9. Очередная статья Агнешки Хаски/Agnieszka Haska и Ежи Стаховича/Jerzy Stachowicz (стр. 8 – 9) носит название:
Может показаться, что раз уж в междувоенном двадцатилетии полки книжных магазинов ломились под тяжестью книг отечественной фантастики, то и кино не сторонилось от этой темы. Нет ничего более ошибочного! Конечно же, довоенные режиссеры бросали заинтересованный взгляд на литературу, а многие выдающиеся писатели заигрывали с кино, но кинодеятели адаптировали к нуждам экрана прежде всего те книги, которые укрепляли сердца и поднимали патриотический дух. Большинство же оригинальных сценариев были историями о том, как она любит его, а он ее – не очень (но в финале изменяет свое отношение). В результате польская довоенная кинематография не родила таких произведений, как «Кабинет доктора Калигари», «Метрополис» или «Аэлита». Однако из этого не следует, что фантастические элементы в нашем кинематографе вообще не появлялись. В эпоху немого кино они часто гостили на кинопленке и, как правило, помогали украшению сюжета, что в сочетании с другими средствами давало весьма интригующие результаты.
Когда отчизна позовет, любое сердце отзовется
Примером сочетания фантастики и патриотизма был один из первых польских суперфильмов, то есть “Pan Twardowski/Пан Твардовский” в режиссуре Витольда Беганьского (премьера в феврале 1921 года).
Это история о шляхтиче, продающем душу дьяволу, импонировала размахом. Например, для танцевальных сцен, снимавшихся в Виланове, было ангажировано 100 человек, пляшущих в кунтушах. Однако осью сюжета фантастические элементы не были, потому что фильм снимался по распоряжению заместителя министра, ответственного за пропаганду, и его главной целью было разжигание патриотических чувств перед плебисцитом в Силезии. Поэтому внимание сосредотачивалось не на черте и корчме, но именно на танцах и плясках и представлении дворов Ивана Грозного и Стефана Батория, а Твардовский выступал тут прежде всего как храбрый воин, отличившийся в битве под Псковом.
Также в сценарии фильма “Mogiła nieznanego żołnierza/Могила неизвестного солдата” (реж. Рышард Ордыньский, премьера в декабре 1927) фантастика использовалась как зрелищная добавка к прогосударственным умилениям.
Нелли, дочь капитана Михала Лазовского, не верит в смерть отца, который якобы погиб на войне с большевиками. И правильно не верит, потому что отец – военнопленный, который работает на фабрике, изготавливающей боеприпасы, и планирует побег. Удобный случай подворачивается, когда в него влюбляется русская крестьянка. Лазовский бежит и пытается пробраться на родину. По пути он преодолевает ряд искушений, таких, например, как предложение прекрасной княжны Таракановой остаться с нею в ее дворце в Крыму. Фантастический элемент здесь видения Нелли. Девушка пребывает в духовной связи с отцом и в своих видениях следит за теми приключениями, которые переживает ее отец, стремящийся в Польшу.
В последнем из этих видений Лазовского сражает шальная пуля уже на границе с родной страной. Фильм оканчивается апофеозом бесконечных рядов польских войск, уходящих в освещенную ярким солнцем даль.
Астральные тела шествуют по городу
Как мы уже упоминали, в довоенной кинематографии наряду с патриотическим мотивом на первое место выдвигались различные любовные перипетии. Как раз среди кинолент этого типа можно найти нечто наиболее близкое нашим представлениям о фантастике с упором на мистические события и специальные эффекты. Это исходило из моды на спиритизм и столоверчение. Призраки прежних возлюбленных были ведь благодарным материалом для любовной интриги. Эта тематика появилась в польской кинематографии довольно рано. Первым фильмом, содержавшим элементы парапсихологии, была кинолента “Fatalna godzina/Роковой час” 1914 года.
Главный герой, доктор Мурский, пользуясь гипнотическим внушением, вынуждает жену приятеля отдаться ему и затем укладываться в его постель каждую среду. И хотя Ванда Светличова не помнит того, что с ней творил Мурский, она страдает от нервного расстройства. Мурский, потрясенный последствиями своих подлых деяний, хочет исправить причиненное зло, но поздно – Ванда умирает. Наступает среда, доктор сидит в кабинете и вглядывается в фотографию своей жертвы, а в это время сквозь запертую дверь в кабинет проникает призрак умершей. Вершится месть. Призрак Ванды душит Мирского и исчезает, как это и положено привидениям.
Кстати говоря, подлое использование несчастных девушек с применением гипноза показано также в фильме “Orlęcie/Орленок” (1927) упоминавшегося уже режиссера Беганьского, в котором коварный доктор тайных наук погружает героиню в медиумический сон, чтобы вызвать с того света призрак Яношика и получить от него сведения о месте, где зарыты сокровища легендарного разбойника.
А мотив акта правосудия, осуществленного благодаря вмешательству выходца из загробного мира, сходный с тем, что звучит в фильме “Fatalna godzina”, появляется также в фильме “Tajemnica przystanku tramwajowego/Тайна трамвайной остановки” (реж. Ян Кухарский, 1924). Этот фильм, поставленный на заслуженной для предвоенного кино киностудии “Sfinks”, был вольной экранизацией «Гальки» (опера С. Монюшко).
В аннотации, напечатанной в журнале “Kinema” ее автор писал: «Обрученная с парикмахером белошвейка видит на трамвайной остановке стареющего, но все еще элегантного ловеласа с графским титулом и, увлеченная этим опытным покорителем женским сердец, бросает в любовном жаре мать и маленького брата и устремляется следом за графом в мир роскоши, быстро – как это бывает – ему надоедает, и это тогда, когда узнает, что вскоре станет матерью; брошенная им (…) бросается под колеса трамвая, погибает, вызывает у дон-жуана раскаяние, является ему в видении на той же самой трамвайной остановке (…) и, уже как привидение, заводит его в парикмахерскую, где парикмахер, бывший ее женихом, мстит соблазнителю, перерезая ему горло». Критики не оставили на «Тайне…» сухой нитки, хотя и высоко оценили сцену на остановке. Антоний Слонимский писал: «Сценарий этого фильма подобен трамваю № 0, которым можно за сотню марок ездить в течение двух часов вокруг Варшавы. (…) Осмелюсь утверждать, что весь этот фильм является рекламой страхования жизни; ведь нам наглядно показывают, что попасть под трамвай можно даже на остановке и что парикмахеры не спят».
Медиумические сны
В двадцатые годы ставились также фильмы, где вышеизложенная схема поворачивалась на 180 градусов — в которых любовная тематика была добавочной к видениям, призракам и гипнозу. К ним относится фильм “Syn Szatana/Сын Сатаны” (1923) Бруно Бредшнайдера, увлеченного немецким экспрессионизмом режиссера, который, как писал после премьеры Анджей Власт, умел «творчески смотреть на чужие образцы». Это был фильм, вдохновленный модной в той эпохе мистикой Востока; теориями реинкарнации и «тайными знаниями легендарных йогов». Главный герой, и в то же время главный злодей, профессор Гурдт – это живущий в провинциальной глуши «знаток тайных знаний, гипнотизер и прорицатель». Воспылав страстью к прекрасной Анне, дочери местного часового мастера, он, чтобы ее заполучить, использует свои незаурядные способности для «изучения астрального клише Анны и линии ее жизни». Таким образом он узнает, что девушке предназначен судьбой в качестве спутника жизни некий Эмест. Гурдт усыпляет юношу, принимает его облик и уводит ничего не подозревающую девушку в свое убежище, которое – как нетрудно догадаться – представляет собой старый жуткий замок. Однако ему препятствует в исполнении его подлых намерений сосед Анны, также обладающий паранормальными способностями. “Syn Szatanа/Сын Сатаны” обращал на себя внимание визуальной составляющей, за которую отвечал самый выдающийся кинооператор предвоенной эпохи Северин Штейнвурцель (Seweryn Steinwurzel), который в самом начале карьеры специализировался на «ужасных» фильмах. Это именно ему мы обязаны большинством лучших кинолент тех времен, содержавших фантастические мотивы. Сразу же после окончания съемок к фильму Бредшнайдера Штейнвурцель принялся за работу над фильмом “Atakualpa/Атакуальпа” (реж. Хенрик Бигошт и Игнаций Мястецкий), таинственной кинолентой, о которой немногое можно сказать (скорее всего она так и не вышла в прокат). Мы знаем только, что журналист “Kinema” назвал фильм “мистическим произведением” и добавил: «Безусловно интересной является техническая сторона фильма, иллюстрирующая силу гипноза, отделение астрала от тела, появление двойника перед смертью и т.д.» Быть может сценарий этого фильма имел нечто общее с историей Атауальпы (Atahualpa), правителя инков, казненного испанцами.
Следующей кинолентой, в которой за визуальные эффекты отвечал Штейнвюрцель, был фильм “Ślubowanie/Обетование” (“Tkies kaf”, реж. Зигмунт Турков, 1924), представляющий ветвь польской кинематографии на языке идиш.
Это история о судьбах отпрысков двух вильненских друзей-евреев, которые поклялись, что их дети – дочь и сын – вступят в супружескую связь. Поскольку они призвали в качестве свидетеля Илью-пророка, то этот союз, несмотря на изменение семейных планов, должен быть заключен.
Фильм, разумеется, насыщен сценами, в который в различных обличиях появляется Илья-пророк, роль которого играет сам режиссер.
Эта серия «ужасных» фильмов, снимавшихся Штейнвурцелем, увенчалась лентой “Kochanka Szamoty/Любовница Шамоты” (1927) режиссера Леона Тристана по мотивам рассказа Стефана Грабиньского.
Этот фильм, вероятно, был единственным, опиравшимся на отечественную «ужасную» литературу. Его создатели умело подчеркнули ауру «жути». Фильм собрал неоднозначные рецензии.
Некоторые рецензенты хотели осадить Тристана, который был весьма язвительным критиком, дебютировавшим в кино, и назвали «Любовницу…» (как это сделал, например, рецензент журнала “Droga”) «отвратительнейшим кичем». Другие, например рецензент журнала “Kurier Polski”, расплывались в комплементах прекрасной «дьяволице» (niesamowitka).
Иллюзионы и миражи
Под конец двадцатых годов фантастические мотивы почти перестали появляться в польском кинематографе. Их исчезновение совпало во времени с появлением звукового кино. Одной из последних кинолент с элементами «ужасов» был фильм “Człowiek o blękitnej duszy/Человек с голубой душой” (1929) режиссера Михала Махвица (Michal Machwic), в котором наряду с другими актерами играл Эугенюш Бодо (Eugeniusz Bodo).
Рецензент журнала “Kino dla wszystkich” писал: «это история любви, возникшей как бы по велению судьбы на дороге реинкарнации». Художник Ян, воодушевленный мистическим видением, порожденным «Лунной сонатой» Бетховена, трудится над портретом своей воображаемой возлюбленной. После ряда событий художник завершает работу над своим произведением и обнаруживает, что его идеал живет по соседству.
Из-за причин как исторического, так и технического (съемки велись на нитрокинопленке, которая быстро приходила в негодность, если не подвергалась консервации) характера до нашего времени дошли лишь немногие из немых польских фильмов. Лентам с фантастическими элементами повезло не более прочих. К началу нового тысячелетия сохранилась лишь половина обсуждавшихся в статье фильмов.
Однако громкая история находки спустя 70 лет единственной копии последнего немого польского фильма “Mocny człowiek/Сильный человек” позволяет питать надежды на то, что, возможно, в будущем появится шанс познакомиться с этими произведениями не только при посредничестве журнальных рецензий и статей и монографий киноисследователей.
