Набор ножей для Мяса

— Так участковый уже дважды был, — даже не взглянув в корочку, женщина схватилась за ручку засова, — Я ничего не видела.

— Теперь я веду дело, — Дымов ткнул в щель удостоверение. Из квартиры плохо пахло. Гнилью, лекарствами, старой мебелью, — И не дважды. Такое же убийство произошло на этом же месте в 1998м, и в 1965ом. Холодное оружие, у жертв выколоты оба глаза, убийцу не поймали. Вера Юрьевна, вы позволите мне войти?

Внутри, в темном скрипучем коридоре тучами металась пыль. Хозяйка ждала следователя в сырой громадной кухне, сложив на груди коричневые руки. Всюду висели картины, выполненные в унылых серых тонах. Центр кухни занимала ободранная ванна. С черного, от копоти, потолка, змеей свисал шнур с голой лампой. Ремонт здесь не делали никогда.

— Свидетели убийства депутата видели рядом с телом высокого седого мужчину. Затем, он хромая, зашел, предположительно в ваш подъезд. Над вами — строится хосталь. Всего три квартиры заселены. Молодая пара. Женщина с дочерью. И вы.

— А-а, так вы хотите взглянуть на моего отца? — профессорша обогнула капитана, толкнула двустворчатую дверь. Ядреный аромат разложения ударил в ноздри. Дряхлый художник сидел в кресле на колесах, закутанный в плед, запрокинув назад иссохшее лицо. На коленях его лежала перевернутая картина в рамке. В комнате мастера тоже висели и стояли картины, но совсем другого плана. Яркие, почти горящие. На всех холстах присутствовали ножи. Кинжалы всех возможных форм. Написанные краской, пастелью, углем. В красивых футлярах и без.

Дымов сглотнул. Теперь он слышал клекот старческого дыхания.

— Моему отцу 87. Он не встает много лет.

Это была непростительная ошибка — не проверить состояние здоровья блокадника.

— Извините, — Дымов хотел сбежать, но в этот момент за окном прогрохотал трамвай. Несомненно это был трамвай — звон, стук и лязг постепенно стихли.

— Постойте, вернитесь! — в спину следователю крикнула хозяйка, — Мой отец просит вас остаться. Вы же его слышали? Трамвай?

— Ну да, слышал, — Дымов смотрел на десятки блестящих лезвий, словно готовых выпасть из рам.

— Но ведь никакого трамвая нет, — тихо сказала Вера Юрьевна, — Ни на Большом, ни на Репина давно нет трамвайных линий. Хотите чаю? Садитесь. Мой отец говорит, что очень вам рад. Еще он говорит, что вы знаете не про все убийства. Первое произошло в 42ом, потом в 51-ом. Тоже здесь, на Репина.

Дымов плюхнулся на скрипучий стул, и покосился на художника. Старик дышал открытым беззубым ртом, закатив глаза. Если он что-то и говорил, то не ртом.

— Существует несколько версий касательно Черного трамвая, — колдуя с чайником, рассказывала Вера,- Он же маршрут без номера. Одно известно точно — трупы василеостровцев складывали штабелями именно здесь, в проеме улицы Репина. Отсюда их запихивали в трамвай, и он вез свой груз по заснеженным мостам на кладбища. Многих сжигали там, где сейчас парк Победы. Кого-то везли на Волковское.

— А какая связь с...? — Дымов чувствовал, что окончательно потерял инициативу. Из глубины квартиры пришла трехцветная кошка, и не мигая, уставилась на него.

— Не спешите, — хозяйка пыхнула "беломориной", — Рядом на Репина жила художница. Писала удивительные вещи. Прекрасных дам с кинжалами. Рыцарей со шпагами. Когда промерзла школа, ученики продолжали ходить к ней домой. Никто не знает, сколько творений она раздала, или сумела выменять на хлеб. Мой папа ходил к ней. Однажды он упал от голода. Какие-то твари успели вырезать кусок мяса из его ноги. Но учительница его спасла. Не спрашивайте, как. Потом она умерла. Моему папе досталась пара ее работ. Остальное растащили. Смотрите.

Хозяйка бережно взяла из рук отца зажатый в рамке, холст, и издалека показала Дымову.

Капитан посмотрел. Еще один скучный сюжет. Еще один открытый футляр с кинжалами. На багряном, с переливами. бархате, из восьми лезвий, тускло блестели лишь три. Дымов поежился. Что-то непослушное, холодное ползало у него по спине.

— Это набор ножей для жарки мяса, — профессорша нежно вернула картину в руки паралитику, — Как видите, мой отец всю жизнь пытался повторить успех своей первой учительницы. Но...так и не сумел. Мой отец всю жизнь рисовал. И ждал того, кто сумеет услышать Черный трамвай. Ведь мы его слышим каждый день. Он всех наших увез в могилу. Всех.... Да вы пейте чай, вот пряники.

Дымов приложил губы к граненому стакану.

По легкому движению ее зрачков, капитан понял, что позади него кто-то стоит. Адреналин ударил в мозг. Роняя стакан, Дымов развернулся в прыжке, отчетливо уже понимая, что проиграл, и что если бы хотели, уже убили бы.

Парализованный дед стоял на удивление твердо. Из-под распахнутой полы халата торчала изуродованная шрамами, тощая нога. Голубое лезвие почти упиралось в линолеум.

— Какие же они длинные, — подумал Дымов, — Гораздо длиннее, чем на картине...

— Выбор у вас есть, — художник откинул со лба седые космы, — В 42ом моя прекрасная преподавательница прикончила двоих мерзавцев, которые собирались меня сожрать. В пятьдесят первом я достал того гада, кто распределял еду в блокадные дни. В 65ом я достал того, кто посадил в лагерь моих брата и дядю. Он приехал сюда присмотреть нашу квартиру. В 98 я был вынужден достать следующий нож, когда пришли...как это называлось, братки. Выселять нас. И вот месяц назад...

— Вы знаете хоть, кого вы убили? — Дымов следил за кончиком лезвия. Там, где оно касалось пола, линолеум тлел.

— У вас осталось три ножа, — перебила Вера Юрьевна, — Вы выбраны вершить Божий суд. И учтите, это работает только здесь, на Репина. Здесь, под окном, на морозе лежали трупы невинных. Когда вы поймете, от кого следует очистить русскую землю, приведите негодяя сюда. Нож сам все сделает. И прекратите думать о своих погонах. Вы слышали как идет Черный трамвай.

Значит, вы — Пока еще честный человек.

https://zelluloza.ru/search/details/58170/

Это случилось сегодня, в ночь на 22 марта.

Прежде я зевал, если слышал смешные байки про последний вагон. Якобы, в Питерском метро существует период времени....около полуночи, когда с минутами что-то происходит, а воздух едва заметно сгущается, и становится чуть труднее идти.

Около полуночи.

Я нарочно не буду говорить, на какой пересадочной станции это сегодня произошло. Чтобы туда не ринулись школьники. Потому что, если с кем-то что-то потом случится, я не хочу, чтобы их родичи потащили меня в полицию. Найти пропавшего все равно не смогут.

Но я обязан написать. Чтобы вы были осторожны. Очень осторожны. Поскольку я провел ТАМ почти 6 минут.

В Нигде. Там, где время — не для вас.

Я мог бы провести там...скажем так, намного больше. Или даже остаться насовсем. И никто бы меня не хватился. Сперва мне показалось, что я не могу вдохнуть так же свободно, как прежде. Я как раз свернул в коридор, соединяющий две станции, и внезапно заметил, что шагаю один. Совсем один. Секунду назад, за мной совершенно точно, цокали каблуками две дамы, и вдруг — тишина.

Нехорошая тишина. Как при резком снижении лайнера, когда закладывает уши.

Если бы мне хватило ума, я бы переждал. Или не ума. Если бы я знал хоть одну молитву.

Вы когда-нибудь оставались в метро одни?

Вы способны представить, что вы — одни, и вдруг погасли все лампы?

В телефоне светились нули. Полночь.

Впрочем на станции бродили граждане. Где-то далеко. Поезд уже стоял. Я вскочил в последний пустой вагон. В дальнюю дверь вошла женщина в длинном кожаном пальто. Села, отвернувшись. И вдруг, за миг до начала движения, в вагон вошел давно покойный Роман Трахтенберг. И грузно опустился напротив меня, прикрыв глаза. Двери закрылись, и мы поехали. Едва вагон влетел в тоннель, как стало темнее, погасла половина ламп.

Я смотрел на соседа напротив, не в силах отвести глаз. Даже не в силах моргнуть. Он был одет именно так, как я помнил весельчака Трахтенберга по его телешоу с анекдотами. Один в один. Такой же круглый, и бородка, и прическа. Безрукавка. Только серое лицо. В глубоких трещинах. И следы грязной земли под ботинками. Я повторял себе, что много людей похожих. А сам молил Бога, в которого я не верю, чтобы быстрее показалась станция. Поезд громыхал по рельсам. Рубашка на моей спине пропиталась потом, но я ни за какие блага не рискнул бы пошевелиться.

Чтобы его не разбудить.

Чтобы он не раскрыл глаз.

Потому что, если он их откроет, я заору и буду орать, пока не лопнут сосуды в горле.

Мы промчались светофор. Показалась пустая платформа. По идее до дома еще несколько остановок, и один перегон — под Невой. Но я был согласен бежать пешком через весь город. Через все мосты. Лишь бы выйти из этого липкого сумрака. Из этой стеклянной тюрьмы.

Едва заскрипели тормоза, я вскочил и кинулся к двери. Я был готов рвать резиновый уплотнитель зубами. Или сорвать стоп-кран. Или разбить окно головой.

"Трахтенберг" остался сидеть, как и сидел. я видел его рыжий кудрявый затылок. В последний миг я вспомнил про женщину в кожаном плаще. Бросил взгляд направо, но ее в вагоне не оказалось. Хотя сбежать ей было некуда.

И вдруг. Сбоку от себя. Чуть позади себя. Я увидел руку в черной перчатке, державшуюся за поручень. Женщина стояла позади меня. Каким образом она сумела подойти, и совсем беззвучно? И зачем она у меня за спиной? Слишком близко у меня за спиной. В пустом вагоне. Или уже не в пустом? Или...я просто не видел остальных, набившихся как в часы пик?

Двери открылись и я побежал.

Давно я так не бегал. Особенно по пустому эскалатору.

Наверху в холле бродили люди. Обычные ночные пассажиры. Часы под потолком показывали две минуты первого. Мой телефон показывал восемь минут первого.

Я состарился на Шесть минут, а мир остался молодым. Шесть минут я был ТАМ.

Это происходит около двенадцати ночи...и начинается на пустом переходе между станциями.

Будьте осторожны, если воздух изменится. Не садитесь одни в последний вагон. Вы можете оказаться ТАМ совсем не одни.

А здесь вас не начнут искать.

Мою бабушку Варвару задушили подушкой. В больнице.

Как раз перед тем, как пришел нотариус делать это, вещание.

Моя тетечка Лида, старшая сестра мамы, так и закричала, прямо с порога, но мама не поверила. Тетечка Лида старше мамочки на шестнадцать лет, так вышло, а еще у нас есть дядечка Леонид, самый старший мамин брат. Он позвонил, а мама смотрела на телефон, мотала смешно головой, и не хотела брать, а тетечка Лида тогда взяла телефон и сказала — Ленчик, скажи ей. она не верит!

Тогда мамочка стала плакать, и села на пол, и слушала телефон, а я смотрела из-за двери, вот. А дядечка Леонид кричал громко, так у мамы телефон настроен, кричал, что это подстава, вот, и что ему звонил следователь, и сказал приехать на познание, и что лучшего подарка себе на день рождения и детям своим мать сделать не могла. Это он так про бабулечку Варвару. А мама ему тогда сказала тихо, она ему всегда тихо говорит, потому что дядечка Леонид ей как отец, она сказала что мы сейчас тоже приедем, и что тут какая-то ерунда, и ошибка, потому что бабулечке моей Варваре уже много лет, и никто ее не мог в доме старелых тронуть...

— Это кто-то из наших, — закричала на маму тетечка Лида, — Что ты уставилась, ты не понимаешь, это кто-то из нас, там менты, что ты рот открыла!!

А потом они обнялись с мамой и стали плакать вместе. А мама сказала — зачем ты при Вареньке, могла бы мне тихо сказать! А тетечка Лида меня схватила обнимать, а от самой противно коньяком пахнет, и говорит — она у тебя уже не маленькая, девятый год пошел, пусть знает, что у нас в семье творится!

А я смотрела вниз.

И мы снова поехали в больницу. В дом этот престарелый, вот. А там мои рисунки на стене у бабулечки, ведь вчера мы только ездили, и день рождения у нее был. Дядя Леонид уже там был, говорил с полицейским, а другой там вспыхивал фотокамерой, и врача позвали, и медсестер, хотя сегодня воскресенье, но они приехали. Одна плакала тоже, и дочь дяди Леонида плакала, а у нее уже свои детки есть, мои племянники. И жена дяди Леонида, она потом приехала, и стала ему в ухо говорить, а я слышала, она стала говорить, что Варвара новое завещание не успела оформить, и что ей-то хорошо ясно, чьих рук это дело. И на тетечку Лиду показала. Это потому что тетечка Лида с бабулечкой Варварой еще месяц назад сильно поссорилась, я помню, она тихонько маме моей говорила, что больше не может выносить это хамство, эти маты, что мать ее всегда ненавидела, и пусть подавится, но она, тетя Лида, в дом старелых больше не пойдет, вот. Но дядечка Леонид сказал жене, ты что несешь, помолчи. А сам стал звонить куда-то. Тогда его жена стала меня гладить и жалеть.

А я смотрела вниз. А что еще делать?

У тетечки Лиды тоже есть сын и дочка, но они не приехали, только звонили нам все. Зато полицейские вызвали дядечку Федора, он мамочке моей двоюродный брат, и тоже был вчера у бабушки, когда мы торт резали. Дядечка Федор приехал и стал кричать на врача, что Варварины дети мать с рук спихнули, а он, племянник ее в дом устроил, а теперь его тетку как собаку тут удавили, и он этого так не оставит. А моя тетечка Лида ему сказала — Федя, еще бы ты не оставил, ты ее боялся, ты же знаешь, что мать тебя могла лет на десять посадить, после того, что ты с братцем натворил, вот. Тут все стали кричать разом.

А на палате бабушки была лента такая полосами, чтоб никто не входил, и тут жена дяди Леонида стала маму за меня ругать что зачем ребенка взяла, такое потрясенье, ее бабушка любимая, и стали меня жалеть, а я кивала, и смотрела вниз, а что еще делать.

А потом пришел дядя полицейский следопыт, то есть сле-до-ватель, вот, и сказал, что всех надо опросить, кто когда у бабулечки был, а тетя Лида стала плакать и кричать что это безумие, что ее мать только что восемьдесят пять отпраздновала, и никому не мешала, но следователь сказал что будет спрашивать по одному, а потом всех еще вызовет, и чтоб прекратили орать.

И все стали вспоминать, кто же последний у бабулечки был, и дядя Федор сказал, правда тихо, что мы как герои какой то там Гаты-кристи, и тут приехал нотариус, весь злой, оказалось его моя мама вызвала. Все стали его спрашивать про завещание, потому что там большая квартира, в которой сейчас дядечка Леонид, и еще оказалось, что у бабулечки Варвары еще и та квартира ее, где живет бывшая жена дядечки Леонида, она хорошая кстати, она со мной играла. И еще пол дачи с причалом, и какие-то голубые мишки. Нет не мишки, какое то другое слово, нотариус сказал, но больше сказал ничего не имею права аглашать. А полицейские ругались с врачом и еще с охранником и медсестрой, вот. Ну не ругались, но все спрашивали как так никто ночью не зашел, где ночная смена, а ночной смены то и нету.

А тетечка Лида вдруг как закричит — ясно что ночной смены нет, мать ее ту сиделку сучку вписала в предыдущее завещание, я точно знаю, та Ритка или как ее, порхала вокруг полгода и облизывала, чтоб чужое урвать... А дядя Леонид сказал моей маме — ты то что воешь, мать тебя последыша больше всех любила, вон и внучку Варей назвала, и кольца ей завещала, а там одних колец, дед-то был генерал-полковник, но дело не в кольцах, сказал дядечка Леонид, а дело темное, и что ему мать накануне еще дня рождения сказала что боится, как бы ее тут в доме старелых не прикончили, и что он спросил — мама, кто тебя хочет прикончить, а она ответила что сынок, хочу чтоб вы жили в мире, и он сразу понял, что это кто-то из его младших сестричек, кто остался без генеральской квартиры, но хрен вам, это его, он скорее все сожжет чем отдаст, он там родился.

А мама моя опять заплакала, и сказала — давитесь вы. А следователь всех спрашивал и записывал, кто же тут был, и когда, а потом потер себе голову, и сказал что сил его нет, что всех вызовет в управление, вот, и все под этой, как ее, подпиской будут, и тут приехала Полина, бывшая жена дядечки Леонида, и чуть не подралась с его теперешней женой, вот. Потому что та стала кричать много гадких слов что еще неизвестно от кого у той дети, а эта стала кричать, что вы все больные, а охранник сказал про Полину, что она сюда ночью дважды приезжала, и тут все стали спрашивать — ты зачем к нашей бабулечке Варваре ночью ездишь?

И тут врач сказала про меня — как не стыдно, зачем привели ребенка. Врач меня взяла за руку и повела в кабинет, сказала хочешь печенья с чаем, ты наверное очень любила бабушку, какой ужас. А сказала да, очень любила.

И смотрела вниз. А что мне еще сказать. Я стала пить чай с овсяными печеньками, и смотреть пасьянс, вот.

А там взрослые все снова говорили, и плакали, и шептались, и все спрашивали, кто вчера был последний, и когда пришел охранник, который обходит вечером комнаты. Вместе с медсестрой они ходят, смотрят, чтобы все было закрыто, вот. Потом моя мама громко на всех закричала, это потому что получилось, что мы с мамой последние вчера у бабулечки Варвары сидели. А мама сказала — ну хорошо давайте судить меня, я с дочкой пришла и ушла, и сестра в палату заходила, нас видела, и этот вот охранник внизу уже пришел. И вообще, сказала мамочка, вы все больные, вы с ума сошли, Леонид и Лида, что вы смотрите так, что вы так смотрите, а тетя Полина сказала давайте спросим этого парня охранника, где он. Охранник пришел, он там у сестер сидел, он сперва грубо стал отвечать, но потом сказал что заходил в палаты к больным уже после нас с мамочкой, и что бабулечка была тогда жива. И что если надо он в суде тоже так скажет, вот. Тут кто-то спросил, откуда он знает, что мы с мамой уже ушли. А он ответил, дядя охранник, что конечно знает, потому что мы поздоровались, и пошли в кафе которое у них тут внизу. А он пошел наверх, к медсестре, и они стали вместе смотреть окна и двери на ночь.

И больше ты никого не видел, спросил дядя Федор. Так посещения закончились, уже дверь на запор, сказал охранник. Девочка еще назад прибегала, сказал он. Какая девочка, спросил дядя Леонид. Ну так эта, которую с мамой то последними выпускал. А где ребенок, спросила тетя Полина. Варенька, ты где, закричала мамочка. Я тогда чай дальше пить не стала, пошла к ним. Варенька, спросила мамочка, ты разве назад к бабушке возвращалась? Когда ты могла возвращаться, это неправда, мы же вместе в кафе были. Когда ты в туалет пошла, ответила я. Я там наверху рюкзачок же свой забыла. Забрала рюкзачок и пришла, вот.

Ну вы же не думаете на ребенка, спросила строго-строго всех тетенька врач, которая мне чай давала. И даже меня обняла. А я смотрела вниз. А что я могла сказать?

Я все время смотрю вниз.

Россия. Город Т.

— Что это за дрянь у тебя? Пятна какие-то... — Юлька взмахнула гривой, приподняла голову, выпутываясь из его настойчивых рук. Серж с трудом вернулся в реальность, еще не вполне соображая выпустил дым, только потом с трудом сел.

— Да где? Ты о чем?

— Где-где! — передразнила она, вытирая рот, — Да именно там, где ж еще!

Серж передал ей косяк, скатился с матраса, дополз до выключателя. Голова кружилась, тело звенело, хотелось плыть и лететь, лететь и плыть. В зеркале он видел свои громадные зрачки, ее затуманенный, но недовольный, опять недовольный взгляд, кучу их скомканной одежды.

— И под мышкой, левой! — зло добавила она.

Он долго разглядывал три фиолетовых пятнышка под мышкой, затем поднял ногу, попытался заглянуть себе в пах, но не удержал равновесия, и свалился на корзину с бельем.

— Аллергия какая-то, — пробурчал он, — Ерунда, не чешется ведь. Да что ты уставилась, ни с кем я не был, клянусь... Да погоди ты, куда?

Но Юлька уже не слушала, включала душ.

— И я еще вчера тебе хотела сказать, — она выглянула из-за клеенки с наполовину мокрой головой, — У тебя воняет из раковины, и из ванной тоже. Чистить надо, ты тут грязью зарос!

— Да ну, на хрен... — он повалился навзничь на матрас. Комната плыла и летела, — Ничем не воняет...вечно ты... — и заснул. Последнее, что он увидел, засыпая — фиолетовые пятна на запястье, рядом со старой татухой.

Ближний Восток. Где-то на границе с халифатом.

— У вас пять минут, полковник не может долго здесь находиться, — смуглый мужчина в белом отворил дверцу Ландкрузера. Встречающие коротко поклонились. Два бородача в маскировочных комбинезонах, с оружием, один маленький, плотный, в широких штанах и традиционной безрукавке белуджей, и двое европейцев в хаки, заросших щетиной, оба в темных очках. Из джипа легко выбрался крупный усатый мужчина в штатском. Военный приподнял полог длинной армейской палатки. Внутри, на столе, помимо двух включенных ноутбуков, стоял открытый чемоданчик с оборудованием связи, и лежала открытая карта, или скорее — технический план каких-то коммуникаций.

— У нас есть данные, что первый этап идет успешно, — на неплохом фарси заговорил старший европеец, — Канал переброски надежен. Еще две недели, и можно начинать.

— Что произойдет, если ваш канал обнаружат? — спросил полковник, склонившись над планом, — Если ваши посредники даже намеком упомянут имя...

— Это исключено, — поклонился толстяк в черной жилетке, — Всех посредников мы немедленно устранили. Теперь ситуация развивается...сама по себе. Мы сделали так, что в случае...обнаружения, точнее сказать, обнаружение произойдет в любом случае, — подозрение упадет на местных сепаратистов.

— Очень хорошо, — кивнул полковник, — у вас максимум 17 дней, вы поняли? То, что требуется, я вам привез, — он махнул ладонью. Провожатый быстро выставил на стол плоский кейс, показал всем содержимое, — Здесь два миллиона. Продолжайте. Иншалля.

— С нами бог, — кивнул белый в черных очках.

Россия. Город Т.

— Не пойму, чем воняет? — Алехин выгреб из-под раковины груду бутылок и банок с домашней химией, — Нина, посвети мне! У нас вообще "крот" есть?

— Так я же на той неделе заливала! Так и стекает-то свободно! — супруга старательно держала фонарик, пока Алехин закреплял разводной ключ, — И вправду, разит, будто помер кто-то.

— Ничего...чисто, — Алехин недоуменно потряс патрубком, — Нечего прочищать. Завтра позвоню, пусть разбираются, откуда такой смрад.

Он выбрался из-под раковины, резко разогнулся...и очнулся на ковре, с дикой болью в затылке и мокрым полотенцем на лбу. Рядом сидела насмерть перепуганная жена, и суетились двое в халатах и масках.

— Все в порядке, — врач собрал инструменты, — Инсульта нет, сердце здоровое. Я ничего не нахожу... Теперь так. В новостях еще ничего не говорили, но есть опасность, что в городе эпидемия. Какой-то необычный штамм кори. Я потому и в маске. И мне ваша сыпь не нравится. И у вас тоже, — доктор указал пальцем на супругу Алехину, — Немедленно покажитесь специалисту.

"Скорая" уехала. Алехин боязливо трогал пальцами россыпь фиолетовых прыщей. Еще утром было всего три штуки. Откуда они взялись? Жена беззвучно плакала, исследуя свои щеки в зеркале.

— Да красивая ты, не боись, — хохотнул Алехин, — Этот со скорой же сказал — корь. Пей чая больше, через неделю само пройдет...

С этими словами он второй раз за день упал, но на сей раз ничком, и исторг из себя обед и завтрак, и все жидкое, что есть в желудке, а когда жидкое там закончилось, Алехина продолжало рвать кровью, и рвало до тех пор, пока он не потерял сознание, и не обмяк вздрагивающей кучей. Но вторично вызвать "скорую" было уже некому. Жена Алехина лежала рядом с супругом, одним мертвым глазом глядя на себя в упавшее зеркальце.

Ближний восток. Столица одного королевства.

— Сюда, господин посол, — двухметровый красавец в песочного цвета кандуре распахнул дверь, — Шейх ждет вас.

Однако человек в лимузине подождал, пока позади плотно не закрылись четырехметровые ворота усадьбы.

— Рад вам, друг мой, — шейх держал на кожаной рукавице хищную птицу, и кормил ее кусочками мяса, — Итак, сегодня мне стало известно, что несколько высокопоставленных особ из соседней страны...весьма высокопоставленных, друг мой, приняли приглашение посетить Москву.

— Но...друг мой, — вскинулся собеседник, — Я бы уже знал...

— Об этом вы знать не можете, — шейх передал птицу слугам, и перешел на английский, — Решение принято прошедшей ночью. Официальную дату объявят быть может, послезавтра. Поймите, друг мой, это редкий случай. Действительно редкий случай. Это вам не саммит, который мы с вами...ожидаем.

— Да, да, — на гладком, ничем не примечательном, лице посла отразилось сильное волнение, но он тут же взял себя в руки, — Но...возьмется ли кто-то из высокопоставленных особ?

— За это не волнуйтесь, — шейх широко улыбнулся в бороду, и как всегда напомнил послу доброго Санту с детского календаря, — Вы спрашиваете себя, как купить человека, который может купить вас? Это не понадобится. Друг мой, у иных высокопоставленных особ случаются например, проблемы с детьми. Дети порой плохо себя ведут, особенно вдали от родины. Порой даже обычный фотоснимок, на котором ребенок творит непристойности, способен заставить его родителя делать все, что нам нужно.

— Как вы правы, мой мудрый друг, — кивнул посол, — Дети — это святое.

Россия. Город Т. Кабинет главы администрации.

— Илья Петрович, к вам начальник очистных, — помощник пропустил в кабинет всклокоченного Волгарева. За длинным столом уже не стесняясь, курили начальник полиции, главный эпидемиолог, директор СЭС, военный из округа, и еще трое из администрации, имен которых Волгирев не помнил.

— Пришли результаты всех прораб, — отдышавшись доложил Волгарев, — На очистных сооружениях вода в порядке. Я уже докладывал, мы ежедневно проверяем...

— Да знаем уже, садись, — коротко махнул глава, — Лев Сергеич, что там, продолжай?

— Так вот, значить... — эпидемиолог трясущимися руками дергал на столе бумажки, — Из сельских районов вызовов почти нет...только город, значить, и это не вирус...там где нет центральной каналзации, нет и признаков заражения. так вот, значить...

— А что же это, если не вирус? Бактерия? — осипшим до шепота голосом спросил седой военный.

— Это — нечто, что живет в канализации, — отважился начальник очистных, — И не просто живет, а стремится вверх, и свободно минует водяные замки в уборных. Проблема в том, что это..эти микроорганизмы крайне нестойки в воздухе, очевидно они ищут...хм...носителя.

— Илья Петрович, — передил врача начальник полиции, — Мне только что доложили — в том госпитале, что мы для города развернули с утра в Заречье, — умерли уже шестнадцать человек. Там сейчас драка, стреляют, я должен ехать. Думайте что хотите, но я уже сообщил по команде. Вы обязаны ввести карантин. Никого не выпускать из города. И вызвать помощь. Немедленно.

Никого не слушая, начальник полиции почти бегом пересек приемную, ворвался в туалет, и упал на колени перед унитазом. выплюнув последнюю порцию крови, поднес к уху телефон:

— Але, Галя, бери детей — и ближайшим рейсом в Европу... Заткнись! Извини. Слушай меня. Да, куда угодно. Хорошо, через Москву...

Телефон выпал из его рук, и тонко пища женским голосом, покатился по кафельному полу. Но поднять телефон было уже некому.

Москва. Кремль. Зал приемов.

Отстояв очередь для рукопожатия, он выждал еще немного, пока братья, журналисты, и толпа встречающих чиновников не начали перемещаться в большой банкетный зал. Только потом повернулся, взглядом подозвал кого-то из охраны, и попросил проводить себя в уборную. Оставшись один, запер за собой дверь, коротко помолился, затем приподнял белоснежную кандуру, извлек из крошечного кармашка то, что полагалось, и бросил в унитаз. У них тут замкнутая система очистки, вспомнил он. Замкнутая. И чистая вода своя. Не та, которой пользуются прочие жители столицы... Проклятье. Он все сделал. Главное, чтобы никуда не выплыла эта история с дочерью. С ее британским дружком. С наркотиками. Он все сделал ради семьи. Он решительно нажал на клапан, и крошечная прозрачная капсула унеслась в глубину.

— Ваше высочество, — в дверь робко поскреблись, — Вы здоровы?

— Уже иду, — он натянул на лицо приветливую улыбку, — Слава Всевышнему, я здоров как никогда.

Я тебе Сердце вырву!

— Заходи же! — Валька втащила Роберта в прихожую, и сразу — в комнату, зажав ему рот ладошкой. Роберт никогда не видел подругу в таком состоянии. Одежда и лицо в пятнах, руки — кое-как обмотаны бинтами.

— Молчи! Молчи! — Валентину трясло, — Какое счастье, что ты пришел! Я все сделала, как ты сказал...взяла твою монетку двухкопеечную...поехала и нашла Ту телефонную будку. Которая вроде как может исправлять прошлое...И позвонила. И вот...

Роберту послышался звук. Будто кто-то с силой ударил в стену, и словно женский голос. Валентина вздрогнула..

— Ты позвонила? И что? Ты...тоже смогла вернуться в прошлое? Ты смогла что-то исправить?

— Исправить? — Валентина задергалась в визгливом хохоте. — О да!...

-------------------------------------------------

Телефонная будка исчезла, едва я поднесла к уху трубку. Я сидела на тахте, в старой бабушкиной квартире. Из зеркала на меня пялилась девчонка пятнадцати лет, со впалыми щеками, и кретинской накрашенной челкой. Это я. Девятый класс. Едва открыв глаза, я знала, что день – тот самый. Несколько секунд я в упор пялилась на циферблат. Часы шли, но слишком медленно. Маятнику требовалось не меньше полминуты, чтобы качнуться из стороны в сторону. Ходики издавали низкий бормочущий звук. Наверняка я сплю. Могу ли я выйти из дома и убежать? Ведь если я уеду, прямо сейчас…

Для Юльки ничего не изменится. Ее зарежут. В ванной.

От звонка я подпрыгнула и прижалась к стенке.

Это звонила она, Юлька. Ноги сами понесли меня к двери. Юля. Юлька. Юлечка. Отлично, сказала я вслух. Если проснуться не получается, мне что, предстоит прожить все заново? Я знаю, как она погибнет.

— Валя, ты тут? – Юлькин веселый голос, приглушенный слоем дермантина.

Юлька колобродила с Аликом Ермоловым, она жутко задирала нос, что за ней бегают такие взрослые пацаны. Алик был старше на три года, из очень приличной семьи. А я...Десять лет я рыдаю на кладбище.

— Да, сейчас открою.

Я вовсе не собиралась отвечать, но рот сам раскрылся. Как вам трепаться с человеком, которого давно черви съели?!

— Валь, у меня Ермолов и Удугов сидят, вместе, ты не поверишь! – она шкодливо захихикала. – У тебя чай есть? Ермолов с тортом приперся, прикинь. Ой, а давай к нам, вместе с них побалдеем…

— И что они, как это они оба у тебя? – подмигивая, зашептала я, прикрыв рот. Краем глаза я видела в зеркале свое румяное азартное личико. Конечно, это же так увлекательно, когда к подруге одновременно вваливаются оба любовника!

— Юлька, ты куда делась? – из глубины ее квартиры донесся ломкий тенорок Ермолова.

В армии Алика Ермолова засунули в стройбат. Ему повезло попасть в часть с пацаном из его двора – с тем самым Удуговым. Что-то у них там произошло, Алик что-то украл, и его едва не затоптали сапогами. Удугов Алика отмазал, своей грудью закрывал и кого-то порезал. На год загремел в штрафные войска. Алик демобилизовался и прибежал к Юльке. Юльке он был уже никак, но зачем-то решила с ним спать...

Тем временем мы снова мило щебетали. Как тогда, десять лет назад.

— Ты. Послала. Ермолова?! А этот что?

— Ха-ха-ха, Удугов, уголовник этот? Его тоже послала. Надоел. Я им обоим сказала, что уезжаю!

Мне хотелось врезать ей, втащить в дом. Левой рукой, тяжелой как гиря, я взяла ее за локоть. И время сдвинулось. В комнате нормально защелкали ходики. Но ненадолго! Юлька упорхнула, грохнула дверью.

Ермолов бегал за Юлей хвостиком. И тут выпустили из штрафбата его дружка Удугова. Юлька поглядела на все эти наколки, послушала примочки блатные, и… И закрутила роман с обоими.

Десять лет спустя. Я с трудом отлепилась от стенки и пошаркала в кухню. За стеной еле слышно смеялись, что-то упало, загремело, потом врубили музыку. Вот оно. Часы грохотали на весь дом. Я все вспомнила. Я ведь тогда почувствовала, когда Юличку убивали. Ее могли бы не убить, если бы трусиха Валя тогда выскочила в коридор. Если нажала бы на все звонки, вызвала бы полицаев, подожгла бы соседскую дверь.

Ходики хрипели, шли все быстрее...и вдруг снова резко замедлились.

Я попыталась еще раз. Это оказалось трудно. К тому моменту, как я добралась до входной двери, взмокла. Замок не поддавался, его словно приварили. Уцепившись двумя руками за дужку, я сдвинула ее с места. Дверь открывалась так медленно, будто с той стороны ее держали трое. Преодолевая резиновый воздух, я доковыляла до Юлькиной двери. Повисла на кнопке звонка и ждала, пока внутри защебечет электрическая птичка. Потом я развернулась и стала бить в ее дверь пяткой. Била и била, но звук получался смазанным, негромким шлепком, точно выбивала подушку.

Десять лет назад я постучала и позвонила, но никто не открыл. И я поскакала по своим делам. Хотя знала, что она там с ними, с обоими, с пьяными. Вернулась я вечером, когда во дворе стояла полицейская машина. Ермолова забрали тепленьким, он не сопротивлялся.

Юлька над ними издевалась, что они два лоха, потом они озверели. Они поймали общую любовницу уже возле входной двери. Алик держал, а Удугов душил проводом от торшера. Когда стало ясно, что девочка мертвая, они отнесли ее в ванную. Удугов сказал, что надо вскрыть вены, чтобы сошло за самоубийство. Потом он сказал Алику, чтобы тот сидел, а сам побежал добывать алиби. При этом не забыл прихватить серебро.

Десять лет спустя. Я продолжала монотонно долбить ногой в соседскую дверь. И чем дальше долбила, тем быстрее тикали ходики у нас в прихожей. Что-то я делала правильно. Когда с той стороны провернулся ключ, я почти не удивилась.

— Валь, ты чего? – она высунулась, раскрасневшаяся, веселая.

— Пойдем со мной, на минутку, — поманила я. Как я только сумела выдавить эти пять слов. Юлька что-то бурчала, но шла за мной. Сценарий крошился, часы уже не тикали, громыхали.

— Юлька, ты куда, мы еще не договорили! – это Удугов, его гнусавый тенорок воткнулся мне между лопатками, словно тюремная заточка.

Едва Юлька очутилась в нашей квартире, я развернулась и захлопнула дверь. Задвинула засов, повернула предохранитель.

— Валь, ты чего? – подружка еще улыбалась, но как-то криво.

Дверь дернули снаружи.

— Эй, вы там чего? Валька, ты дома, что–ли?

— Иди сюда, мне надо кое-что тебе отдать, — как можно ласковей я поманила Юльку к чулану. Она пожала плечами, криво улыбнулась, шагнула за мной. Те ругались на лестнице.

— Кто там? Да эта, соседка ее звезданутая.

— Дверь заперла, сучка.

Я прекрасно слышала их голоса. Ермолов тоже вышел на площадку. Дверь дернули с удвоенной силой. Из замка выскочил шуруп. Собачка погнулась. Хотя бабушкин замок нелегко оторвать.

— Валя, тебе плохо? Подруга, зачем мы сюда? – Юля нервно захихикала, очутившись между полками с вареньем и грудой старых пальто.

Пока она не очухалась, я шагнула назад и заперла чулан на задвижку.

— Открой, дура! Открой! — орали на лестнице, — Я тебе сердце вырву!

— Ты что, в психушку захотела?

Они качались на лестничной клетке, готовые на все. Юлька уже колотила изнутри в дверцу чулана. Я схватилась за край гардероба, потянула на себя, намертво задвинула дверь в чулан. Как мне хватило сил?! Обычно этот шкаф еле сдвигали трое. Юлькины вопли стали глуше. Замок на входной двери подпрыгнул. Вылетела длинная щепка. Засов уже не держался прочно. Я заметалась по квартире. Ко мне в дверь бились не два пьяненьких обиженных пацана. Против меня ополчилось что-то совсем иное. Замок повис на одном шурупе. Надежный стальной запор стал выгибаться. Юлька без устали долбила кулачками, гардероб шатался.

— Валя, выпусти меня, ты с ума сошла?

Тут я вспомнила. Я рванулась в комнату родителей. За шкафом у папы лежал скрученный автомобильный трос. На ходу разматывая проволоку, я пулей вернулась в коридор. Дела обстояли совсем худо. Юлька прилагала кучу энергии, чтобы поскорее очутиться в ванне с перерезанными венами. Входная дверь ходила ходуном. Там уже не перекликались пьяные мальчишеские голоса. Там ревело и сопело нечто.

Мне дьявольски повезло, что дверь отпиралась наружу. Непослушными пальцами я защелкнула карабин троса на стальном кольце от старого-престарого дверного крюка. Крюк держался на крестовине со сквозными болтами. Разматывая трос, я изрезала руки. Пробежала через весь коридор, толкнула дверь в ванную. Труба! Одной ногой пришлось встать на умывальник, другой – упереться в стиральную машину. Скрипя зубами от натуги, я трижды обвила трос вокруг черной фановой трубы и защелкнула второй карабин. В ту же секунду трос натянулся рывком, меня ударило в бок. Нога соскочила с гладкого умывальника, и я грохнулась на кафельный пол. Ржавая проволока натянулась, как струна. Петля вокруг трубы дергалась, сдирая краску. Цепочка на входной двери порвалась. Замок валялся на полу. Засов вырвало из гнезда.

За дверью рычали. Но крюк держал. Я попыталась подняться. Голова точно прилипла к кафелю. Волосы пропитались чем-то липким и горячим.

— Юля, — сказала я. – Юля, прости меня.

Гирька на ходиках оторвалась и упала. Стрелки встали. И стало тихо. А потом...я открыла глаза...и очутилась дома. Здесь.

------------------------------------

Валька заплакала и уткнулась Роберту в плечо. Ее неловко забинтованные руки торчали в стороны.

— Ну, ну, не хнычь, я с тобой, все позади...

— Ты ничего не понял! — она резко отпрянула, — Ничего не позади! Это ты меня отправил в ту телефонную будку! Ты меня как-то загнал в прошлое! Идем со мной! — толкнула дверь в коридор, и щелкнула выключателем.

Роберт ненадолго прирос к полу. Вдоль ковровой дорожки змеился рваный автомобильный трос.Огромный старинный гардероб, которого прежде здесь никогда не было, порвав верхушкой натяжной потолок, перегораживал угол коридора и вход в кухню.

— Там... — Валька прижалась к стене, — Только не трогай...

Роберт сделал шаг к гардеробу. Старые шубы, сапоги, узлы, валенки вздрогнули, подпрыгнули. С той стороны, где в новой квартире Носиков была глухая стена, в гардероб что-то ударило. Еще и еще раз. Роберт заставил себя заглянуть в щель. Он уже знал, что увидит. За гардеробом оказалась чуть приоткрытая дверь чулана, с оторванной задвижкой. Открыться дальше ей мешала могучая задняя стенка шкафа. В дверную щель просунулась тонкая девичья рука, с окровавленными, разбитыми пальцами. Ногти заскребли, раздирая в клочки обои.

Роберт отшатнулся, едва не упав. Сердце лупило в горле.

— Валя, Валечка, выпусти меня! — прохрипел тонкий голос из-за гардероба.

— Валечка миленькая подружка...мне плохо...где я? .

Валя Носик смотрела на Роберта стеклянными глазами, двумя руками зажав себе рот.

— Ей...этой твоей Юле должно быть пятнадцать лет? — выдавил Роберт, наблюдая, как чуть заметно ползут по полу толстые ножки гардероба.

— Выпусти меня дрянь... — басом заржали за шкафом, — Я тебе сердце вырву!