7. Вероятно постоянные читатели записей в этом блоге успели уже забыть, что в данном номере журнала (смотрим основной заголовок) помимо прочего печатался также рассказ замечательного польского писателя, прекрасного собеседника (и знатного матерщинника) Анджея Земяньского. Вот по этому поводу в номере и напечатано (стр. 66 – 67) интервью, которое Бартек Свидерский/Bartek Świderski взял у Анджея Земяньского/Andrzej Ziemiański; оно называется:
Бартек Свидерский: Как вы попали в «Фантастыку» с вашим первым рассказом?
Анджей Земяньский: Благодаря Анджею Вуйцику, который собирал материалы для антологии произведений молодых писателей. То, что мой “Zakład zamknięty/Закрытое заведение” оказался во втором номере, было для меня большой неожиданностью.
Бартек Свидерский: Эта короткая антиутопия мощно звучит даже сегодня; в 1982 году она должна была валить с ног. Вы писали ее под влиянием тогдашнего так называемого «коллективного опыта» или того, что сами испытывали?
Анджей Земяньский: Каждому тогда хотелось «пнуть ногой систему». Хотя бы символически, хотя бы чуточку, хотя бы лишь для того, чтобы показать: «Я тоже против». Но “Zakład” это прежде всего результат увлечения английской Новой Волной, Олдиссом и Баллардом. Сегодня этот рассказ меня только раздражает. Неумело написан и, что хуже всего, в соответствии с принятой в то время модой: трех- или четырехбуквенные имена, никаких фамилий, никаких описаний героев, без конкретизации места действия…
Бартек Свидерский: Как вы оцениваете взгляды, потребности, настроения сегодняшней молодежи по сравнению с вашими взглядами двадцатилетней давности?
Анджей Земяньский: Нынешние молодые люди взрослее нас тогдашних, они лучше приспособлены к жизни, лучше знают, чего хотят. С другой стороны, они более атомизированы, не слишком-то умеют сплачиваться в группы натиска. Меньше читают. Я как-то попытался внушить своим студентам, что будущий инженер должен брать пример с Сайруса Смита из «Таинственного острова». Оказалось, что никто в аудитории не читал Жюля Верна. Мне пришлось объяснять, что это такой тогдашний Макгайвер, который вместо швейцарского ножа пускал в ход свои огромные знания.
Бартек Свидерский: Вот эти вот ваши контакты с молодыми людьми – помогают ли они вам в лучшем их понимании?
Анджей Земяньский: Такие контакты – это прежде всего практика в современном разговорном языке. Это позволяет мне избежать изоляции в собственной возрастной группе и наблюдать за тем, как язык изменяется. Благодаря этому я говорю так же, как и они, слушаю ту же самую музыку, подобным образом одеваюсь… Двадцать лет назад скажи студент при профессоре “kurwa” или “zajebiście”, это могло окончиться для него даже исключением из учебного заведения. Сейчас это норма.
Помню, как отец пытался читать пару моих рассказов, но так и не дочитал ни один до конца. Его раздражало то, что я не пишу языком, «свойственным моей касте», а эпатирую читателя вульгаризмами. А я вовсе никого не эпатировал. Писал так, как говорили.
Бартек Свидерский: Почему вы после 18 лет перерыва возобновили контакт с журналом «Нова Фантастыка»?
Анджей Земяньский: После издания рассказа в журнале я сосредоточился на написании романов. А потом на протяжении десяти лет вообще молчал, если не считать вознесения громких здравиц за пивом.
«Бомбу Гейзенберга» я послал в журнал, к которому имел наибольшее расположение. Там я начинал. Там же я и повторно дебютировал, чтобы оказаться back in business.
Бартек Свидерский: Вы начали писать фантастику «для утешения сердец» (“Bomba Hejsenberga”, “Waniliowe plantacje Wrocławia”), исходя из собственной сердечной потребности или потому, что ощутили некий общественный заказ?
Анджей Земяньский: По правде сказать, о том, что рассказы могут кого-то или что-то утешить, я узнал только от читателей. А я попросту пишу то, что мне самому хотелось бы написать. С меня хватит уже всех этих Нью-Йорков и Вашингтонов будущего. Предпочитаю подумать над тем, каким будет когда-нибудь Вроцлав, что станется с Польшей, задать самому себе пару вопросов, на которые еще не знаю ответов.
Бартек Свидерский: Вы любите Сенкевича?
Анджей Земяньский: Люблю. Это прекрасный пример писателя, который не стареет. А тех, кто его высмеивали, не читает уже практически никто сегодня. И вместе с тем это малопонятная для иностранцев литература (я говорю о Трилогии). Один мой знакомый голландец прочитал все три тома, а затем попросил показать ему кинофильмы, поставленные по ним, поскольку хотел понять, о чем же идет речь. Он не имел в виду, конечно, сюжет, но хотел понять, что поляков во всем этом так страшно возбуждает.
Бартек Свидерский: Чтобы сегодня сотворить супер-Польшу, не достаточно вычленить и идеализировать отрезок истории, надо прибегнуть к фантастике?
Анджей Земяньский: Первое со вторым тесно переплетается. Говоря о польской фантастике, о всех тех таинственных событиях, которые происходят вокруг нас сегодня и в будущем, нельзя забывать об истории. Странным велением судьбы я родился во Вроцлаве (и всегда шучу, что о моем зачатии побеспокоились аж три супердержавы в Ялте – иначе его бы не случилось). Это был город переселенцев, слепок тысячи культур, плавильный тигель поляков, немцев, евреев, татар, украинцев, белорусов, чехов, литовцев и многих других. Я лизнул чуточку языковой среды этих людей, подобрал крохи разных обычаев, меня научили жить среди них, вместе с ними, в одной школе, на одном дворе, дверь в дверь. У меня еще была возможность увидеть печальные останки II Речи Посполитой, прежде всего ее необычную, многоцветную красу. А затем все стало сереть, скучнеть, превращаться в единственно правильное…
Нас отрезали от истории. Я помню, как во Вроцлав приехал мой приятель, врач, чтобы занять должность на какой-то кафедре. Поначалу он жаловался на то, что лечебные палаты неважно выглядят, коридор и окна ремонта требуют, а потом как-то растроганно мне сказал: «А ты знаешь, я работаю за тем же письменным столом, за которым сидел Зигмунт Фрейд».
Поэтому я так часто возвращаюсь к теплым воспоминаниям о стране многих народов, тиглю стольких культур. Не знаю как насчет “супер”, но прекрасной Польша уже была, таковой она есть и, надеюсь, будет, ведь мы все еще живем.
Бартек Свидерский: Вы изучали точные науки, но у вас мало патентов на литературные «технические изобретения», вы предпочитаете экспериментировать с историей, психологией, социологией. Чем для вас является фантастика, и почему вы выбрали именно это жанровое направление?
Анджей Земяньский: У меня действительно техническое образование, но я архитектор. Когда заходит речь о технике будущего, я терзаю приятеля-физика, Адама Цебулю, телефонными звонками в разное время суток и требую, чтобы он разъяснил мне самые простые вещи. Архитектор знает, как упорядочить и приукрасить пространство, а насчет принципов действия машины времени вынужден консультироваться у тех, кто умнее его. К счастью, у меня много друзей – кроме физиков я мучаю врачей, механиков, конструкторов, химиков, ботаников, историков, оружейников, кадровых военных… Вскоре они, едва завидев меня, начнут разбегаться. Но это захватывающее приключение, я обожаю дискуссии на тему «пустяки в будущем», и это мой ответ на вопрос «почему фантастика».
В мейнстриме рождались сенсационные тексты на такие темы: «жизнь прекрасна», «стоит быть добрым человеком», «судьба может быть жестокой». Это, в каком-то смысле, решение тех проблем, которые уже существуют. В фантастике, однако, нужно знать что-то конкретное. Тут, в отличие от классики, нужно самому создать проблему, и только затем ее решить.
Бартек Свидерский: Откуда взялся/взялась замысел/потребность написания нефантастического романа “Miecz Orientu/Меч Востока”?
Анджей Земяньский: Причин две. Во-первых, это воздание почестей Станиславу Лему за рецензии никогда не написанных книжек. Во многих местах повести “Miecz Orientu” можно найти следы этих рецензий. Вторая причина – это желание излечиться от комплексов. Желание себя проверить, доказать самому себе, что я могу написать нечто, что появится на страницах главной не захваченной до тех пор крепости мейнстрима – журнала “Twórczość”. Но, конечно, эта история овладела мной, стала жить собственной жизнью, сблизилась с фантастикой и, собственно, в нее превратилась. Тем не менее, от комплексов «второсортного жанра» я излечился – мне удалось штурмом преодолеть крепостные стены. Больше я не фантастических книг писать, видимо, не буду.
Бартек Свидерский: Литературный этос Кареты Вроцлавского постулирует развлекательную литературу. Почему вы вышли за его рамки и свернули в сторону «проблемной литературы»?
Анджей Земяньский: Я никогда не был частью коллективной личности Кареты Вроцлавского, поэтому не могу отвечать за парней.
В течение этих десяти лет перерыва я писал “Miecz Orientu” и, прежде всего, роман “Achaja/Ахайя”. Эти две вещи полностью меня изменили. Мне кажется, что до этого я был психически не готов задать себе вопросы, которые между тем неустанно меня беспокоили. Особенно “Achaja” научила меня работе в свое удовольствие, ради самой радости заполнения бумаги словами и строчками, без желания это где-нибудь напечатать. Затем я показал это приятелю, который изрек: «Это садизм и мазохизм». Очень точное определение. Зоркое наблюдение. Сквозь такой эксперимент мне нужно было пройти. Разумеется, все это облачено в романную материю, которую я люблю. Это может быть прочитано, как простая история девушки, которая познает мир мужчин, но может читаться и как закамуфлированная и завуалированная насмешка над нашим миром.
Бартек Свидерский: Во Вроцлаве в моде соавторские коллективы. Расскажите – каково это технически?
Анджей Земяньский: Я писал в соавторстве только с Анджеем Джевиньским. В какой-то момент мы писали так, что никто со стороны не был в состоянии различить, кто из нас написал ту или иную сцену. Но нам из четырех книг удалось опубликовать лишь две. У нас не было никаких разногласий, попросту каждый из нас пошел своей дорогой и экспериментировал каждый по-своему. А как это технически делается? Нужно хорошо знать друг друга и много спорить, а стучать по клавишам — это уже дело простое.
Бартек Свидерский: Откуда вы черпаете вдохновение?
Анджей Земяньский: Трудно сказать откуда, потому что написание чего бы то ни было очищает память. У меня это вообще болезнь, от которой я страдаю с самого детства. Я попросту не живу в реальном мире, не являюсь нормальным человеком, неустанно воображаю себе какие-то истории. В автомобиле я пилот бомбардировщика (простите, пан Геня, за тот случай на стоянке, я как раз тренировался в заходе на цель), в лифте – космонавт, в парке вечером – вампир, в госучреждениях – серийный убийца… э-э… простите, занесло.
Вдохновение берется из книжек. Надо сесть поудобнее и много чего прочесть. Складировать тонну излишней на первый взгляд информации. Нужно много разговаривать с людьми, наблюдать за ними, делать выводы. А затем, когда заполнится банк данных, достаточно столбика, обвитого плющом, чтобы родилась какая-нибудь история.
Бартек Свидерский: Магия, которая появляется в последних двух ваших рассказах, это новое увлечение или литературный прием?
Анджей Земяньский: Мне трудно сказать что-то о магии, потому что, по правде сказать, я не знаю, что это такое. Магия — это мир цикла “Xięga balwochwalcza” Бруно Шульца. Магия – это Виткаций, который выглядел как шаман, но магия – это также Гомбрович, холодный утонченный интеллектуал. Это также Херлинг-Грудзиньский, который использовал иронию и холодный анализ так же, как другие пользуются атомной бомбой и напалмом. Таковым был радиус действия и такими были результаты. Как они колдовали – я не знаю. Хоть и вижу результаты этого колдовства. И как теперь соотнести магию с фантастикой, если я назвал ТАКИЕ имена. (К счастью, каждый из них был связан с фантастикой). Что такое магия – я понятия не имею, но она меня неустанно привлекает. Родись я в средневековье, стал бы, наверное, старцем-сказителем, ходившим с посохом в руке от селения к селению и певшим сказания взамен за жбан пива. Это мне даже годилось бы. И я знал бы также, что следующее селение за холмами, там следующий жбан пива, следующие слушатели тех историй, которые сложились у меня в голове.
И то же самое сегодня. Можно сидеть за столом, сидеть за рулем автомобиля, можно тонуть в омуте повседневных обязанностей – жена, дети, покупки, работа – можно дать себя оболванить… Но можно также пойти, повернуть за угол на ближайшей улице и посмотреть, нет ли там чего-нибудь интересного. Если нет, то можно пойти дальше и еще дальше.
И где-нибудь в конце пути наткнуться на магию, понимаемую как выражение наших надежд. А ну-ка давайте-ка посмотрим, что там в следующем селении, что – за холмом, что за углом ближайшей улицы. Там наверняка творится нечто тайное… Там действует магия. Я в это свято верю.
Бартек Свидерский: О чем говорится в ваших научно-популярных книгах?
Анджей Земяньский: О компьютерных программах. Но у меня даже безусловно научные публикации каким-то образом связываются с фантастикой. Например, я недавно написал для журнала “Architektura I Krajobraz” статью “Литературные инспирации в архитектуре”. В нем идет речь об американском стиле hi-tech, возникшем в тридцатых годах прошлого века под влиянием НФ-прозы, а также о попытках реализации более поздних концепций, в том числе Олдисса и Балларда.
Бартек Свидерский: Чем вы занимаетесь в качестве архитектора?
Анджей Земяньский: Почти исключительно теорией. Геометрией пространства, начертательной геометрией, эстетикой.
Бартек Свидерский: Вы активный деятель ряда интернет-витрин, посвященных научной фантастике. Верите ли вы в будущее Интернета, как средства массовой литературной коммуникации?
Анджей Земяньский: В будущее верю. Однако нам нужно многому научиться. Сейчас мы находимся где-то между детским садом и начальной школой. Мы с Эугенюшем Дембским, когда создавали “Fahrenheit”, первый польский сетевой литературный журнал НФ, понятия не имели – выгорит у нас это дело или все пойдет прахом. Выгорело. Теперь существуют много журналов и интернет-сервисов, предлагающих литературу этого жанра. Но еще очень многое нужно сделать. Во-первых, проблема рентабельности – оплаты труда, хотя бы символической, которой хватит на «воспитание авторов» и рекламу. Во-вторых, изменение отношения к авторским правам. Сейчас большинство поляков все еще думает: «Раз англосаксы предали нас в Ялте, мы не станем соблюдать их авторские права». К сожалению, при таком отношении потери несут главным образом польские авторы. И в-третьих, проблема чтения литературных текстов с экрана. Нужны новые устройства для чтения. Экраны, которые не светят, но зато позволяют захватить себя в ванну. Я думаю, однако, что эти проблемы решатся в самом ближайшем будущем.
Бартек Свидерский: Интернет-литература ассоциируется с дебютантами и отвергнутыми бумажными журналами текстами. Зачем она вам, завоевавшему признание в традиционных медиа?
Анджей Земяньский: Интернет – это СВОООБОООДА! Это просто невероятная скорость публикации. Это тот радиус охвата, о котором бумага не может даже мечтать. В Интернете никто не вкладывает серьезных денег в публикацию, значит можно быть политически некорректным, иконоборцем, вредным, глупым… никто плохого слова не скажет. Потому что никто в меня не вложил деньги и не должен это продать. У поляка в какой-нибудь там захолустной австралийской деревеньке большие проблемы с получением польских газет и журналов, значит… он ставит сателлитную антенну и читает, что я тут накарябал несколько минут назад под впечатлением некоей информации из телевизионных новостей. А затем вступает со мной в спор. В тот самый день.
цитировать