«Скелеты» М. Кабир

«Белая лилия черной зимы» одиноко дрожит в замызганной витрине Варшавцево. Провинциального городка, теплого и уютного, как чан с кислотой. До дрожи знакомого голодной изнанкой. Не так важно, что в вашем родном Усть-…ске Ленин указывает не на рюмочную «Терем», а на «МакДональдс», а вместо Хью Джекмана, на прохожих взирает Дейенерис Таргариен. В таких городках жители, утром прочитав статью о Чикатило, вечером пройдут мимо зовущей на помощь девчонки и не подумают набрать «02», но до последнего будут говорить и верить, что равнодушие и черствость – черты обитателей мегаполисов. И в тоже время, Варшавцево — заточенное в бутылки тепло, разлитое по стекляшкам лето. Детство общее для всех, с содранными коленками и невкусными болячками. И для каждого свое с привкусом скрипящей на зубах земляники. Неповторимое и невозвратное, как первый поцелуй (с подругой на веранде закрытого детского сада), как первый секс (неловкий и неуютный, ведь за стенкой родители смотрят сериал). Чудесное место для явления нового Бога и событий романа «Скелеты» М. Кабира.

Кабир – автор беспощадный. Он в самом начале романа отбирает у читателя плед из антибабайной шерсти, чтобы с громким хлопком убить шарик у него за спиной. Разбрызгать по страницам страхи, как капли крови больного СПИДом татуировщика. Одна капля — смерть, другая — боль, третья — утрата собственного Я. Капли собираются в багровые лужи, кровь сворачивается, засыхает. По страницам в ржавой корке бегут трещины, заставляя иногда отодвигать книгу, чтобы нарисованная картинка стушевалась, схлопнулась. Иначе от мыслей навязанных автором не избавиться, как от желания «спрятаться в маме» от большого и страшного, ждущего за фанерной стеной. Такой образ уже не удастся выковырять из сознания, а ведь роман полон метафор, сравнений и приемов куда более насыщенных и ярких. Настолько, что хочется потрогать, почувствовать подушечками пальцев щекотание ворса ковра-убийцы. Вдохнуть с него пыль — частички кожи покойника. Кабир вкрадывается в мозг и под кожу, неуютной чесоткой, навязчивыми состояниями, желанием снова и снова дергать ручку двери, проверяя заперто или нет. Умело пугает читателя, который любит бояться. Прибегая к помощи мифологии, психологии и языка, живыми красками выписывает героев и их скелетов, шев. Даже мертвые на страницах дышат, любят, ненавидят, втягивая читателя в свой мир, заставляя сопереживать и сочувствовать.

Зло на страницах романа физически ощутимо и реально. Полиция и церковь априори бессильны, помощи сверху и свыше ждать бесполезно. В Варшавцево даже церкви нет, только две сколоченные друг с другом деревяшки. Светлой потусторонней силой, приходящей на помощь главным героям является дух убитой девочки. Сами герои не бросаются в схватку со злом, даже наоборот уступают ему, прячась за обстоятельствами, как за дверью с защитным амулетом. Повествованием не предусмотрены поблажки, как если бы читатель выпутывался из паутины сам, используя собственный опыт и знания. Черпая подсказки в доступном источнике – кино. Герои вызывают духов, как в «Уиджи» и «Дьявольской доске». Сжимают рукоятку ножа, как у того маньяка из фильма. «Никаких разборок в духе «Шоугелз» пишет Кабир про Нику и перед глазами четкая картинка: девушка у шеста, окруженная узкоглазой, истекающей потом и похотью толпой. «В Штатах все гинекологи» всплывает в памяти неточная цитата. Ностальгией пахнут кассеты и диски с «Криком» и «Восставшим из ада».

Если подбирать кинематографическую аналогию самому роману, то на ум приходит «Триумф воли» Рифеншталь. Кадры, где белокурые парни и мальчишки улыбаются в объектив кинокамеры, чтобы спустя годы, с Богом на ременных пряжках выжигать села и города, распиная пулями жителей. Эти мальчишки — секреты, скелеты, шевы невинные и почти забавные в детстве, со временем вырастающие в монстров, которым тесно и неуютно в скрипучем шкафу. В романе они выбираются наружу — символы одновременно и разрушенных воздушных замков, построенных в школе, и пороков, выглядывающих из заплесневелых уголков души. Юркие мысли и мыслишки. Странные фантазии, что нож смотрелся бы в животе жены лучше, чем на кухонном столе. Вытянутые из темноты недостатки близкого человека, мелочи, из которых рождается раздражение, переходящее в желание зубами впиться в губы, оторвать, прожевать и выплюнуть, пока лоснящаяся от гноя Анна Николь Смит сыто хихикает за спиной.