Пронизывающий ветер стянул знамена туч над хребтом, и на отроги опустились облака. Было сыро, и дальние взгорья Улан-Байса, уже невидимые в надвигающейся серой мгле, казались погребенными под стеной непогоды. Нетвердый шаг по шатающимся многотонным камням, почти невозможный и робкий, теперь уже отчаянный в серебре нитей дождя, ускорился, мы почти катились вниз, в ухмыляющиеся пасти каменных узилищ.
Лишайник, впитав в себя долгожданную влагу, стал скользким и неприятным, словно специально поджидал незадачливых путников. Ощерившиеся ниже заросли багульника, и хвойные стены манили своим спокойствием, но до них было еще очень далеко.
И вдруг, холодный и непривычный для июня горный дождь сменился ощутимым градом, пробежавшимся дробью по нашим головам и спинам. Через минуту все вокруг застили ледяные россыпи, оседающие на седину лишайников. Горюющие неведомым горем небеса призвали себе на помощь еще более пронизывающий ветер, и вот уже, где подтягиваясь на острых обломках древних камней, где катясь, а где и перепрыгивая через расщелины, путники, спустились на более ровный курумный поток.
Там, под развесистым деревом сидел Артем, и жевал травинку. Глубоко вздохнув, он поднялся, стряхнул хвою с кепки, и начал снова спускаться вниз.
Град внезапно кончился. Дождь серебряными нитями пронизывал урочища по обе стороны долины, каменные узилища по склону сменялись непролазными сплетениями молодых елей и багульника. Потревоженный мох источал терпкий аромат, брусничник сиял от холодных капель, укрывших крепкие листья. Шумели старые деревья. Ноги тяжелели от влаги, за одежду и рюкзак цеплялись когти ветвей. Спуск набирал крутизну, и вот уже шаг превратился в тяжелые прыжки через упавшие стволы и скольжение по прошлогодней листве. Неожиданно, Настя, шедшая позади, вскрикнула, а я почувствовал, что лечу. Перевернушись в воздухе, я ухватился рукой за пролетавшую мимо ветку, больно поцарапав ладонь.
Рюкзак тянул вниз, где-то внизу шумел Шулутай, смеялся ветер в кронах. Я сел на мокрую траву, и, уже, в который раз, перевязал развязывающиеся от сырости шнурки, на этот раз, сделав несколько хирургических узлов. Настя спустилась вниз, спросила как дела. Я ответил достаточно бодро, помахал рукой, и мы снова стали спускаться вниз к уже белеющей в долине каменной реке, где еще дальше властвовали могучие лиственницы, и бежал только набирающий силы у истоков поток.
Перепрыгнув очередной раз через поваленные стволы, мы поняли, что спустились. На большом белом камне задумчиво стоял Артем, опираясь на палки, его взгляд, казалось, прокладывал маршрут через огромные валуны, оказавшиеся еще более огромными, чем курумные волны, с еще более коварными расщелинами и провалами, в которых таился залежавшийся к июню лед.
Каменная река тянулась на сотни метров вниз по долине, скованная с двух сторон курумниками и горной рекой, практически непроходимая, тяжелая к походному шагу, и изматывающая бесконечными прыжками с одного каменного гиганта на другой. Все это измучило путников, но они все так же монотонно шли и шли вперед, наугад ставя натруженные ноги на еще скользкие после дождя камни. Внизу кричали сороки, и чей-то неприятный пытливый взгляд все также смотрел в наши спины из непролазных зарослей…
Ночь ушла за хребты, горевала за каменной рекой река настоящая. Юное июньское солнце таилось в травах, перешептывалась с ветром смородина. Здесь, у края гигантского курумника веселилось утро, вился над молодым костром легкий сизый дым. На высокие склоны Бэльчира карабкался новый день.
Где-то далеко начали петь птицы, мерзлый лед стоял в морщинах старых камней, отливая синевой ушедшей зимы, серебрил виски гор-стариков, которые все также насмешливо скрипели обломанными зубами скальников и не ждали никого.
