Рассказ
В конце девятнадцатого года произошла моя первая крупная размолвка с верным другом Ваней Фильковым.
Мы избрали Ваню секретарем губернского комитета комсомола. Он пользовался большим авторитетом в организации. На работу в губком перевели и меня. Ребята постарше ушли на фронт: белые подступали к самому нашему городу.
С Ваней я в те дни не разлучался. Работали мы как взрослые. Дни и ночи. Спали на жестких губко-мовских диванах. В губкоме всегда толпилась молодежь. Нам, пятнадцатилетним юнцам, еще незнакомым с бритвой, приходилось организовывать укомы, формировать отряды ЧОНа, агитировать, убеждать, бороться с бандитизмом, с меньшевистско-эсеровскими вылазками.
К нам в губком приходили молодые парни и девушки.
Домой забегал я раз в три-четыре дня. Нам было не до семьи. Мы и о еде вспоминали, только когда голод совсем уж донимал. Иногда это бывало в разгар бесконечного ночного заседания. И тут связка ржавой воблы, которую кто-нибудь приносил в перерыве, казалась райской пищей.
Все мы писали заметки, статьи, а иные сочиняли рассказы и даже поэмы. Писали нам ребята из уездов и деревень, с фронта. Писали в стихах о своей нелегкой жизни.
Но наши творения не видели света.
Даже «руководящие» статьи Вани с трудом удавалось напечатать в губернских «Известиях». А между тем в этих же «Известиях» то и дело появлялись произведения старых журналистов, в свое время сотрудничавших еще в желтом меньшевистском листке. Мы не раз говорили об этом в губкоме партии.
— Что же, — начинал политпросвет Миша Басманов, только что вернувшийся с фронта,,— что же, всякие буржуазные спецы будут в газетах пописывать, а нам своего молодежного журнала не даете? Бумаги нету? Да мы ее сами, бумагу, из центра выхлопочем. Комсомол требует журнала. Больше не можем сдерживать творческих порывов.
Миша был старым агитатором и говорил напористо. Но в ответ всегда поднимался губернский редактор Петр Андреевич Громов и возражал Мише сухими, тоскливыми словами.
Что могли мы, кучка безусых комсомольцев, сделать против этого человека? Он считался самым ученым человеком в городе: и газету редактировал, и тезисы писал, и читал всякие лекции. В губпарткоме ценили его больше, чем нас с Мишей и Ваней Филько-вым вместе.
Спас нас Василий Андреевич Фильков. Мы посвятили его в наши журнальные планы.
— Действуйте, — сказал Василий Андреевич, — поддержу.
На ближайшее заседание губкома мы явились нагруженные ворохом стихов, рассказов, статей, рисунков.
— Вот, — сказал Миша, — дайте выход нашему творчеству.
На чем только не было изображено это творчество. На папиросной, прозрачной бумаге, на тетрадных листочках, на кусках картона, на обратной стороне обоев. А одна заметка была даже на куске березовой коры.
Редактор хотел было взять слово. Но выступил Фильков-старший. Блеснул улыбкой из-под русых усов и сделал стратегический ход.
— Я с положением детально ознакомился. Действительно, на журнал нет бумаги.
— Вот тебе и защита! — мрачно шепнул мне Миша.
— Но я предлагаю, чтобы в губернской газете еженедельно давали страницу для молодежного творчества. Места хватит.
На губкоме было много вопросов. И о несобранной
продразверстке, и о бандитизме, и отчет фракции губ-профсовета. Не успел Громов возразить, приняли предложение товарища Филькова.
Ушли мы победителями. Редактором молодежной странички был назначен я.
— Смотри там, Сашка, — инструктировал меня Миша-политпросвет, — не подкачай. Первую страницу в Цека пошлем. Пусть посмотрят, как липерский комсомол работает.
Все складывалось как нельзя лучше. С самыми возвышенными чувствами ввалился я в редакцию, добыл себе стол и написал плакат:
Редактор странички «Юное творчество»
А потом с независимым видом заглянул в кабинет редактора. Договорились мы, что первая «страничка» пойдет на днях.
Ночью я не спал. Обдумывал будущую страничку. Прямо надо сказать, мысли приходили заносчивые и тщеславные. Не думал и не гадал я, что именно на литературном фронте, на тернистом пути к славе ожидают меня бои с моим другом Ваней.
...Иногда в короткие часы отдыха, сидя с Ниной Гольдиной на скамеечке у памятника Песталоцци и глядя в небо, на мириады звездных миров, я мечтал вслух. Наши губкомовские будничные дела, наши споры, обед из воблы — все это оставалось далеко позади. Мне было мало Липерска, мало нашей бренной планеты. Я улетал мечтой в заоблачные миры, организовывал комсомол на Луне. Я был поэтом. Я писал уже стихи не только о предательстве Второго Интернационала.
Как раз в эту неделю я закончил большую поэму, где описывал полет целой армии земных комсомольцев на Луну, фантастические приключения и борьбу с лунными белопвардейцами.
До сих пор помню строчки, завершающие поэму:
Комсомольцы пламенной Европы
Собрались со всех земных концов.
Сброшены в космическую пропасть
Банды белолунных подлецов.
И взлетает в воздух дерзновенно
Песня омоложенной страны:
Молодая гвардия Вселенной,
Молодая гвардия Луны.
Мне было тогда неведомо, что путешествие на Луну уже давно описано Жюлем Верном и Уэллсом. Все мои познания о Луне ограничивались любимой с детства книгой астронома Фламмариона. И я считал себя пионером, открывающим дикие, неизведанные еще пространства (впрочем, весьма возможно, что и Жюль Верн и Уэллс не стали бы помехой на моем пути. Они были, очевидно, неплохими писателями, но ничего не понимали в комсомольских делах).
Философия моей поэмы была необычайно туманна, научная достоверность весьма зыбка, а качество стихов сомнительно. Но мне казалось, что это исключительно глубокое, мастерское, талантливое произведение.
И оно очень нравилось Нине.
...И вот в эту ночь пришла мне в голову гениальная мысль — сделать сюрприз губкому. Напечатать поэму в первой же «страничке».
Я вскочил с постели и стал лихорадочно перечитывать свое произведение. Она казалась мне поистине прекрасной, эта поэма. Вот обрадуется губкомол! А потом прочтут поэму в Москве. Конечно, на нее сразу обратит внимание Максим Горький. А Луначарский? Пожалуй, и Луначарский обратит внимание. Меня вызывают в Москву... Дальше... Я уже спал и видел во сне свой собственный триумф...
Поэма заняла почти всю полосу. Редактор неодобрительно поглядывал на сверстанную страницу, но мне ничего не говорил.
«Завидует, — думал я, — а еще подпольщик!..»
Застучала печатная машина. В стопку ложились свежие номера губернских «Известий», и на третьей странице под шапкой «Юное творчество» — страница губкома РКСМ» — жирными буквами шел заголовок
«Путешествие на Луну» — поэма.
Я взял номеров десять газеты и побежал домой. Спал я крепко. Под подушкой лежала моя первая напечатанная поэма.
Утром, бодрый и радостный, с газетами под мышкой, я помчался в губком. Из комнаты секретаря доносился шум. Я разобрал слова своей поэмы.
«Эге, читают уже...»
С торжественным видом я вошел в кабинет. Мигом наступило молчание. В кабинете сидели Ваня Филь-ков, экправ Валя Грекова, политпросвет Миша Басманов, еще человек пять. На столе перед Мишей лежала моя поэма.
— Ну как, ребята, подходяще? — скромно спросил я.
Молчание начало меня тревожить.
— Ну и сукин же ты сын, Сашка!.. Ну кто бы мог подумать!..
Я почувствовал, что дело неладно... И тогда заговорили все. Я давно не слыхал такого потока бранных слов.
С тревогой смотрел я на своего друга Ваню. Наконец он остановил на мне свой тяжелый взгляд и заговорил.
Век не забыть мне слов Вани Филькова... Он не кричал, как Миша Басманов. Он говорил тихо и даже скорбно.
— Ты что же подрываешь комсомольский авторитет?.. — начал он. — Тут строим, строим. Дело трудное. И о продразверстке подумай, и в Пирловской волости неладно, а Митю Алексашина, члена укома, бандиты убили. И ребята, отрываясь от борьбы, пишут, можно сказать, кровью пишут и о своих ячейках, и о Красной Армии, а ты, редактор, — комсомольское творчество под сукно и на всю страницу свою философию о Луне размазываешь. Тебе уже Земли мало. Тебе уже на нашей планете делать нечего. Для этого мы тебя в газету послали? Эх, Сашка, Сашка, не оправдал ты комсомольского доверия...
Все молчали. Я горестно смотрел на плоды своего творчества.
В этот день губком вынес мне выговор за Луну, с редакторской работы снял и направил на работу в Дресленский уезд.
А о моем полете на Луну еще долго шли разговоры по всей губернии...
Сборник «Годы жизни» (1948)
Этот рассказ был дополнен в 1958 г., после запуска первого искусственного спутника Земли в космос (появилась маленькая искусственная Луна) и получил название "К вопросу на Луне"; причём г. Витебск здесь представлен как г. Липовск
Александр Исбах. К вопросу о Луне. Рассказ. Илл: Ю. Вечерский. Журнал Юность, 1958, No 8, с. 3-6
*
В авторском сборнике "Годы жизни" Л. Советский писатель. 1948 — "Путешествие на Луну"
В авторском сборнике "Повести и рассказы" М. Советский писатель. 1957 — "Путешествие на Луну"
В авторском сборнике "Золотые кувшинки" М. Детгиз. 1957 — "Путешествие на Луну"
В авторском сборнике "Путешествие в юность" М. Советская Россия. 1958 — "К вопросу о Луне"
В журнале "Юность" . М. Правда. 1958, No 8 — "К вопросу о Луне"
В авторском сборнике "Рассказы о комсомоле" М. Знание. 1967 — "К вопросу о Луне"
https://books.google.com/books?hl=ru&...
Газетная первопубликация поэмы "Путешествие на Луну" существует, но конкретно до сих пор не установлена.
*
И́СБАХ Александр (псевдоним ИСаак + БАХрах; получилось претенциозно — как бы И[оганн] — С[ебастьян] Бах; настоящее имя — Исаак Абрамович Бахрах, 1904-1977)
Во время так называемой кампании против «космополитов» Исбах был обвинен в буржуазном национализме и сионизме. Поводом для этого послужил во многом автобиографический сборник рассказов «Годы жизни» (1948), в котором Исбах, описывая город поры своего детства (Липерск — на самом деле — Витебск), в негативном свете представляет еврейских богачей и клерикалов и как о чертах новой жизни говорит о разрушении подростком-комсомольцем микве и превращении синагоги в «народный университет», но вместе с тем приводит тексты молитв, описывает детали еврейского религиозного ритуала, рассказывает о сионистском кружке в гимназии и даже цитирует «Ха-Тикву». В 1949 г. Исбах был приговорен к десяти годам лагерей принудительного труда, в 1954 г. освобожден, реабилитирован и вернулся к преподавательской и литературной деятельности.
Продолженный им цикл автобиографических рассказов («Путь в жизнь», 1957) в значительно расширенном виде был опубликован под названием «Юность моя, комсомол мой» (1966; композиционно состоит из «звеньев», отражающих этапы жизни главного героя Александра Штейна). Однако из рассказа «Сын чести» текст «Ха-Тиквы» был изъят, а рассказ «Начало», объявленный в 1949 г. одним из «самых националистических», не был включен в книгу.
https://eleven.co.il/jews-of-russia/in-cu...
Оригинал рассказа из сборника «Годы жизни» (1948) с. 97 — 104