Сколько нежных дам (убедившись, что их не слышат мужья) возрыдали, когда учтивый Анавальт покинул двор графа Эммерика, – того сказать невозможно. Во всяком случае, число их оказалось велико. Были, однако, – гласит повесть, – три женщины, чья скорбь оказалась неутешна; и они не плакали. Тем временем – тайные печали остались за спиной Анавальта, мертвая лошадь лежала у его ног, а сам рыцарь стоял на распутье и с некоторым сомнением разглядывал внушительных размеров дракона.
– Отнюдь, – сказал дракон, укладываясь поудобнее, – отнюдь нет, ибо я только что пообедал, а физические упражнения на полный желудок вредны для здоровья, поэтому битвы не жди. Добро пожаловать в Чащу Эльфхейма. Иди своей дорогой.
– И все же, – ответил Анавальт, – что, если я напомню о твоем долге и дьявольской натуре? что, если буду настаивать на смертельном поединке?
Когда драконы, лежа на солнцепеке, пожимают плечами, их тела идут долгой зеленой блистающей рябью.
– Тогда победа останется за тобой. Такая у меня работа – быть сражаему в этом мире, где у всего есть две стороны и каждому дОлжно опасаться оборотной. Скажу тебе откровенно, усталый путник: все мы, ужасные создания, которые приятно разнообразят дорогу к Оной Деве, для того здесь и сидим, чтобы нас побеждали. От этого путь кажется труднее, и вы – те, у кого в теле есть душа, – преисполняетесь решимости дойти до конца. Наша тонкая Королева давным-давно поняла, что нет способа вернее заманить мужчину на пеструю мельницу, чем уверить его в своей недоступности.
Анавальт на то:
– Вполне понимаю; однако сам не нуждаюсь в подобных приманках.
– Ага, значит, ты не был счастлив там, где у людей есть души? Наверное, ты недоедаешь: если питаешься регулярно, остальное уже не так важно. И точно! Усталый путник, а ведь в твоих глазах голод.
Анавальт ответил:
– Давай не будем обсуждать ничьи глаза, ибо не голод и даже не дурное пищеварение ведет меня в Чащу Эльфхейма. Дракон! Очень далеко живет та, на которой я женился десять лет назад. Мы любили друг друга, деля благородную грезу. Сегодня мы спим вместе и грез не видим. Сегодня я выступаю в пламяцветном атласе, и вслед за герольдами вхожу в светлые залы, где короли ждут моего совета, и всё, что я скажу, становится законом для городов, которых я даже не видел. Владыки мира сего полагают меня мудрецом и твердят, что нет человека проницательней Анавальта. Но когда я, словно бы вскользь, поминаю об этом дома при жене, она улыбается, и невесело. Ведь жена знает меня, и мои силы, и мои успехи лучше, чем я сам хотел бы знать; и я больше не могу выносить этот всепрощающий взгляд и недоуменную боль, что за ним таится. Так что давай не будем обсуждать ничьи глаза.
– Ну, ну! – заметил дракон. – Если на то пошло, я думаю, что не подобает обсуждать свою семейную жизнь с незнакомцами – особенно если те как раз пообедали и собираются вздремнуть.
Усы лютого змия поникли, а сам он свернулся тремя кольцами вокруг столба, на котором висело объявление «В чащу не входить». Время, как видите, изнурило дракона и погасило блеск его чешуи; для него больше не находилось занятий в мире, где люди позабыли миф, в котором змий привык вести чудовищный образ жизни; так на склоне лет бездомный дракон стал охранять Чащу Эльфхейма.
И Анавальт оставил за спиной бесполезное и старомодное чудовище.
2
Повесть гласит, что, оставив за спиной бесполезное и старомодное чудовище, Анавальт направился в чащу. Он не думал ни о пахотных полях, ни о сундуках с монетами новой чеканки, ни о богатых поместьях, которыми владел в мире, где у людей есть души. Бредя по неверной земле, Анавальт думал совсем о другом. По правую руку от тропы показалось двенадцать существ: платья их были красными, волосы – зелеными, а браслеты на запястьях – серебряными. Все двенадцать были схожи обликом, возрастом и красотой; во внешности ни малейшего изъяна и ни малейших отличий. Тонкие и нежные голоса выводили плач, следуя звонкой мелодии: они пели о том, как прекрасно былое и ужасно теперешнее, и никто лучше Анавальта не понимал причин их скорби, но, поскольку женщины эти ничем не досаждали ему, то он и не стал вдаваться в их секреты. Итак, Анавальт шел вперед, и никто не преграждал ему путь, разве что кузнечик прыгал из-под ног да мелкая лягушка отползала с тропы.
А потом он увидел синего быка, лежащего поперек дороги.
3
Повесть гласит, что синий бык лежал поперек дороги – огромней и страшнее всех прочих быков; к этому повесть прибавляет, что части тела, дающие жизнь и смерть, у зверя были поистине выдающихся размеров.
Учтивый Анавальт воскликнул:
– О Нанди, яви свою милость и позволь мне без задержки пройти к пестрой мельнице!
– Подумать только, – ответил бык, – что ты принял меня за Нанди! Нет, усталый путник, Бык Богов бел, а этому ясному цвету нет места в здешней чаще.
И бык кивнул со всей важностью, тряхнув синими прядями, что росли между жестоких рогов.
– В таком случае, сударь, прошу простить мое заблуждение, вполне объяснимое величием вашего облика.
Говоря так, Анавальт и сам не понимал, чего ради он тешит чужое тщеславие – ведь бык этот был не более чем властителем Деликатной Скотины, которая пасется у росных прудов. Когда в мир пришел Искупитель, дела королевы Эльфхейма совсем расстроились, и ныне она могла позволить себе лишь самых дешевых слуг – ведь Боги ей больше не служили.
– Так ты полагаешь мой облик величественным! Подумать только! – заметил явно польщенный бык и щедро выдохнул голубое пламя. – В учтивости тебе не откажешь. Оно и не странно: ведь ты пришел из властного мира, где у людей есть души. И все же, как говорится, долг есть долг; слова – что лунные лучи, ими не насытишься; словом, я не вижу ни одной веской причины, по которой тебя стоит пропустить к королеве Ваэ.
Анавальт ответил:
– Я должен идти к твоей тонкой госпоже, потому что там, далеко, среди женщин, чьи тела мне дано было узнать, есть одна, которую я не могу забыть. Некогда мы любили друг друга; в те лучезарные дни мы, как я припоминаю теперь, безоглядно и наивно верили в то безумие, которое нами владело. А потом я вдруг охладел ко всему и обратился к более здравым материям. Она так и не завела себе нового любовника и живет теперь в одиночестве. Ее красота и живой смех давно исчезли, она стара, и в доме ее нет радости – а ведь она должна была стать нежнейшей из жен и счастливейшей из матерей. Когда я гляжу на нее, то в карих глазах, некогда ясных и лукавых, не вижу ненависти, лишь всепрощение и недоуменную скорбь. Нет разумных причин, отчего я должен думать о ней иначе, нежели о дюжине других женщин, которых знавал еще девами, – но сидит во мне какое-то неразумие, и оно не дает выбросить из памяти то, каким меня видела эта женщина.
– Ну, – сказал бык, зевая, – как по мне, что одна телка, что другая – разницы нет; и я понимаю, что для похода к королеве Ваэ любой предлог хорош, особенно в устах такого учтивого рыцаря. Так что перебирайся через мою спину и иди своим путем – туда, где больше нет ничего двустороннего.
И Анавальт миновал владыку Деликатной Скотины.
4
Итак, Анавальт миновал владыку Деликатной Скотины, и повесть гласит, что он углубился в Чащу Эльфхейма. Трубы не трубили перед ним, как бывало в те времена, когда великий лорд Анавальт шел по миру, где у людей есть души; чудеса, видневшиеся тут и там вдоль тропы, его не беспокоили, а он не беспокоил их. И Анавальт пришел к дому из нетесаных бревен, близ которого черный человек, одетый в козлиную шкуру, лаял по-собачьи, при этом странно жестикулируя. То (как знал Анавальт) был Раго, а в доме сидела, скрестивши ноги, Лесная Матушка, чья жизнь избавлена от всех обычных пороков и чья пища – рыжие козы и мужчины. Но по другую сторону от этой обители извращений на тропе валялись ржавый гвоздь и осколки стекла – вещи обыденные; а значит, кому-то удалось миновать и это препятствие.
Поэтому Анавальт ничего не ответил на непристойные приманки Раго и устремился вперед, к дереву, на котором росли не листья, но человеческие ладони. Они схватили и бегло ощупали Анавальта (тепла в них не было), а потом отпустили.
Теперь тропа вела его через подлесок, где росли лиловые цветочки о пяти лепестках каждый. Здесь Анавальт повстречал волков, и они какое-то время сопровождали его. Бегущих волков заметить нельзя, но в прыжке их серые тела на миг возникали среди кустов, а потом зелень вновь поглощала их; и волки хрипло кричали: «Жанико мертв!» Но все это уже не заботило Анавальта, и ни одно из див Эльфхейма не могло замедлить его шаг, пока наконец тропа, ведя все вниз и вниз, не привела рыцаря в край темный и сырой. Там стояли стражи с грязными желтыми плюмажами – стражи, на которых Анавальт глянул лишь раз, а потом миновал, отвернувшись. Мало радости было для него в этом краю: ведь в мире, где у людей есть души, Анавальт предавался забавам, и отдохновениям, и прочим радостям, за которые отчаянно хватаются люди, живущие под хваткой дланью смерти.
И в этом-то краю Анавальт встретил голого ребенка.
5
В этом краю Анавальт, как гласит повесть, встретил голого ребенка, чье тело изуродовала проказа: хворь эта сожрала его пальцы, так что удержать он ничего не мог, но лицо его почти не изменилось.
Прокаженный стоял по колено в груде пепла; и он потребовал, чтобы Анавальт объявил, какое имя теперь носит.
Когда учтивый Анавальт дал ответ. прокаженный сказал:
– Не по праву тебя зовут Анавальтом. Но мое имя все еще «Владыка Мира».
Анавальт на то, с печалью:
– Хоть ты и преграждаешь мне путь, обреченное дитя, я должен идти вперед, к мельнице Оной Девы.
– И чего ради ты ползешь к последней из женщин? Ибо она будет последней – предупреждаю тебя, усталый путник, который все еще выдает себя за Анавальта! – она будет последней из всех, из невесть какой долгой вереницы!
Анавальт ответил:
– К моей последней любви я должен идти из-за первой. Некогда я лежал под ее опояской и был частью ее молодого тела. В муках выносила она меня – даже тогда я мучил ее. Я не могу забыть ту любовь, что была между нами. Но я вырос из младенчества и оставил младенческое; я стал, как говорят, первым из баронов Мануэля; моими были сытная еда, пышные одежды и высокие слуги, два замка и славное имя – а что еще разумная мать может пожелать сыну? Но я не могу забыть ни нашей взаимной любви, ни веры в то, какая судьба меня ожидает! Я временами навещаю эту старую женщину, и мы по-дружески беседуем обо всем на свете, за исключением моей жены, а потом наши губы соприкасаются и я ухожу. Вот всё. Как странно, что некогда я был частью этой женщины, – я, который никогда ни с кем не был близок, да и не стремился к этому! Как странно слушать овации моей мудрости в делах государственных, слушать хвалу успехам Анавальта! Верно, и старая женщина удивляется этому. Не знаю в точности; мы уже не понимаем друг друга. Знаю одно: в ее слабых глазах, когда она смотрит на меня, даже теперь видны некая привязанность и недоуменная скорбь. И я знаю, что больше никогда не хочу видеть этих глаз.
– Ну, ну, что за эдиповы загадки! – сказал прокаженный. – Предпочитаю простоту и с некоторых пор недолюбливаю сложность. Так что от чистого сердца предостерегаю тебя – того, кто был Анавальтом: ты, человек утомленный и потерявший голову, направляешься к своей последней иллюзии.
Анавальт ответил:
– Скорей уж я бегу, очертя голову, от чужих иллюзий. Позади я оставляю блистающие мечи моих врагов, еще более смертоносное коварство друзей, которых я превзошел, и ярость нескольких мужей – но не потому, что боюсь их. Позади я оставляю недоуменные глаза тех женщин, что верили в меня, ибо невыносим страх перед ними.
– Раньше нужно было бояться, усталый путник, – прозвучал ответ. – В солнечную пору, когда я, Владыка Мира, мог с легкостью тебе помочь. А теперь – иди своим путем, как я иду своим. Есть некто, который, возможно, еще сведет нас когда-нибудь, но теперь мы расстаемся, и больше тебе не нужно опасаться ничьей оборотной стороны.
С этими словами изуродованный ребенок медленно осел в кучу пепла и исчез; Анавальт же двинулся вперед, по истоптанному пеплу, в тихое сердце чащи. Среди костей, разбросанных вокруг пестрой мельницы, которую поддерживали четыре столпа, ждала безмозглая Оная Дева.
6
Безмозглая Оная Дева, гласит повесть, ждала там, среди человечьих останков. Она поднялась и вскричала:
– Добро пожаловать, сир Анавальт! Но что ты дашь деве Ваэ?
И Анавальт ответил:
– Всё.
– Тогда мы будем счастливы вместе, дорогой Анавальт, и ради тебя я охотно заброшу свой чепчик за мельницу.
Она сняла красный чепец и обернулась. Она подбросила чепец ввысь. И так учтивый Анавальт уверился, что королева Эльфхейма – именно та, кого он и надеялся увидеть. Ибо со спины безмозглая королева была полой и серой, как тень; ведь дева Ваэ – лишь яркая тонкая маска женщины, и если смотреть со спины, она выглядит точь-в-точь как любая другая маска, не толще холста или бумаги. Так что, когда она вновь обернулась к нему и улыбнулась, словно в смущении отпихнув своей крохотной ножкой чью-то берцовую кость, Аванальт убедился, что Оная Дева и точно (если рассматривать ее под должным углом) – прекраснейшая и ценнейшая из иллюзий.
Он поцеловал ее. Он был доволен. Перед ним стояла женщина, которую он жаждал, – женщина, каких не найти в мире, где у людей есть души. У Оной Девы нет ни смертного тела, которое время превратит в пародию на самоё себя, а затем разрушит; ни мозгов, что породят грезы, до которых Анавальту никогда не дорасти; ни сердца, которое Анавальт разобьет. В этот уголок вечного покоя посреди Чащи Эльфхейма любви дорога закрыта – а значит, никто никому не сможет причинить слишком сильную боль. При дворе нежные дамы плакали по Анавальту, и трем женщинам не дано было излечиться от воспоминаний; но в Чаще Эльфхейма, где обитают лишь бездушные маски, нет ни памяти, ни слез, нет ничего двустороннего, и человеку больше не нужно опасаться ничьей оборотной стороны.
– Полагаю, мы здесь прекрасно уживемся, – сказал учтивый Анавальт и вновь поцеловал деву Ваэ.
ПРИМЕЧАНИЕ
Рассказ впервые опубликован в журнале «The Century» в декабре 1922 г., а два года спустя перепечатан в сборнике «Погремушки и четки» (Straws and Prayer Books), входящем в роман-эпопею «Биография жизни Мануэля» (Biography of the Life of Manuel).
Действие рассказа происходит в вымышленной Кэбеллом стране Пуатем в 1252 году; события «Тонкой королевы Эльфхейма» упомянуты в романе «Серебряный Жеребец» (1926): «...От него не укрылся слух, что Анавальт Учтивый покинул Пуатем, предупредив об этом лишь близких... А вскоре пришли сведения об Анавальте Учтивом и загадка его бегства была разгадана, но лишь много позднее были получены известия относительно его кончины, которую Анавальт встретил близ мельницы в Чаще Эльфхейма, ухаживая за хозяйкой этого зловещего места» (гл. ХХХ, пер. С. Хренова, с изм.).
Жанико – дьявол (см. романы «Таинственный замок» и гл. XLIII романа «Кое-что о Еве»). Прокаженный на куче пепла – Кощей Бессмертный, «который сотворил все таким, какое оно есть» (ср. главу XLIV романа «Юрген»). Почему он прокаженный, почему в облике ребенка и почему на пепле – понятия не имею.
The Thin Queen of Elfhame (с) 1922 by James Branch Cabell
Перевод (с) 2009, Михаил Назаренко
цитировать
Колонка -- дело доброе, а рассказ Кэбелла -- тем паче! (ушёл читать)
свернуть ветку
А когда её вообще нет -- тогда и пузыриться нечему. И то -- долетает стон, который у них там песней зовётся.
).
