II.9. Заключение цикла, или «Я вам покажу Кузькину мать!»

Уважаемый читатель, в сей статье, что обещает оказаться откровенной и по-хорошему злой, ты прочтешь мое чистосердечное признание, почти саморазоблачение.

Ты встретишь здесь утверждения, что противоречат моим собственным ответам на комментарии к статье «Как сделан конкурсный рассказ на ‘фантЛабораторную работу – 2010’». Что бы я ни ляпнул в тех спонтанных реакциях на частные вопросы, только высказанное здесь является «официальной» точкой зрения, устойчивой позицией.

Обычно происходит так: заматеревший писатель, выпустивший уйму книг, обнаруживает в себе тягу передать познания, накопленные за десятилетия непосильного литературного труда, молодым и начинающим.

Читатели колонки сталкиваются в моем лице со случаем диаметрально противоположным: никому не известный некто, не написавший толком ничего художественного, является из ниоткуда и принимается выбрасывать на свалку Интернета некие сентенции, которые, как сам он почему-то убежден, якобы имеют отношение к литературе. Сперва он просто сыплет голыми абстракциями, больше подходящими для написания неработающей компьютерной программы, а потом и вовсе начинает рисовать кружки и стрелки, безапелляционно именуя сей процесс созданием художественного произведения, рассказа фантастического. Но что хуже и опаснее для общества – все это шаманство преподносится как образец для подражания молодым, неопытным (постойте, этот некто смеет заявлять, что в том числе и в меру опытным!), легко подверженным тлетворному влиянию проходимцев авторам!

Мой дорогой постоянный читатель, если честно, то я удивлен, что ты есть у меня. Ты даешь мне твердую основу думать, что не весь читательский род погряз в обывательских домыслах о душе и вдохновении как почве для создания художественных текстов. Шире – произведений любого искусства. Мне почему-то упорно кажется, что верующие в творческую силу вдохновения сами никогда не создавали ничего высококачественного и... никогда не создадут. Но голос их громок, ряды необъятны, вера подкреплена бесконечным потоком «чудес»: ну кто по молодости не писал «стихов» в порыве чувств? кто не слышал мифов о создании кем-то где-то там в миг озарения прекраснейших вещей?

Мои подходы противопоставлены общественному мнению. Мнению толпы. Позиция эта до крайности неблагодарная. Говорят, толпа всегда права и знает: писатели – пишут. А после – «шлифуют». Должно быть, потом – полируют. А позже, значит, с полироли пыль фланелевой тряпочкой смахивают. А рисовать книги на графах – да как можно! Это ж убивает душу!..

Надоело! Надоело! Едва я взялся около трех лет назад за изучение вопроса, как пишутся художественные произведения, как натолкнулся на такое количество проповедей о Душе, Вдохновении, Свободе, на такое число размытых и употребляемых по любому поводу терминов (идея, тема, образ, сюжет, мир и проч.), что в какой-то момент стал подозревать, будто густейший туман вокруг литературного процесса кому-то очень выгоден... Не конкретным личностям, нет, я не сторонник теорий заговоров, но обширным сообществам: писательским – дабы оправдать особый статус, читательским – дабы сохранять причину почитать писателей (игра слов намеренная). Одобрение факта неконкретности литературных понятий и молчаливое согласие не обсуждать процесс создания произведений, похоже, являются способом определения  «свой – чужой» в писательско-читательской среде. Внешне игра обставляется выспренними, убаюкивающими рассуждениями о таинстве, интимности творчества, об уникальности творческих методов каждого писателя, об их неподвластности сухому анализу, о неприкосновенности души творца и чувств читателя – словом, о запрете на вмешательство. На деле же эти благие намерения ведут к застою литературного процесса, к тому, что выбиваются из него яркими вспышками лишь редкие таланты, избегнувшие обучения писательству, либо люди, кто в силу опыта и интеллекта сумел адаптировать под себя его теоретическую базу. Но не те, кто пытался применить ее в исходном виде. Потому что теоретическая база литературы совершенно непрактична!

С технической точки зрения, это странно, потому что пригодные для превращения в технологию идеи существуют в обществе десятилетиями. С организационной – объяснимо: в ней никто не заинтересован, осознанного, а главное, организованного спроса на нее – нет. Но что есть – так это противоборство.

Один мой критик в личной переписке выразился о моей деятельности по разработке технологии писательского процесса, как о служении дьяволу. Если это не было чистым издевательством, то обвинение можно считать показательным.

Я позволю себе еще раз вспомнить биографию Генриха Альтшуллера, чьи труды, оказывается, влияли на меня на протяжении почти всей моей жизни, а я так долго этого не понимал... Альтшуллер создал подзабытый ныне «Регистр научно-фантастических идей». На основе систематизированных в Регистре данных были определены закономерности создания НФ-концепций. Было показано, что, меняя базовые параметры семантической модели, легко получать на выходе прототипы фантастических произведений в огромном количестве. Альтшуллер, писавший фантастику под псевдонимом Генрих Альтов, сам же доказывал это на практике. Тогда он, молодой да ранний, невольно перешел дорогу заслуженным коллегам по писательскому цеху. Ему не простили и политическими методами, путем обвинения в фашизме, выдавили из ремесла.

Да, я настолько уверен в своей разработке, что смею сравнить себя с Альтшуллером в данном вопросе. Это сейчас, пока обо мне мало кто знает и пока сам я ничего значимого не написал, можно просто не обращать внимания на мои действия, воспринимать, как детские забавы, отмахнуться, что до создания настоящей технологии писательского творчества еще ой как далеко, она за дальним-дальним горизонтом... Но боюсь, что те, кто так считают, могут упустить момент. И боюсь, что, если обрету за счет своих литературных трудов известность, мои воззрения на писательство помешают... многим. Однако это предвидение не снижает мой настрой на популяризацию своих подходов и методов. Потому что популяризация сама по себе – важная часть моей мотивации к литературной деятельности.

Мною движет самый, пожалуй, сильный мотив, какой только может быть у начинающего писателя:

Хрущева, конечно, тоже сместили конкуренты, но таки 57-мегатонную «Кузькину мать» он взорвал.

Скажут: у него были предпосылки – доставшаяся по наследству ядерная программа. А у тебя, самоуверенный выскочка, какие предпосылки? Скоро уж год как висящее без изменений на «официальном сайте» ужасно написанное «начало книги»? Раскритикованный всеми – и поделом – в пух и прах конкурсный рассказ? Да вот эти твои точки-стрелочки с невнятными обоснованиями? Но-но... Ты ругаешь писательскую среду, читательскую среду, но десятки тысяч отличнейших произведений написаны от души, миллиарды читателей чувствуют их при прочтении. Стрелки-точечки от неумехи им на фиг сдались!

И вот мы опять возвратились в начало.

Я не ругаю, я только выступаю против одного: против той сакральности, которой овеян процесс написания художественного текста. Если вы считаете, что ее нет, что проблема надуманная, процитирую пример:

цитата Умберто Эко «Заметки на полях ‘Имени Розы’»

Не помню, о котором своем знаменитом стихотворении Ламартин писал, что оно пришло к нему внезапно, грозовой ночью, в лесу. После его смерти нашлись черновики с поправками и вариантами: это, наверное, самое вымученное стихотворение во французской словесности.

Будучи крайностью, он иллюстрирует широкое явление: целенаправленное придание писательским сообществом прагматическому действию по сочинению текста неземного ореола. Это мешает начинающему автору, очень мешает. Как автор начинающий я ищу надежную опору в океане болтовни о том, что есть литература и как ее оценивать, что отличает хороший художественный текст от плохого. Как человек с аналитическим складом ума я ожидаю обнаружить четкий, внятный измеритель – и в чужих речах не нахожу! Это заставляет меня разработать систему воззрений на литературу самостоятельно, в формальных, хорошо определенных – физических параметрах. И отбросить аморфные «язык», «стиль», «живые герои» и прочие пустые слова, годные только для ведения споров читателями да вынесения приговоров критиками.

Тогда вопросы ко мне должны ставиться иначе: соответствуют ли введенные мною понятия, обозначения, теоретические подходы и практические методы истинному процессу сочинительства? Способен ли я воспользоваться ими для получения высококачественного художественного текста, и если да, то почему они не сработали до сих пор?

Вот это уже дельные формулировки! Отвечаю с готовностью.

Главный результат данной колонки – это не только и даже не столько система методов разработки художественного текста, сколько, в первую очередь, система теоретических воззрений, по отношению к которым сама технология – следствие.

Воззрения базируются на простой посылке: человеческий мозг содержит сложную структуру взаимосвязей, текст в процессе последовательного восприятия регулирует активацию тех или иных взаимосвязей (ассоциаций).

Текст есть одномерная модель многомерной системы. Этот факт обуславливает все основные особенности художественного текста. Перечитайте абзац.

Между тем, культурная среда упорно игнорирует факт и прямо-таки навязывает линейное восприятие текста. Пошло это еще от аристотелевской «Поэтики» с ее трехактной структурой, но продолжается поныне.

Характерный пример. Дуэт Олди выдвигает и пропагандирует во многих интервью и мастер-классах относимое к роману понятие «полифония тем». Ее наличие выставляется как обязательное требование к тексту.

Вот так причина подменяется следствием, внимание направляется на результат при игнорировании процесса его достижения, будто они независимы!

И что в итоге? А в итоге возникает масса сочинителей, творящих по принципу «Чего бы придумать еще?» или, в другом варианте, «Ну что же дальше?» Какая там полифония! Вынужденные постоянно преодолевать барьер перед неизвестностью, они порождают закономерно слабые тексты. Зато какое раздолье ругателям, а!

Часть пишущих, предвидя проблемы, пытается составить план текста заранее. Но, не понимая механизмов планирования, они высасывают будущие события из пальца, и, конечно же, текст в собственном развитии уводит их далеко в сторону. Для иных это повод для гордости: «Ах, как я творчески творю, мне никакие планы не указ! Э-э, зачем тогда они?..» А в действительности – показатель творческой несостоятельности.

И все только потому, что текст в восприятии подобных авторов – это одна длинная строка. В то время как обязан быть – пронизанной взаимосвязями закрытой ситуацией. Задайте ее изначально – и полифония родится сама, распределите информацию под стать особенностям восприятия – и об аристотелевской схеме даже не придется вспоминать. Но особый бонус – не придется тужиться и сочинять «сюжет», он вырастет естественно. И меньше окажется скучных историй, «слитых» концовок, поводов для недовольства.

А нужно-то для этого всего лишь сместить теоретический акцент с результата на процесс достижения... Так соответствуют ли мои теория и технология процессу сочинительства?

Да.

И что, сумею доказать их высокую эффективность на практике?

Да.

Эй, у меня уже был шанс проделать это в конкурсном рассказе, что-то не сработало!

Сработало.

Если оценивать в рассказе «Брат Шахрукх» то, за что ответственна технология, претензии к нему окажутся минимальны. Структура, композиция и информационное наполнение рассказа проработаны качественно. Подорвало впечатление от текста нечто очень специфичное. То, что от меня потребует чистосердечного признания, почти саморазоблачения. То, на что не обратил внимания в явном виде ни один из приблизительно 50 прочитавших.

Что возвращает меня к нейтральной мысли: среднестатистический читатель не умеет видеть сквозь свое впечатление, он не способен определить технику влияния на него самого. Естественно, что это не его задача, иначе он бы перестал быть среднестатистическим. Такой читатель обязан воспринимать текст на уровне «идей» и «образов», а не расчленять его. Он должен уметь эмоционально и интеллектуально среагировать на художественный стимул, написать сочинение, отзыв, критическую статью, наподобие «Образ X в произведении Y», «Произведение Z и проблемы эпохи». Этому его учили с детства. И напротив – подавляли всяческий анализ формы, для которого в итоге у него нет ни теоретических основ, ни практических навыков. Поэтому он упускает очевидное, если оно незнакомо.

Николай aka orinoko73 указал на короткие фразы как на причину плохого языка рассказа и был, пожалуй, ближе всех к истокам проблемы. Делая фразы короткими, я шел против собственного теоретического вывода, полученного еще в статье I.9: чем дольше в ходе движения по тексту поддерживается целостность ассоциации, тем сильнее воздействие текста на читателя. Уверен, для каждого национального языка существуют определенные границы, в которых длина отрывка, на котором поддерживается ассоциация, наиболее оптимальна. Текст рассказа построен так, что в большинстве случаев не достигается нижняя границы этой длины. И тем не менее я фразы рвал и между сущностями быстро-быстро перескакивал. Вынужден был это делать. Указываемая прежде избыточность исходных сведений для отведенного объема – только одна из причин, причем не основная.

О главной причине не могу сказать без трепета и боли, потому что именно она затормозила мою писательскую деятельность на год и три месяца к данному моменту. С другой стороны, если бы не вызванные ею трудности, возможно, в поисках выхода из тупика не взялся бы за формулирование теории и технологии, изложенных здесь, в авторской колонке. Примечательно, как аккуратно под конец их формулирования обстоятельства сложились так, что уничтожили терзавшую меня годами иррациональную привязанность, создавшую такие сложности и мне, и читателям моих художественных текстов.

Виновница всех моих стилистических бед – метрическая проза, ритмизированный текст.

Этим публичным признанием я хочу скинуть с себя ее оковы, снять удавку с бедного языка! Он, безусловно, очень важен мне, но мои представления о красоте словосложения долго оставались искаженными. Идея фикс, изыди!

Поддержание слоговой ритмики на длинных отрезках прозаического текста требует таких сверхусилий, что лишает всякого удовольствия от писательского процесса. Да ладно б только это! В конце концов, читателю нет дела до страданий автора, и правильно. Хуже другое. Ритм налагает колоссальные ограничения на выбор грамматических конструкций, слов и словосочетаний, на порядок слов, и тем самым понижает точность и вариативность выражения. Единообразие ритма лишает текст многих и многих акцентов. Неестественность звучания речи прозаической, привычно ломанной, еще больше усложняет восприятие.

И этим пыткам я подверг себя и своего читателя, полностью отдавая себе отчет. Но ничего не мог с собой поделать. Пытался. Несколько раз принимался переписывать старое начало моей книги, но каждый раз увязал в работе по созданию выверенного ритма. Привязанность к нему была поистине иррациональной. Корни ее – в стихотворчестве, сыгравшем глубоко чувственную роль в моей жизни. Для слома настроя требовался внешний, независимый аргумент против. Конкурс предоставил долгожданное свидетельство, что метрическая проза не просто не окупает трудозатраты на свое создание, но напрямую вредит. Наконец-то я проникся пониманием!

И все-таки спасибо невозможной ритмике, что послужила толчком к созданию данной колонки – вещи, в чем-то странной даже для меня. На момент ее открытия я располагал лишь общим представлением о теории и оторванными от нее отдельными графическими методами: недоразвитым способом построения многомерной модели ситуации, совмещенной с зачатками графа сцен.

Соответственно, «Брат Шахрукх» – первое законченное произведение, созданное по технологии. Ты удивишься, читатель, но невольно сравниваю свой рассказ... с фильмом «Аватар». И вот в каком аспекте: как фильм «Аватар», в моем понимании, представляет собой клинический случай структуры повествования, выраженной в синтезированных формах и цветах, так и мой рассказ – чистая структура, выраженная синтетическим языком. С этих позиций рассказ служит полезной демонстрацией использования технологии.

Я, конечно же, продолжу развивать теорию и технологию. Со временем постараюсь воплотить их в определенных программных продуктах.

Эксклюзивный рассказ о разливе нефти будет дописан в течение месяцев и опубликован в колонке либо отдельно, либо сразу в файле книги, анонсированной в статье «Обработка паровоза напильником». Склоняюсь ко второму варианту. Да, готовую первую сцену придется значительно перерабатывать – она ведь тоже сделана ритмической.

А пока... напишу-ка я по-настоящему «твердый» фантастический рассказ и отправлю в один из двух ведущих журналов – в «Если» или в «Полдень». Если у кого-то из добравшихся до этих строк есть опыт общения с изданиями, то внимательно прислушаюсь к советам. Можно дать их личным сообщением, любые, вплоть до «Не пиши, не дорос! (И никогда не дорастешь.)»

Конечно же, спланирую рассказ на графах по своей методике (уже начал). Она не убивает «душу», если под последней адекватно понимать высокую мотивацию создать качественный текст. Она организует ее тонкую материю.