Глава 3 Дыхание смерти
Времена не выбирают, в них живут и умирают
А. Кушнир
Первые проблески зари высветили у горы тело в синей измятой форме. На лбу и щеках виднелись кровавые пятна. Рядом затухал, покрытый серым пеплом, зажженный для отпугивания ночных зверей костер. Мимо скользнула пятнистая змея и пропала в оползнях камней. Обезьянка в ветвях вытаращилась на них и запрыгала среди деревьев.
Приглядевшись, я признал в лежащем на охапке стеблей Адама. Но живой ли он и где же Али? Предал или сбежал?
Озабоченный, я осмотрелся вокруг, опасаясь увидеть признаки врагов, и не дай бог, тело мертвого друга. Ведь благодаря ему, как туземцу, мы затеяли опасный побег. Только с ним надеялись выжить в зеленом аду, в первобытных чащобах, где белый человек чувствует себя незащищенным и одиноким.
Юркнула ящерка, пролетела стайка разноцветных попугаев. Внезапно прозвучал выстрел. Где-то заверещала обезьяна и затихла. Я напрягся, и винтовка моя мигом нацелилась на звук.
Зашуршали тростниковые заросли, осторожно раздвинулся бамбук и высунулась голова Али. Оглядевшись, он вышел, держа в руках обмякшую обезьянку и винтовку.
Не опуская свою, я бросился к нему:
— Адам-то живой?
Малаец прищурился:
— Живехонек, чуть лихорадит. Сейчас подкормим его, да и сами пожуем. За ночь ходьбы и сухаря во рту не было. Вот лечебной травы разыскал ему.
Адам, опираясь на локоть, слабо улыбнулся.
— Собрались, бродяги! И где вы шастали...
Заметив мой недоуменный взгляд, скользнувший по его лицу, хмыкнул:
— А-а… Это москиты всю ночь липли. Вот и прихлопывал их. Не беда, кровь отмоется. Прихворнул я после топанья по болотам, — виновато выговорил он. — Но теперь мы вместе и покумекаем, куда дальше податься.
— Да, — успокоил я. – Давай отлежись.
Али зыркнул на нас темными глазами. Вытащил из ножен крис, этакой волнообразный остроконечный малайский кинжал, содрал с добычи шкуру, (это он стрелял по мартышке) и начал потрошить. Я подкинул хвороста в костер и уселся рядом в ожидании жарехи. Али сказал, что добрались они без происшествий, в отличие от меня, кивнув на мою перевязанную ногу.
Наш малаец ссек бамбуковый ствол, разрезал на несколько полых внутри трубок, закрытых с одного конца перегородкой. Набил их кусками мяса обезьяны, добавил душистой травы и сорванные бананы. Плотно закрыл отверстия с другой стороны и положил эти отрезки на тлеющие угли, присыпал землей.
Вскоре они стали лопаться, источая вкусный запах. Выложив сочную еду на широкие листья, мы с жадностью уплетали тушеное мясо, расположившись в тени зеленых тамариндов.
16
Оглядевшись, Али подошел к группе громадных кокосовых пальм. Шустро влез по наклонному стволу одной из них. Под пышной кроной ее висели большие орехи. Крисом сбил несколько штук. Вскрыв скорлупу упавших плодов, мы глотали кокосовое молоко, прохладное и вкусное.
— Пальчики оближешь, — проурчал Артур, похлопывая по животу, — и жизнь веселее кажется!
— Вот-вот! – живо отозвался я. — Каждый бы день такое мясцо!
Омыв на моей ноге рану водой из фляжки, Али приложил к ней сорванные целебные листья и замотал. Я поведал сытым друзьям, растянувшимся в прохладной пещерке, о своих треволнениях с сержантом и тигром.
Они понимающе кивали головами:
— Угробился наш начальник!
— И тигрина приказал долго жить.
— Аллах велик! — изрек Али. – Всевышний милостив и поддержал тебя на шатком пути!
Начали толковать, как быть дальше. Мы уже чувствовали себя вроде как в безопасности в краю непроходимых дебрей и топких болот. Но не тут-то было…
Адам предложил:
— Слушайте, обжоры! Может к побережью податься, чтобы попасть на проходящее торговое судно к соседнему Сингапуру? Там англичане хозяева и они недолюбливают конкурентов — голландских купцов. А из Сингапура на судне можно махнуть аж в Одессу и дальше… домой. Или же в факторию добраться до плантаторов-европейцев. Не откажут же они нам, белым, вылезти из этого пекла?
— Ну не к голландцам же возвращаться, чтобы на крепком суке с петлей на шее болтаться, — ухмыльнулся я. – Вот если…
Дальше этих слов мы не ушли, ибо в пещерку завалились с обнаженными клинками и ружьями жилистые ачехские воины. Другие держали в руках небольшие круглые щиты с выступающими остриями, клеванги и длинноствольные револьверы. Все, как один, босоногие.
От такой неожиданности мы вытаращили на них глаза и буквально языки проглотили.
Они, вероятно, возвращались после схватки с голландцами. На крепких бронзовых телах виднелись свежие раны. Одежда их, включая короткие безрукавки и обмотанные вокруг бедер из куска длинной ткани — саронги, была изодрана и в пятнах засохшей крови. Длинные черные волосы выбивались из-под головных повязок в виде малой чалмы. Небольшие широкие носы на суровых лицах подчеркивались боевыми красными полосами, которые пересекали лоб и угрожающе собирались вокруг раскосых глаз.
Внезапно увидев нас во враждебной форме да при огнестрельном оружии, они прямо-таки взбеленились.
— Оранг воланда – белые!
Их свирепости не было предела, когда они узрели своего собрата Али в ненавистной форме.
— И ты, предатель, с ними! Сволочь!
— Продался, вонючка!
17
Мы и глазом не успели моргнуть, как нас скрутили тростниковыми веревками и выволокли из убежища, отобрали оружие.
Угораздило же попасть из огня да в полымя, огорченно подумал я. Наверно, они были недалеко и прокрались на звук выстрела Али. Ну и ну… Через несколько минут нас может не быть в живых.
Старший среди них, высокий и плотный, с широкими скулами и редкими усами, пристально, чуть ли не впиваясь, обвел нас глазами. Задержал яростный взор на нашивках на форме Адама и его лице в крови, скользнул по мне, рядовому, и свирепо уставился на соплеменника Али. Но тот спокойно, чуть ли не вызывающе, выдержал его острый, прямо-таки испепеляющий взгляд.
Не тратя времени на причины нашего появления в их краях, командир дал резкую команду воинам. Те со зловещей ухмылкой стали поднимать отточенные клеванги- клинки, примеряясь, как бы половчее снести головы двум «неверным» и изменнику.
Видя это, Али пронзительно крикнул несколько слов, среди которых я уловил одно знакомое «Теуку Умар». Мы оторопели — это было имя главного, беспощадного бандита, вождя восставших ачехов. Именно так называли его колониальные офицеры, кто презрительно и ненавидя, а кто и задумчиво.
Реакция сказалась мгновенно! Все бойцы застыли с поднятыми клинками, блестевшими возле наших голов, и по команде старшего неохотно опустили их. Запоздай Али со смекалкой на секунды — и мы бы отправились к праотцам, недолго мучаясь.
Так и поседеть недолго, выдохнул я, глядя, как ослабевший Адам с каплями пота на лице, привалился к скале и еле стоит. Ободряюще кивнул ему:
— Не дрейфь. Бывает и хуже.
Он лихорадочно вытер пот.
Невозмутимого Али недовольные ачехи, зло ругаясь, развязали. Тогда он лбом наклонился к земле, сложил ладони и медленно вытянул руки вперед. Он выразил им мирное приветствие или «сумба». Воины же смотрели на него недоверчиво, подозрительно и были возбуждены.
Он с командиром отошел в сторонку, и тот, недовольно поводя скулами, слушал его. Поколебавшись и насупившись, приказал развязать и нас.
Не веря кратковременному счастью и поддерживая Адама, мы в окружении жесткой охраны потопали в края незамиренных ачехов.
Ну и дела, кряхтел я, прихрамывая: позавчера был наемник, вчера дезертир, а сегодня пленник. Хотя сейчас это лишь малая отсрочка от казни. Не зря мой дед толковал: «Запомни внучок, у бога всего много. И будь готов к крутым поворотам».
Известным только повстанцам извилистым тропкам, минуя ямы-ловушки, ступая по руслам ручьев, чтобы не оставить следов, нас вели несколько часов. Я морщился, ныла рана на ноге. Затем плыли на припрятанных ранее плоскодонных челноках по мутной лесной речке и нас приветствовали крокодилы, хлопая челюстями.
Командир не отпускал от себя Али, приглядывая за ним и перекидываясь словами, хотя тот не делал ничего, чтобы скрыться. Да и куда? По берегам нас окружал непроходимый, мрачный и топкий лес, перевитый стеблями крепкого длинного ротанга и зарослями колючих растений.
18
Меня и Адама мучили мысли, почему нас не порешили на месте, зачем ведут куда-то и что ожидает впереди? Показательная суровая казнь или мучительный плен для предстоящего обмена, либо требования выкупа за большие деньги или какая-то другая расправа и унизительная доля? И что означало непонятное поведение и слова нашего Али?
Однако все мои попытки перекинуться словом с друзьями, молчаливая охрана тут же пресекала, выразительно похлопывая ладонями по рукояткам клевангов и своей шее.
«Теуку Умар…», крутилось мучительно в моих мыслях. Может в этом имени таилась разгадка? Моя беспокойная башка аж заболела от напряжения. Где же ответ? Проклятый «Теуку Умар…» И тут блеснуло озарение! Ведь Али, возвращаясь из разведки мест, занятых восставшими, что-то сказывал о нем!
Я лихорадочно соображал: если собрать все вместе, то получалась интересная картина.
На Суматре он был крупным народным вождем воинов, воевавших против голландцев, хитромудрый и решительный. Много лет удерживался между соперниками, начальниками воюющих местностей, и вел за собой преданные отряды, сохраняя освобожденные земельные площади, фруктовые рощи и селения жителей.
Получается, что Али лично встречал и знал Умара? Невероятно! Он рассказывал о его геройстве какие-то эпизоды, но в суете походов они призабылись. Почему Али постоянно подпитывал нас этакой информацией?
Утомительный марш высосал из меня все думки и привел конвойных и нас, голодных и вымотанных, к закату солнца к высившемуся на холме укреплению. Да, такую крепость можно разрушить только пушками!
Она была защищена глубоким рвом. Ее окружал крепкий частокол из двойного ряда высоких стволов, глубоко врытых в землю и переплетенных колючими растениями, обдирающих до кровищи непрошенных босоногих и полуголых врагов. Частокол подпирали изнутри наклонные столбы.
Настороженно смотрели узкие бойницы, из которых щерились жерла пушек, не иначе отбитые у голландцев. Виднелись кое-где луки и страшные духовые трубки — сумпитаны с пучками отравленных ядом стрел.
За первой стеной через несколько метров находилась еще стена, тоже высокая и в цепких колючках. В случае нападения они представляли почти непреодолимое препятствие. На дозорных вышках показывались вооруженные ружьями часовые, которым был подан какой-то знак из нашей малой колонны.
Я чуть не присвистнул. Эге, да из этой крепости не сбежишь! Но должен быть какой-то вход и выход из нее?
Словно отвечая на мой вопрос, из незаметной на первый взгляд дверцы в стене выдвинулось два обтесанных бревна, по которым нас по одному перевели через ров. Таких потайных отверстий могло быть не одно? Следуя по закоулкам прохода, я оглянулся и заметил входные ворота. Ага, запомним! Но смекать о побеге было некогда.
Ибо очутились мы на внутренней площади.
Выглядывали длинные хижины, закрепленные на сваях, во избежание вредных ночных испарений и проникновения всяких гадов. Поодаль росли хлебные, лимонные деревья, копошилась разная домашняя живность.
19
Нас встретила взбудораженная и враждебно настроенная толпа ачехов и малайцев, с чалмами либо завернутыми платками на головах, в цветных саронгах и босиком. Широкие ноздри трепетали на их лицах.
— Датанг! Датанг! Идут! – взорвались они негодующими криками.
От них исходила мощная волна гнева и ненависти. Одни размахивали над головами блестевшими клинками, другие палили верх и надрывались:
— Будьте прокляты белые!
Смерть им! Вон с нашей земли!
Иные рвались сорвать с нас форму, растоптали наши головные уборы:
— Мы доберемся до вас! Вышвырнем прочь!
Расталкивая вокруг всех, охранники провели нас сквозь строй воинов с обнаженными крисами в руках, а у некоторых и по два, и протолкнули через бурлящее сборище.
И тут с одной из крыш, переполненных любопытными, прыгнул по плечам и спинам буйствующей толпы темнокожий малаец. Перекрывая гвалт, он закричал:
— Али — это мой друг! Я знаю его смалу!
Раздавая вокруг удары, он упорно продвигался к нам, отталкивая вцепившуюся в него стражу, орущую:
— Куда прешься, сволочь? Назад!
Малаец же рассвирепел и огрызался:
— Отпустите Али! Он не предатель!
На губах его от натуги и бешенства выступила пена, на лбу вздулись вены, глаза стали безумно вращаться:
— Предатель совсем другой! Вот он! Стоят между нами, шелудивый голландский пес!
Мы же застыли, остолбеневшие! Али аж побледнел.
В ответ на кричавшего посыпались удары древков копий стражников! Тогда он вне себя, и точно одержимый, выхватил из-за пояса крис и размахивая им вокруг, умудрился причинять шарахнувшимся от него людям порезы, горланя:
— Вот тот, в белой чалме — это переодетый даяк! Он как раз лазутчик голландцев! Я выследил его! Это он предатель, а не Али!
Яростно рванувшись, он достал того подозреваемого через головы стоявших длинным кинжалом и подпрыгнув, чудом извернулся в воздухе и вонзил острый змеевидный клинок в его грудь.
— Амок, он сумасшедший! Помешанный и одержим бесами! — взревел раненый даяк, падая с проступившей кровью на светлом саронге.
Откуда-то быстро появилась деревянная рогатина с крючками, специально для ловли одержимых жаждой убийства людей, так называемых у малайцев «амок», доведенных до этого нищетой, поборами, семейными драками. Как не извивался этот обличитель вражеского лазутчика, как он ни корчился, его придавили, прижали той рогатиной к земле.
20
Еще не успели его связать, как раненый им воин вгорячах изогнулся и сиганул обличителю на спину и на последнем издыхании с хрипом вонзил ему свой крис по рукоятку и свалился рядом.
Внезапно наступила тишина. Все недоуменно глазели на тела двух тяжело раненых, может убитых. И мы тоже. Али сотрясала мелкая дрожь. Ведь его могли вмиг растерзать! Свои же соплеменники! Самосудом!
Только среди высоких деревьев летали бесшумно громадные калонги, крупные летучие мыши или летающие собаки. Их черные массы медленно двигались на фоне мрачнеющего неба и производили впечатление чего-то мистического. Откуда-то пробивался и нарастал тревожный, зловещий стук барабанов-катапангов. Словно из-под земли проникало и громче слышалось злобное рычание тигров.
Тут нужны очертенно крепкие нервы, иначе свихнешься, подумал я.
Нас, ошеломленных, водворили в отдельную хижину, почему-то отделив от хмурого Али.
Хлопнула за нами, словно крышка гроба, тяжелая деревянная дверь, под ней снаружи уселись вооруженные караульные. В хижине не имелось ни одного оконца. Пол и стены скреплены из прочных тиковых досок. Что нам приготовила злокозненная Фортуна? – переглянулись мы с Адамом, и в изнеможении брякнулись на вытертые циновки.
Однако уснуть мне, в отличие от посапывающего, захворавшего земляка, долго не удавалось. Я был переполнен, возбужден последними событиями. Предо мной теснились, витали картины опасной службы в этом варварском краю.
Ведь история моих похождений началась с пылкой и драматичной любви с девушкой Наташей на берегах Волги, и побега из Царицына, выпустившего по моему следу свору сыщиков. Вырвавшись на свободу, я вступил в большой многогранный мир, абсолютно незнакомый и неведомый мне. И все-таки он для меня был насыщен тревожным запахом надежды.
Хотя прошло порядком времени, но мое бытие, как объявленного вне закона, было постоянное бегство, что говорится, и днем, и ночью. И по сей час. Напряженные складки под глазами продолжали «украшать» мое лицо.
А вот теперь в темный угол нашей хижины вместе с мрачными тучами, поглотившими светлую луну вползали серые, едкие испарения с гниющих болот, заволакивая и искажая утомленное сознание…
В тусклых туманных волнах беззвучно растворилась дверь нашего узилища и словно призраки, из нее просочились украдкой бестелесные фигуры свирепых диких туземцев. Жалящие комары притихли и перестали звенеть.
— А-а-а! – завопил я, когда они острыми бамбуковыми ножами начали в живую отрезать мне пальцы на руках. Выскочив из хижины, стали драться между собой за отрезанные пальцы белого человека для ожерелья на шею.
— О-ох! — застонал я, когда здоровенный вождь, оскалившись и с яростным криком «Умри, белая тварь!», копьем ударил по голове, чтобы добавить ее к своей коллекции черепов.
Ошалев от ужасной боли, я кинулся прочь от пробравшихся извергов, но зацепился за тело лежащего Адама и растянулся на полу.
И только тогда очухался, и внезапно пришел в себя от того кошмарного сна.
21
Глянул на ладони — пальцы на месте, правда, одного мизинца давно уже нет, схватился за голову, под волосами парочка давних шрамов – но цела!
Выгоняя то дурное сновидение, зачерпнул оловянной кружкой из посудины воды и залпом влил в себя. А сердце продолжало бешено колотиться где-то в сумерках военных экспедиций на яростных тропических островах. Крепко же досадили всем, и голландцам, и малайцам, дикие даяки, да еще каннибалы, если от них даже во сне покоя нет, содрогнулся я и хлебнул еще воды.
Всю ночь перекликались на караульных вышках часовые, а сквозь щели нашей «камеры» просвечивало багровое пламя и вился дым сторожевых костров.
«Это пламя… пламя людского гнева в джунглях», мелькнуло у меня, и я забылся тревожным сном. «Не сгореть бы, не спалиться живьем в нем…»
Утро началось грохотом падающего к нам из двери избитого, с кровоточащим носом и губами Али. Его синяя форма была изорвана в клочья. А на лице и теле кровоподтеки. Били, видно, изо всей силы, и ногами. Даже на шее виднелись багровые следы удушения.
Это вчера, пользуясь отсутствием командира, доставившего нас в укрепление, одержимые ненавистью повстанцы-исламисты взломали дверь и дорвались до своего земляка, заклейменного ими якобы как изменщик.
Не подоспей вовремя начальник на пронзительные крики избиваемого мученика, вряд ли от Али осталось что- либо живое.
А потом очередь пришла бы за нами, христианами, их противниками на войне и по вере. Наверное, во избежание таковой мести и расправы, увеличился караул за нашей дверью, бряцая оружием.
Я сделал примочки Али, и он, постанывая, заполз в тихий угол и затих.
— Положение остается мерзопакостным, — произнес проснувшийся Адам, — к тому же ни крошки во рту.
— Тут не до жиру, быть бы живу, — и я подал ему в посудине остатки воды.
Постепенно мы приходили в себя. Хорошо, что принесли деревянную чашку с вареным рисом и овощами, которые мы уплели, да свежей водицы добавили.
Жилистый Али, стиснув зубы, растирал синяки. Прислушавшись к говору караульных сказал, что за самосуд к нему и побои, те дурни отправлены в рейд против прибрежных пиратов, не дающих спокойно жить рыбакам и земледельцам. Это подавало нам хоть какую-то надежду на понимание.
Однако бежали тягостные дни, а положение так и не прояснялось.
А ночами я напряженно думал, возвращаясь в прошлое… Если тебе осталось прожить всего несколько месяцев, то в приговоре судьбы ты сам выбираешь способ ухода из бренного бытия.
И я, Жиган, на вид сильный и жизнерадостный, сделал выбор – решил закончить дни свои, как подобает мужчине и предкам в бою, а не изнуренный болезнью и охающий на лазаретной койке. Умереть так же, как прожил — в борьбе! Ибо ростки смерти, по мрачному выводу военного врача, стали давать роковые восходы, упорно приближая меня к вечному пристанищу.
22
Пожалуй, это была главная причина, почему я отправился коротать оставшийся срок дней своих на клокочущую сражениями Суматру. Да и нужен ли был я с неизлечимый хворью и вдобавок безденежный, моей милой молодой Наташе?
В хижине мы были обеспокоены одним загадочным обстоятельством. Днем и ночью под нами, словно где-то в подземелье, слышалось злобное тигриное рычание и хрипы, приглушенные крики людей. Может это нам только мерещилось?
Но порою в темное ночное время, они явно слышались у подъемного моста у входных ворот укрепления. Что это такое, спрашивали мы у нашего малайца, и что будет с нами, но он в ответ лишь пожимал плечами.
В один из дней караульный сквозь губы процедил, что участь нашу будет решать лично Теуку Умар, который вот-вот прибудет сюда.
— Уж он найдет вам толстую ветку, на которой ждет крепкая петля! — осклабился он потемневшими от жевания бетеля зубами. И сплюнул жвачку бетеля на землю. В нашу сторону. Под ноги.
Мы молча переглянулись…
23
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ... Глава 4 Нападение даяков
