Материал опубликован в «Газете» №147 от 2008-08-07г.
В самом скором времени в свет выйдет новая книга Владимира Сорокина «Сахарный Кремль» — сборник рассказов, живописующих мир недалекого российского будущего, который впервые был изображен писателем в романе «День опричника». О работе над книгой и о своем восприятии российской действительности рассказывает Владимир Сорокин.
— «День опричника» и «Сахарный Кремль» — это антиутопическая литература. Ощущаете ли вы себя продолжателем традиций антиутопии — традиций Замятина, Оруэлла, Берджеса?
— И да и нет. Я всегда описывал то, что не существует, миры, которые были во многом вымышлены. Но антиутопия как жанр очень привлекательна, она дает возможность быть творцом истории. И Берджес, и Оруэлл, и Замятин — все они как бы творили историю. В случае с «Сахарным Кремлем» оказывается возможным получить некую площадку обозрения. Знаете, бывают такие площадки, на которые ставят телескопы, как, например, в Гонконге, где можно разглядывать горы. Так и здесь: я экспроприировал 2028 год, чтобы поставить там телескоп и взглянуть на современную Россию.
— Почему в будущем, которое вы описываете, доминирует такая архаическая стилистика?
— А что, в русской жизни мало архаического? Центром громадной страны по-прежнему является Кремль, где живут правители-небожители — русская власть. Она по-прежнему, как в XVI веке, закрыта, непрозрачна, во многом непредсказуема и абсолютно беспощадна по отношению к народу. Отношения между государством и народом у нас по-прежнему архаичны. Я лишь оформил эти отношения стилистически, добавил то, чего не хватает. Не хватает как раз такого языка и всех атрибутов развитого феодализма. Я думаю, что в России вполне бы ужились высокие технологии и телесные наказания на площадях.
— Как вы представляете себе вашего нынешнего читателя — это тот, кто уже стал частью неприемлемой для вас системы, впал в золотой сон, или это ваш единомышленник?
— Здесь я как-то теряюсь. С одной стороны, мне приятно, когда книгу читают люди подготовленные, те, кто знает, что я, собственно, делаю. Но с другой стороны, «День опричника» прочли многие из тех, кто вообще меня не читал, а также те, у кого я раньше «не пошел», и эта книга произвела впечатление. Это меня радует, особенно если учесть, что я по-прежнему экспериментирую. Радует, что появились новые читатели.
— Не так давно вы представляли «День опричника» за рубежом. Что вы можете сказать о том, как книгу воспринимают на Западе?
— Книга должна выйти на 20 языках и уже вышла на 10: французском, немецком, польском, шведском, сербском, испанском и других. Ни одна из моих книг не вызывала такой лавины рецензий и упоминаний. Роман цитировал Даниэль Конбендит на заседании Европарламента, посвященном России, упоминал Березовский в послании к Путину. Эта книга стала больше чем литературой.
— Антиутопические тексты часто определяют формулой «книга-предостережение». «День опричника» и «Сахарный Кремль» — это предостережение или, может быть, в большей степени просто шарж?
— Когда я писал «День опричника», это во многом было поиском метафоры для современной России. С другой стороны, это был и шарж, и гротеск. И предостережение из этого получилось — об этом мне сказал один мой друг. Ты, говорит, написал такой как бы заговор, чтобы этого не случилось. Но к моменту написания «Сахарного Кремля» у меня появилось ощущение, что все это и вправду может быть, что путь, который выбирает Россия, может именно этим и кончиться. И первые читатели «Сахарного Кремля», видимо, это почувствовали: почти все они сказали, что это более страшная книга, чем «День опричника». Хотя она, может быть, не менее веселая.
— Мне кажется, что «Сахарный Кремль» — это своего рода победа над проблемой сюжета, поскольку сюжет играет подчиненную роль: он включен в панораму, которая сама по себе гораздо более значима, чем конкретные события.
— Книга все же состоит из 15 новелл, в которых есть 15 сюжетных линий. Но контекст, действительно, настолько подавляющий, что он как бы и является главным сюжетом. Я работал с большим удовольствием, обживал этот мир.
— В некоторых рассказах «Сахарного Кремля» вы как будто отсылаете к другим своим текстам. Например, в сборнике есть диалог под названием «Очередь» — это ведь явная аллюзия на известнейшую вашу вещь раннего периода.
— Да, это такая сознательная вставка. Но я не могу сказать, что каждый день перечитываю собственные тексты — надо все-таки двигаться куда-то дальше. Иногда возникает некий self-criticism, и хочется что-то переписать. Каждый писатель, наверное, борется с самим собой, и все мы пишем одну книгу.