать, пока не лопнут сосуды в горле.
Мы промчались светофор. Показалась пустая платформа. По идее до дома еще несколько остановок, и один перегон — под Невой. Но я был согласен бежать пешком через весь город. Через все мосты. Лишь бы выйти из этого липкого сумрака. Из этой стеклянной тюрьмы.
Едва заскрипели тормоза, я вскочил и кинулся к двери. Я был готов рвать резиновый уплотнитель зубами. Или сорвать стоп-кран. Или разбить окно головой.
«Трахтенберг» остался сидеть, как и сидел. я видел его рыжий кудрявый затылок. В последний миг я вспомнил про женщину в кожаном плаще. Бросил взгляд направо, но ее в вагоне не оказалось. Хотя сбежать ей было некуда.
И вдруг. Сбоку от себя. Чуть позади себя. Я увидел руку в черной перчатке, державшуюся за поручень. Женщина стояла позади меня. Каким образом она сумела подойти, и совсем беззвучно? И зачем она у меня за спиной? Слишком близко у меня за спиной. В пустом вагоне. Или уже не в пустом? Или...я просто не видел остальных, набившихся как в часы пик?
Двери открылись и я побежал.
Давно я так не бегал. Особенно по пустому эскалатору.
Наверху в холле бродили люди. Обычные ночные пассажиры. Часы под потолком показывали две минуты первого. Мой телефон показывал восемь минут первого.
Я состарился на Шесть минут, а мир остался молодым. Шесть минут я был ТАМ.
Это происходит около двенадцати ночи...и начинается на пустом переходе между станциями.
Будьте осторожны, если воздух изменится. Не садитесь одни в последний вагон. Вы можете оказаться ТАМ совсем не одни.
А здесь вас не начнут искать.