Лучшие 12 исторических книг по новейшей российской истории . Еще раз напоминаю о том, что это — мой личный рейтинг.

1. Мельгунов "Легенда о сепаратном мире"

2. Мельгунов "Мартовские дни 1917 года"

3. Мельгунов "Судьба Императора Николая II после отречения"

4. Мельгунов "На путях к дворцовому перевороту. Заговоры перед революцией 1917 года"

5. Мельгунов "Как большевики захватили власть."Золотой немецкий ключ" к большевистской революции"

6. Мельгунов "Трагедия адмирала Колчака"

7. Катков "Февральская Революция"

8. Катков "Дело Корнилова"

9. Тарсаидзе "4 мифа о Первой Мировой Войне"

10. Ольденбург "Царствование Николая II"

11. Айрапетов "Генералы, либералы и предприниматели: работа на фронт и на революцию. 1907-1917"

12.Тарле "Европа в эпоху империализма"

Материал опубликован в "Газете" №147 от 2008-08-07г.

В самом скором времени в свет выйдет новая книга Владимира Сорокина "Сахарный Кремль" — сборник рассказов, живописующих мир недалекого российского будущего, который впервые был изображен писателем в романе "День опричника". О работе над книгой и о своем восприятии российской действительности рассказывает Владимир Сорокин.

— "День опричника" и "Сахарный Кремль" — это антиутопическая литература. Ощущаете ли вы себя продолжателем традиций антиутопии — традиций Замятина, Оруэлла, Берджеса?

— И да и нет. Я всегда описывал то, что не существует, миры, которые были во многом вымышлены. Но антиутопия как жанр очень привлекательна, она дает возможность быть творцом истории. И Берджес, и Оруэлл, и Замятин — все они как бы творили историю. В случае с "Сахарным Кремлем" оказывается возможным получить некую площадку обозрения. Знаете, бывают такие площадки, на которые ставят телескопы, как, например, в Гонконге, где можно разглядывать горы. Так и здесь: я экспроприировал 2028 год, чтобы поставить там телескоп и взглянуть на современную Россию.

— Почему в будущем, которое вы описываете, доминирует такая архаическая стилистика?

— А что, в русской жизни мало архаического? Центром громадной страны по-прежнему является Кремль, где живут правители-небожители — русская власть. Она по-прежнему, как в XVI веке, закрыта, непрозрачна, во многом непредсказуема и абсолютно беспощадна по отношению к народу. Отношения между государством и народом у нас по-прежнему архаичны. Я лишь оформил эти отношения стилистически, добавил то, чего не хватает. Не хватает как раз такого языка и всех атрибутов развитого феодализма. Я думаю, что в России вполне бы ужились высокие технологии и телесные наказания на площадях.

— Как вы представляете себе вашего нынешнего читателя — это тот, кто уже стал частью неприемлемой для вас системы, впал в золотой сон, или это ваш единомышленник?

— Здесь я как-то теряюсь. С одной стороны, мне приятно, когда книгу читают люди подготовленные, те, кто знает, что я, собственно, делаю. Но с другой стороны, "День опричника" прочли многие из тех, кто вообще меня не читал, а также те, у кого я раньше "не пошел", и эта книга произвела впечатление. Это меня радует, особенно если учесть, что я по-прежнему экспериментирую. Радует, что появились новые читатели.

- Не так давно вы представляли "День опричника" за рубежом. Что вы можете сказать о том, как книгу воспринимают на Западе?

— Книга должна выйти на 20 языках и уже вышла на 10: французском, немецком, польском, шведском, сербском, испанском и других. Ни одна из моих книг не вызывала такой лавины рецензий и упоминаний. Роман цитировал Даниэль Конбендит на заседании Европарламента, посвященном России, упоминал Березовский в послании к Путину. Эта книга стала больше чем литературой.

- Антиутопические тексты часто определяют формулой "книга-предостережение". "День опричника" и "Сахарный Кремль" — это предостережение или, может быть, в большей степени просто шарж?

— Когда я писал "День опричника", это во многом было поиском метафоры для современной России. С другой стороны, это был и шарж, и гротеск. И предостережение из этого получилось — об этом мне сказал один мой друг. Ты, говорит, написал такой как бы заговор, чтобы этого не случилось. Но к моменту написания "Сахарного Кремля" у меня появилось ощущение, что все это и вправду может быть, что путь, который выбирает Россия, может именно этим и кончиться. И первые читатели "Сахарного Кремля", видимо, это почувствовали: почти все они сказали, что это более страшная книга, чем "День опричника". Хотя она, может быть, не менее веселая.

— Мне кажется, что "Сахарный Кремль" — это своего рода победа над проблемой сюжета, поскольку сюжет играет подчиненную роль: он включен в панораму, которая сама по себе гораздо более значима, чем конкретные события.

— Книга все же состоит из 15 новелл, в которых есть 15 сюжетных линий. Но контекст, действительно, настолько подавляющий, что он как бы и является главным сюжетом. Я работал с большим удовольствием, обживал этот мир.

— В некоторых рассказах "Сахарного Кремля" вы как будто отсылаете к другим своим текстам. Например, в сборнике есть диалог под названием "Очередь" — это ведь явная аллюзия на известнейшую вашу вещь раннего периода.

— Да, это такая сознательная вставка. Но я не могу сказать, что каждый день перечитываю собственные тексты — надо все-таки двигаться куда-то дальше. Иногда возникает некий self-criticism, и хочется что-то переписать. Каждый писатель, наверное, борется с самим собой, и все мы пишем одну книгу.

http://www.defenselink.mil/news/newsartic...

Вкратце так:

1. Отсутствует тезис о нанесении упреждающих ударов, больше внимания дипломатическим взаимодействиям.

2. Малая вероятность традиционных войн. Но готовность и способность одерживать верх в любых их видах. Ирак и Афганистан остаются главными театрами военных действий.

3. Стратегия при этом не связана с ограничениями в части боевой подготовки войск и бюджетных вливаний.

4. Модернизация Китаем и Россией своих вооружённых сил угрозы в настоящее время не представляет, впрочем намерения этих стран ещё не достаточно ясны, но предлагается взаимодействие с ними. С Россией — в виде партнёрства в поимке террористов и борьбе с радикалами-исламистами, имеющими влияние в сопредельных с Россией странах, а также наркотрафиком.

подходит и для Мак-Кейна и для Обамы на время первого срока любого из них

Война во Вьетнаме рассматривалась амери канским кинематографом как бы с двух точек зрения: существовало так называемое"кино стыда" (фильмы Копполы, Стоуна и Чимино) и "кино возвращения достоинства" (типа Рэмбо). Кино первого типа заставляет думать, бередит душу, кино второго типа поднимает патриотические настроения. Давно ходили слухи о том, что "заказ на Рэмбо" пришел чуть ли не из рейгановской администрации. А наш Балабанов сделал "Войну" как синтез этих двух, откровенно говоря, противоположных начал. Тут и чувства стыда и вины, тут и "рэмбизм" — все в одном флаконе. Микст "мессиджей" куда интереснее, чем микст стилей или тем.

Активист "Молодой гвардии" "Единой России" Алексей Демьянов о Караджиче и о сербо-хорватской войне:

Хорватия до сих пор не принята в Евросоюз, так как не признала фактов геноцида против сербского населения и не решила вопрос возвращения сербских беженцев. В горных районах Хорватии, где находятся поселения устошей, на каждом доме вместе со знаком этой народности (видоизменённая свастика) можно разглядеть надписи в поддержку генерала Анте Головина, обвиняемого в геноциде сербского народа.

Ну, во-первых, признала. Во-вторых, устАши.

В-третьих, не знаю, почитают ли хорваты русского генерала от инфантерии Головина (почему бы и не почитать?), но в сербо-хорватской войне чудачил генерал Анте Готовина.

Впрочем, это пустое. Ошибся, описался, — с кем не бывает? И со мной бывает. Беда в другом: мальчик вообще не понимает, о чем он говорит. Но уже начал учить других.

Называть усташей "народностью" активист Демьянов может с тем же правом, что и своих однополчан по МГЕР. А эмблема нацистского движения Павелича (они же усташи) кому-то может напоминать подкову, кому-то — букву U, но только не свастику.

Образовательная система "а вот мне в какое-то ухо на Селигере залетело" — основа для мыслепостроения — не просто дремучесть. Это дремучесть, помноженная на абсолютную уверенность в собственной правоте.

Мальчик что-то где-то подслушал. Как подслушали что-то и где-то другие его соратники. Теперь учат других. Эти другие тоже кого-нибудь чему-нибудь научат. По-моему, это как раз и называется деградацией.