Луис Гонсага УРБИНА
ПАМЯТИ МОЕЙ СОБАКИ
Лежит в углу потёртая подстилка...
Там пёс мой умирал. И в миг последний —
как гордый бог, вдруг голову он поднял,
и молния в глазах его глубоких
внезапно пробежала. В этом взгляде —
любовь, что одолела холод смерти.
И боль в тот миг глаза мне наполняла –
с любовью неземною я прощался,
на тот скульптурный профиль с грустью глядя.
В его глазах – лишь трепетная нежность.
Когда же он увидел мои слёзы –
тоску свою и горе властным жестом
он показал мне. Я шепнул: “Спасибо…”
На всплеск последний все истратив силы,
как на подушку, медленно и тяжко
он опустился… И на фоне стенки
казался барельефом чёткий профиль.
Глаза же становились всё грустнее,
как будто говорили:
— Я впервые
не слушаюсь тебя, и не откликнусь.
Ну что ж, прости… не поминай же лихом…
Я жил лишь для тебя, мой друг любимый,
твой душе хотел быть утешеньем,
ей радости дарить и сновиденья;
тебя искал во всём я и повсюду –
ты был моим единственным стремленьем.
твоя рука мне приносила ласку,
и дикие инстинкты усыпляла
и под твоим спокойным сильным взглядом,
едва заслышав твой волшебный голос —
я становился кротким и послушным,
великодушным и готовым к жертвам…
Скажи мне, кто любил тебя сильнее,
не изменив, не ведая сомнений,
слов похвалы скупых не ожидая,
кто быть с тобой желал бы столь же страстно?
В часы печали был бессонным другом,
в опасности — верней не знал ты стража,
в твоих утехах был тебе слугою,
в невзгодах – другом, а в минуты счастья –
приятелем, игривым и весёлым.
В бесплотные ушли воспоминанья
моя любовь, иллюзии, надежды…
Поющий золотой корабль отчалил,
нас покидая на пустынном бреге –
что остаётся от твоей вселенной,
идеалист, несчастнейший мечтатель?
Вверху – покой, и неба беспредельность,
внизу – земля, бесплодная, сухая,
и я, который был — весь состраданье,
единой жизни атом… О, загадка! —
Магическое душ соединенье!
И мы идём вдвоём с тобой. Куда же?
В добро? Во зло? Неважно – мы же вместе.
Поверенным я был твоих улыбок,
певцом – блужданий грустных, одиноких.
свидетелем твоих печальных мыслей,
ел хлеб, твоей слезою орошённый..
У очага погасшего, в молчаньи
тебя спасал я от ночных видений,
свой взгляд в твои зеницы устремляя…
Так что с тобою? Почему ты плачешь?
Мне грустно покидать тебя, и горько,
что больше никогда не станешь думать
о том, кто в странствиях твоих был верен,
шел за тобой, следы твои целуя.
С тобой теперь лишь люди остаются,
предатели, что обмануть готовы.
На небеса они взирают, стоя
двумя ногами на земле жестокой.
Умру лишь я – не ты. Ты, погибая,
преобразишься — новый мир узнаешь.
Я – лишь материя. Любовь жила в ней,
но нет души – а значит, нет надежды
на будущую встречу в новой жизни…
А ты – бессмертен. Ты, мой друг, мечтаешь,
что где-то, за сверкающей лазурью,
за этим морем, к звёздам устремившись, —
когда-нибудь найдёшь ты невозможность,
химеру духа своего отыщешь.
Я стану прахом, возвратясь в глубины,
где рождены рептилии и звёзды,
но в мире есть любовь, и сам я — символ
и дух любви, оплот её последний.
Вновь молния в глазах его сверкнула –
последний всплеск любви… И, благодарный,
склонился я над умиравшим богом,
его целуя голову большую.
Тьма поглотила поздних звёзд сиянье,
и ветер ледяной дыханье смерти
принёс, и там, на тёмном дне равнины,.
он холм задел, и дерево качнулось —
неумолимый перст, что означает
лишь отрицанье.
Медленно и мерно
на мрачном чёрном гробе горизонта
кусочек крепа белый появился,
и триумфальным знаменем победы
над горной синевою распластался.
А я стоял, коленопреклоненный,
на старенькой изношенной подстилке,
где пёс мой умирал. И бесконечно
Я размышлял, безмолвный, окружённый
великой тайной.
Но в окошко спальни
вдруг сунул нос один из ребятишек:
-Какой хороший день сегодня, папа!
(перевод — И.Поляковой)
А.Кочетков
Я разогнал собак. Она еще
Жила. И крови не было заметно
Снаружи. Наклонившись, я сперва
Не разглядел, как страшно искалечен
Несчастный зверь. Лишь увидав глаза,
Похолодел от ужаса. (Слепит
Сиянье боли.) Диким напряженьем
Передних лап страдалица тащила
Раздробленное туловище, силясь
Отнять его у смерти. Из плаща
Носилки сделал я. Почти котенок,
Облезлая, вся в струпьях... На диване
Она беззвучно мучилась. А я
Метался и стонал. Мне было нечем
Ее убить. И потому слегка,
От нежности бессильной чуть не плача,
Я к жаркому затылку прикоснулся
И почесал за ушками. Глаза
Слепящие раскрылись изумленно,
И (господи! забуду ли когда?)
Звереныш замурлыкал. Неумело,
Пронзительно и хрипло. Замурлыкал
Впервые в жизни. И, рванувшись к ласке,
Забился в агонии.
Иногда
Мне кажется завидной эта смерть.
Шушана Мелик
Моему родному рыженькому зверику Мишке, утонувшему на даче в яме,
вырытой соседями для защиты от крыс, в ночь на 6.07.05г.
..........«Все волны твои и воды твои прошли надо мной»
.....................................................К нига Ионы
Вот, наконец, сгорело это лето,
Вморозив в сердце ужас пустоты,
И, забеляя инеем рассветы,
Крадётся осень, рыжая – как ты
А после снег начнёт в круженье вялом
Вальсировать с небес перед постом
И укрывать пушистым одеялом
Могилку за раскидистым кустом
И всё на свете белым станет скоро –
Дорожки, грядки, крыши всех домов –
И холмик твой у самого забора,
И крестик – святотатство для попов
А для меня – знак встречи за порогом,
В том времени, где чаянья сбылись,
И слабый шанс на примиренье с Богом,
С Которым мы в оценках не сошлись…
Возможно, я грехами одержима
И заслужила пытки палача,
Но как же больно, как невыносимо
Быть ножнами для лезвия меча!
От этой боли всё в густом тумане,
А на коленях – пепел сигарет,
Коньяк слегка колышется в стакане,
И у него янтарно – рыжий цвет…
...Глаза прикрою в пустоте квартиры
И вновь раскрою в синей тишине,
И по густой траве иного мира
Ты полетишь, как солнышко, ко мне
И свет любви разрушит все препоны,
И боль растает в сердце без следа…
Ты мой родной, мой рыженький Иона,
И надо мной стоит твоя вода.
Г.Кольмар
Зверь
Приди, взгляни на смерть мою, взгляни на вечный ох и ах,
предсмертной судороги дрожь в подшерстке различишь.
Узнай меня по коготкам, послабым мышцам на ногах,
не спрашивай, что я за зверь: не белка и немышь.
По сути это все равно. Всегда я плох или хорош...
Ты -самодержец, для себя придумавший закон.
Ты по себе его скроил и если надо, ты забьешь
любого чужака; стеной ты окружил свой трон.
Ты на могилах возлежишь тобой растерзанных людей;
они отмучались уже, и свята их судьба.
Но в кожу мертвых матерей ты обрядил своих детей,
твои забавы — кровь пустить из жертвенного лба.
Пока мы живы, мы для вас — добыча, дичь, убойный скот,
а не роса и не зерно — безудержная сыть.
А сдохнем, будет новый день, и нас никто не подберет —
проснетесь, пожалев, что нас опять нельзя убить.
Когда-то образам моим молился ты; теперь узнал,
о том, что к божеству зверей неласков бог людей.
И ты извел моих детей, источник мой замуровал
Вот заповедь, что создана лишь алчностью твоей
Есть у тебя загробный мир, надежда и гордыня есть.
Незримый Дух твоей душе прикажет вечно жить.
Но бесконечно я терплю — хоть в перья обряди, хоть в шерсть.
Заплачешь — стану я ковром, чтобы вопль твой приглушить.
(перевод — М.Гершенович)
В.Ноздрев
Преданность.
Метнулись люди,бабы взвыли,
По всем телам прошел озноб,
КОГДА К ХОЗЯИНУ В МОГИЛУ
СОБАКА ПРЫГНУЛА НА ГРОБ;
Вся ощетинилась,в отваге
Ощерив до предела пасть,
Стояла,там,внизу,дворняга,
Готовая на всех напасть.
И ни дрекольем,ни обманом
Никто в тот миг не смог помочь.
Лишь извлеченная арканом,
Она ушла,шатаясь,прочь
цитировать
