Данная небольшая статья была написана, с одной стороны, по мотивам читательской реакции на уже изданные книги, а с другой, сюда вошли мысли, не поместившиеся в предисловия к грядущим изданиям. Ничего особенного — так, размышления над тем, что делаю.
Еще пара способов не угодить читателю
Глубоко в душе я почти железячник. Нет, я не считаю, что если шлем-бургиньон с назатыльником, притянутым к затылку, описан недостоверно, то книга дрянь и читать ее не стоит. Я допускаю, что у книги может быть масса достоинств, а если кому нужна конструкция шлема-бургиньона, то он может в музей сходить. В Рыцарский зал какой-нибудь. С другой стороны, правильное описание оного бургиньона доказывает, что сам писатель в Рыцарском зале был и шлем видел, а значит, приложил достойные усилия для постижения своей эпохи. В то время как встречая очередное описание викинга в шлеме с деталями, позаимствованными у крупного рогатого скота, и с ОГРОМНЫМ боевым топором, с мечом с «рукояткой в форме черепа», лично я сразу понимаю, что читать книгу не буду. Ну не верю я, что автор, не давший себе труд раскрыть хоть одно из многочисленнейших исследований по оружию и снаряжению эпохи викингов, может написать об этом времени толковую книгу. Уж эти шлемы – вендели, гьермунды и «пилотки» – кто только не рисовал, эти мечи классифицированы, разложены по типам и описаны в десятках исследований. Вы мне не поверите (я к этому готова), но ранние боевые топоры викингов весили 200-350 грамм и по размеру таковы, что легко укладываются на женской ладони (без рукояти, естественно). Проломить голову – этого хватит, а зачем таскать с собой лишнюю тяжесть?
На моем творческом пути мне повстречались два парадокса (может, не мне одной). Парадокс первый: стремясь как можно реалистичнее изобразить жизнь раннесредневековых славян и скандинавов, я должна была ввести в границы реального все, что считали частью своей реальности они, и поневоле стала фантастом, поскольку полное и разностороннее описание действительности (здесь и далее – раннесредневековой) невозможно без тех элементов, которые мы теперь считаем фантастическими. Эта проблема рассматривалась в теме христианского реализма, но к «языческому» реализму относится все то же самое. Короче, фантастом я себя с некоторых пор не считаю, поскольку моя цель – не фантастика, а как раз реализм. Ну, вот такая была реальность.
Парадокс второй: чем более близкую к реальности картину жизни создаешь, тем менее достоверной она кажется, потому что читатель ее не узнает. В сознании читателя-неспециалиста с детства живет некий сказочно-былинный образ Древней Руси: с лебедями и чучелами, то есть, извините, с златоглавыми церквями, теремами и садами. Есть образ древнерусского героя, одержимого одной идеей: постоять за землю Русскую. Есть приличные герою имена: Вадим, Ярослав, Святослав, Добрыня… э… Микула… Прохор, Кузьма, черт возьми, какие там еще были старинные имена! Есть приличная нашему Ярославу-Добрыне манера выражаться: ох ты гой еси, добрый молодец! Ну, и так далее. Набор штампов богатый, красивый, сформированный усилиями классиков литературы и кино.
Нет, я не против классиков. Но дело в том, что создатели этой классики не пытались отражать в своих произведениях какую-то реальную эпоху. Их Русь – сказочная, былинная. Однако в сознании массового читателя сказочная Русь и реально-историческая (да еще и разделенная на конкретные эпохи) ничем друг от друга не отличаются. Им что девятый век, что двенадцатый, между тем как на самом деле разница принципиальная. Ну должен князь Олег жить в тереме и выражаться в духе «Не лепо ли ны бяшет, братия и дружино…» А ведь нет. Не лепо. До смешного доходило: в одном из последних моих романов редактор пытался выражение «она здорова» исправить на «она в здравье», потому что «здравье», «злато», «власы» — оно как-то древнее смотрится. А неправда ваша: неполногласные варианты типа «здравье» являются старославянизмами, то есть позаимствованы из искусственного, только в церковной сфере применявшегося старославянского языка, а для разговорной речи Древней Руси были свойственны как раз современные для нас полногласные варианты типа «здоровье». И таких примеров, когда на широко распространенные заблуждения попадаются не только читатели, но и профессионалы – хватает…
Попытка воссоздать образ жизни восточнославянских (а не старославянских!) племен на территории будущей Руси за 9 век приведет к тому, что читатель сочтет ее неправильной: ни теремов, ни садов, ни городов, ни сарафанов и кокошников. А нету, не найдено. Первые двухэтажные постройки – первая половина 11 века, то есть Рюрик, Игорь, Ольга жили и умерли в обычной избе, в дыму черной печки. Чем больше конкретных деталей, тем дальше от былинно-киношной Руси и тем меньше «русского духа». Выбирай, товарищ автор, кто тебе друг: истина или читатель.
Читатель – он думает, что всегда приятно. Критикует, что тоже в некоторых случаях хорошо как свидетельство процесса читательского мышления. Неправильная, дескать, у вас Древняя Русь, люди 11 века так не говорили и не думали. Не мог в 11 веке подросток сказать своему брату «Дурак ты, Святша», это шокирует. А должен был – «Не лепо ли тебе, брате…» Попробуем посмотреть на ситуацию с простой житейской точки зрения. Это мы знаем, что люди 11 века выражались возвышенно, поскольку жили в древности. В древности стиль был один – «Умастите меня благовониями». Всякое там «ты дурак» и подобная пошлость появилась только в наше бездуховное время.
Но древние-то люди не знали, что являются древними! В числе их многочисленных заблуждений было и то, что они живут нормальной современной жизнью и разговаривают на нормальном, современном языке, в котором имелись и свои жаргонизмы, и свои модернизмы. Например, я не сомневаюсь, что был дружинный жаргон, изобилующий скандинавскими заимствованиями. Был церковный жаргон, полный заимствований из греческого и прочей церковной литературы. Был купеческий жаргон – с кучей хазарских слов. Торговец лошадьми наверняка знал все сорок печенежских слов, обозначающих лошадиную масть, и активно использовал. И так далее. И если мы хотим увидеть героя примерно так, как он видел себя и окружающих, то от пафоса надо отказаться. Он говорил на языке, который для него был современным. И мы должны воспроизводить его, как современный.
Но как же они все-таки говорили и думали? Возьмем берестяные грамоты и увидим, что возвышенного стиля там не так уж много. Друг к другу древние люди обращались на письме вполне непринужденно, так, как говорили: это я купила, это я послала, а вот повой забыла, повой вели купить… Многие знают, что в берестяных грамотах встречаются даже матерные выражения. Один прекрасный пассаж, который мне скромность не позволяет привести в оригинале, содержит рекомендацию заниматься сексом в естественной позиции – что толкуется исследователями в качестве совета жить как все люди и не выделываться.
Возьмем другую сферу, самую важную для романа, – сферу чувств.
«Я писала тебе три раза: ты что, обиделся на меня, если ни разу не пришел? А я тебя считала моим другом! Или тебе не нравится, что я тебе пишу? Если бы ты хотел, то придумал бы, как повидаться со мной. Или ты хочешь со мной расстаться? Но даже если я что-то сделала не так, а ты надо мной из-за этого смеяться будешь, то я тебя больше знать не желаю!»
Это – любовное письмо на бересте из слоев 1080-1100 годов, то есть рубеж 11 и 12 века. Грамота сильно повреждена, в середине не хватает большого куска, но содержание вполне ясно: письмо оскорбленной женщины, которая видит, что избранник не очень-то спешит отвечать на ее чувства. Перевод всесторонний – лексика, грамматика, фразеология, интонации. Но чувства-то остались те же, и легко увидеть, что и в наше время вполне возможно появление точно такой же записки – и пусть ее пошлют в виде эсэмэски. Но что меняет форма? И что с того, что взамен местоимения «я» писавшая употребила в конце формулу средневекового этикета «моя худость», или «суди тебя Бог», что в переводе на наше время означает снятие с себя моральной ответственности. Увидев эту «худость», читатель только удивится и вместо того чтобы сопереживать чувствам героини, начнет размышлять, почему она называет себя худой и сколько в ней было килограмм. То есть наша художественная задача окажется не решена, и вместо приближения к эпохе мы от нее удалимся.
Итого, вот сколько прекрасных способов разочаровать читателя и подсунуть ему неузнаваемую картину, в то время как автор, наоборот, стремился сделать все это как можно ближе к истине. Но в некоторых случаях (с реалиями) это делается прямым путем, а в других (язык и чувства героя) более извилистым. И что мы видим? Героя зовут не Добрыней, он живет не в тереме. Героиню зовут не Настя, и она не носит сарафан. Викинг ходит в шлеме без рогов и воюет крошечным жалким топориком, который весит, как кусок сыра. И все трое упрямо не желают говорить «гой еси». Даже матерятся, сволочи, иногда, марая светлый образ былинной древности и оставляя неправильные следы на неведомых дорожках. Ну что ты будешь с ними делать! И пахнет этот «русский дух» как-то не по-сказочному. Правда, еще Пратчетт писал, что настоящая корона среди театральных не производит никакого впечатления… Оно нам надо? Мне зачем-то надо – мне интересно, как оно могло быть на самом деле, а не как это представляют поклонники «Руслана и Людмилы». В конце концов, через тысячу лет и мы с вами для кого-то станем «великими мастерами, которые жили в начале двадцать первого века и делали эти замечательные одноразовые стаканы»…
цитировать
свернуть ветку
Не получилось 
— старушек было две...
А зная, что Вы пишете не с потолка, прочтение еще и было крайне полезно для пополнения багажа знаний.
. А пассажи о достоверности изображаемого быта древнерусского мира вызывают во мне естественного союзника Заветы , поскольку являюсь противником подхода, проповедуемого господином Никитиным — пиши так, чтоб нравилось читателям, а длина меча или достоверное описание шелома — дело историков.