Если заводить речь собственно о картинах погибающего мира – автор пожалел мрачных красок, довольно скупо обрисовав каждый из приливов, долженствующих стереть человечество с лица Земли. Описание любой из обновленных казней египетских скорее напоминает сухой статистический отчет: популяция уменьшилась на столько-то процентов, выжившие переместились вглубь континента, покинув мегаполисы.

От книги, рассказывающей о попытках пришельцев взять землян измором, последовательно вытравливая из окружающего пространства, можно ожидать не единожды применявшихся авторами приемов: мобилизации каким-то чудом выживших, партизанских вылазок стихийно образовавшихся отрядов, несломленности, ожесточенности, мига сомнений в успехе безнадежной затеи, разговоров по душам, самопожертвования, отпора кучке отбросов, мародерствующих на останках прежнего мира. Однако в «5-ой волне» как такового сопротивления нет: пришельцы так и не десантировались на агонизирующую планету, не выдвинули каких-либо требований; никто не видел их настоящего облика, не установил подобие контакта. Все, что видели ушедшие из зачумленных городов уцелевшие за мгновение до гибели – глушителя: то ли обычного человека с порабощенным захватчиками разумом, то ли взращенного на космическом корабле клона, то ли необычайно материальную иллюзию, то ли предателя, отвернувшегося от своей расы. Отныне полем боя стало сердце и душа каждого выжившего, поставленного перед жестоким выбором: рисковать быть обманутым и умереть, или обманываться, нажимая на курок и веря, что забираешь жизнь врага.

У автора довольно своеобразная манера повествования – местами насыщенная красивыми или необычными до достижения странности метафорами, местами своей предельной лаконичностью и сухой отрывистостью напоминающая телеграфный стиль. Эта двойственность присутствует и в описании мотивации и образа действия героев, особенно когда они оказываются перед необходимостью сделать выбор в условиях отсутствия альтернативы. Не двигаться и умереть, или действовать и погибнуть? Лейтмотив подобных крайностей с одинаково непривлекательной перспективой часто звучит в рассуждениях считающей себя последним человеком на Земле Кэсси или новоиспеченного сержанта Зомби.

Кэсси – от «Кассиопея», вот злая ирония судьбы в адрес девушки, чьих родителей погубили пришельцы со звезд – временами напоминает гибрид Беллы Свон и Беатрис Прайор: мечтательность Беллы сочетается в ней с бездушным прагматизмом Трис. Оплакивая гибель всего человечества, самые горькие слезы Кэсси льет по школьному идолу Бену Перишу, и не подозревавшему о существовании влюбленной девицы. При этом нередко Кэсси оказывается во власти приступов полнейшего отключения эмоциональности – думает рублеными фразами, отринув малейшие проявления чувств, действует механически, руководствуясь какой-то альтернативной логикой. Вторая волна – гигантское цунами – проходит практически мимо внимания Кэсси, хотя первая – безвозвратное тотальное отключение электричества – рушит привычный уклад жизни, а третья волна и вовсе рвет сердце Кэсси на части, отбирая сраженную смертельным недугом мать. Четвертая волна вырывает из рук Кэсси младшего братишку Сэмми, лишает отца, гонит прочь из превратившегося в братскую могилу лагеря для беженцев, поселяя в душе подозрительность, отчаяние и озлобленность. Кэсси живет по инерции, не имея желания сдаться и не испытывая тяги бороться дальше.

В романе есть врезающиеся в память отрывистые реплики и забывающиеся, стоит перевернуть страницу, события; умиляющие и раздражающие, жизненные и абсолютно картонные моменты, очень трогательные – например, с обручальным кольцом, – и совершенно проходные, закольцованные в вакууме полезной информации.

Из обтянутого мешковиной офиса, рутины вызывающей отупение работы и общества внушающих отвращение коллег Мэй Холланд попадает в рай. Блестящие карьерные перспективы, оборудованное по последнему слову техники рабочее место, без устали фонтанирующий блестящими идеями, источающий дружелюбие общительный коллектив, щедрые инвестиции в отдых и саморазвитие сотрудников, и в дополнение ко всем прелестям – лояльный босс и протекция не чужого человека в лице занимающей высокий пост Энни. Мэй чувствует, что ее потенциал наконец оценен по достоинству, ее мнение значимо, ее труд важен, оказываясь полезен миллионам людей по всему земному шару. Довлеющий первые недели страх досадным проступком подвести Энни и потерять работу мечты постепенно вытесняется преданностью прогрессивной компании, безграничной верой в проповедуемые Волхвами лозунги и слепым принятием декларируемых ими ценностей. Разум и сердце Мэй оказываются идеальным полигоном для опробования очередного проекта «Сферы». Недополучившая в детстве родительского внимания и проявлений любви, годы учебы находившаяся в тени эксцентричной Энни, с содроганием вспоминающая прежнюю унылую работу, загнанная в угол риторическими вопросами «Ты же хочешь помочь?», Мэй отчаянно цепляется за шанс оказаться интересной огромному кругу людей, став рупором чаяний простых обывателей и сладкоголосых обещаний всемогущей «Сферы». Преисполнившись осознания собственной уникальности и миссионерства на ниве искоренения дремучих заблуждений, Мэй все дальше уходит от прежней себя. Происходит подмена ценностей: способность сопереживать выливается в готовность среагировать веселым или печальным смайликом; прежние связи – родители, бывший возлюбленный, сыгравшая судьбоносную роль Энни – превращаются в рудименты, тянущие в эгоистичное прошлое Прозрачную Мэй, чьими благими намерениями выстилается дорога в персональный ад для ее близких.

При всей фантастичности подобного развития сюжета, некоторые предпосылки победоносной поступи «Сферы» не выглядят откровенно надуманными. Многие услуги и продукты компании ориентированы на потакание людским страхам и слабостям, подпитывают эгоцентричность, провоцируют виртуальный эксгибиционизм трансляции каждой минуты своей жизни, попутно искушая стать наблюдателем за таинствами чужой. «Сфера» умело играет на присущих некоторым обывателям мнительности и маниакальном стремлении отслеживать перемещения (а иногда и круг общения, и интересы) близких людей, на безграничном любопытстве, на ненасытной алчности к сплетням, слухам, пикантным подробностям. «Сфера» разжигает пожар нездоровой конкуренции, снабжая многочисленным инструментарием измерения собственной весомости в чужих глазах и искусственно завышая показатели до заоблачных высот. «Сфера» обещает чудесную панацею от гнетущего одиночества и ощущения незначительности, предлагая принять сотни протянутых через виртуальность дружеских рук, пережить чувство сопричастности к чему-то бесконечно важному и несущему перемены к лучшему. Однако призывая к абсолютной прозрачности намерений и поступков, демонстрируя альтруистичное желание помочь страждущим и сделать жизнь миллионов удобнее, насыщеннее, безопаснее, «Сфера» строит мир, насквозь пропитанный расчетливостью и ложью.

Второй роман о приключениях Трис отличает еще большая скупость эмоций и концентрированная лаконичность слов. Девушка ведет свой рассказ четко и предельно сжато, словно стреляет короткими очередями, экономя переживания и тщательно выцеливая саму суть событий, стремясь трассирующими пулями хлестких откровенных фраз немного разогнать сумрак сомнений и наползающей безнадежности, пленницей которых стала. Иногда скоростью принятия решений и ледяной их прагматичностью бывший Сухарь напоминает машину, начисто лишенную сантиментов и жалости как к себе самой, так и к окружающим, волею случаю попавшим в радиус ее действия. И эта порой граничащая с бездушием механичность здорово мешает сопереживать оказавшейся в гуще трагических событий Трис, забывая, что рассказчик – юная девушка, в одночасье потерявшая родителей, переживающая боль от ран и предательства, оказавшаяся в роли преследуемого беглеца, мучимая чувством вины за невольное убийство товарища, находящая в глазах знакомых отчуждение, страх и неприязнь.

Очередная книга позволяет больше узнать об изнанке хлебосольного гостеприимства Товарищества, самоустраняющегося от любых конфликтов; поразмышлять о цене шокирующей искренности правдолюбов и значимости подобных борцов со скверной лжи в иерархии борющегося за выживание общества; вглядеться в лица тех, кого успешно вжившиеся в жесткие рамки квинтета фракций старательно не замечают, отказывая в признании полноценным человеком. Но, к сожалению, информация о предпосылках возникновения подобного общества мизерна, поверхностна и сосредоточена в самом финале романа.

Горстка выживших, среди которых преобладают члены семей Прайор и Итон, мечется по ввергнутому в хаос геноцида Альтруизма и раскола Лихачества городу. В поисках убежища и помощи Трис предстоит столкнуться со старыми знакомыми и, казалось бы, давно похороненным прошлым, оказаться на дне жизни в компании отверженных, выйти победителем в схватке между эгоистичным желанием сохранить в тайне навечно чернящий ее поступок и волевым решением прилюдно обнажить все закоулки души. В ходе описания прожитых бок о бок с товарищами и правдолюбами дней крепнет уверенность, что уникальность Трис кроется не только в редком, если не беспрецедентном, соответствии трем фракциям из пяти возможных; исследования Жанин немного приподнимут завесу тайны над предпосылками подобной идиоадаптации.

Под стать броуновскому движению лихорадочных перемещений по городу, охватывающих штаб-квартиры всех фракций и убежища бесфракционников, и душевные метания самой Трис: она то взмывает к небесам, окрыленная локальными успехами в заочном противостоянии с Жанин, то летит в бездну угрызений совести. Готовность стать искупительной жертвой, насыщающей алчность знаний и власти нынешней главы Эрудиции, стремительно сменяется безумной тягой к жизни; благоговение перед родительским самопожертвованием трансформируется в желание скорее соединиться с ними в загробном мире; отказ от поста одного из лидеров Лихачества плохо сочетается со взрывами негодования, стоит кому-то из облеченных властью снисходительно назвать Трис «маленькой девочкой». Практически на протяжении всего романа мисс Прайор не суждено познать умиротворения; маятник ее настроения неизменно толкает девушку из крайности в крайность, то воодушевляя на подвиги, то повергая в пучины уныния. Складывается впечатление, что непосильный груз вины и сомнений дан героине автором, дабы немного уравновесить нечеловеческую выносливость и адамантовую твердость духа, не позволяя окончательно превратиться в Мэри Сью.

Развитие романтической линии не радует безоговорочно, воскрешая в памяти слова Падме о разрушительном воздействии лжи. И прежде не гнушавшаяся сбора информации путем подслушивания и подсматривания, Трис привнесла подобные привычки и в развивающиеся отношения с Тобиасом, выстраивая их на фундаменте обостренной подозрительности, граничащей с капризностью обидчивости и требованиях безоговорочного доверия. Попутно влюбленная девушка более чем рада встать между Четыре и осколками его семьи. Раз за разом прибегая к разрушающей душу и чувства помощи обмана и недомолвок, Трис постепенно превращается в клятвопреступницу.

Как бы ни был причудлив мир разделенного на фракции и отверженных Чикаго, он все же далек деления исключительно на любимые правдолюбами цвета. И потому героине предстоит прогрузиться в сумрак полутонов: получать прощение от тех, кому причинила нестерпимую боль, принимать протянутую врагом руку помощи, заключать альянсы с людьми, при виде которых горло перехватывает в приступе ненависти, переживать сокрушительный предательский удар в спину, решать, кого спасать, а кому позволить умереть.

При всей расчетливой жестокости уничтожения неугодных сограждан и превращения в безвольных марионеток тех, кто практически бесполезен в мирной жизни, но может послужить живым щитом в ходе вооруженных столкновений, действия Жанин отличает продуманность, последовательность и эффективность. Повстанцы и борцы с произволом эрудитов стремительно превращаются в безумцев, променявших борьбу за свободу воли на жажду крушить все на своем пути, стирая штаб-квартиру Эрудиции с лица земли. Забывая о том, что список потерь в ходе рискованной атаки может дополниться необязательными жертвами мирного времени, понесенными обществом, восставшим против интеллектуальной элиты в лице в том числе и врачей.

Финал романа сокрушительной неожиданностью не становится, вписываясь в сложившиеся представления о мире, в котором ум ополчился на кротость и бескорыстие, дружелюбие дистанцировалось от прочих душевных качеств, искренность стала уделом горстки избранных, а разудалое бесстрашие, поигрывая мускулами и посматривая свысока на слабых духов, пригрелось в холодных лучах сияния чистого разума.

Первые несколько страниц романа пришлось привыкать к стилю изложения. Главную героиню – пока еще Беатрис – не назовешь мастером слова, с филигранной точностью нанизывающим отдельные фразы на путеводную нить повествования. Появившаяся на свет среди альтруистов девушка не грешит пустословием и пренебрегает велеречивостью – ее рассказ сухостью, краткостью и предельной четкостью изложения событий и переживаний напоминает хронику, зачитываемую сторонним наблюдателем. Однако узнав немного больше о ценностях взрастившей Беатрис фракции, понимаешь: отрывистый, рубленый стиль лаконичных фраз, зачастую построенных на резком противопоставлении, очень подходит тому, кому с младых лет прививали стремление ставить чужие интересы превыше собственного блага, попутно искореняя тщеславие, гордыню, самолюбование.

Беатрис стоит на пороге судьбоносного решения: любой подросток, достигший шестнадцати лет, должен пройти тест, выявляющий превозносимую в конкретной фракции доминирующую черту характера, и затем, на церемонии Выбора, принять решение – прислушаться ли к результатам тестирования, или поступить в соответствии со своими желаниями. Иными словами, в день Выбора неофит может как подтвердить верность устоям родной фракции, так и стать сомнительной ценности приобретением в глазах будущей семьи и предателем – для взрастившей его фракции. Возникает вопрос: если неофит волен прислушаться если не к зову крови, так к гласу сердца, то зачем вообще проводить сложноорганизованное тестирование? На мой взгляд, таким образом пытаются выявить дивергентов, чьи стремления не ограничиваются растворением в служении какой-то одной фракции, опровергая лозунг «двум богам служить нельзя». Я бы назвала таких людей «особенными»: свободолюбивыми, потенциальными бунтарями, инакомыслящими, умеющими взглянуть в лицо своим страхам и отринуть туннельное зрение, готовыми быть то расчетливо жестокими, то сострадающими, то руководствоваться холодным умом, то дать волю бурлящему в венах адреналину. Вердикт «дивергент» приравнивается к смертному приговору. Хотя создается впечатление, что угроза от подобных возможных мятежников сильно переоценена, и одержимость властей больше напоминает охоту на ведьм, нежели действия по поддержанию порядка и стабильности в обществе.

Выбор Беатрис в пользу Лихости спонтанным не назовешь – безудержная удаль и внутренняя свобода, шумность и смелость юных лихачей всегда завораживали Сухаря. Эрудиты отталкивали агрессивной риторикой в адрес альтруистов, которые при всем своем смирении и незлобивости платили заумным выскочкам той же монетой, обвиняя в слепой жажде власти. При этом девушка не чувствовала себя готовой из самых чистых побуждений облегчить жизнь ближнего ценой взваливания трудностей и лишений на свои плечи. И потому, отдавая отчет собственному эгоизму, провернула нож в нанесенных уходом первенца ранах в сердцах родителей, последовав примеру брата и перейдя в другую фракцию.

Девушка променяла унылые, наглухо застегнутые серые одежды и подчеркнуто скромные прически альтруистов на черные одеяния щеголяющих татуировками, пирсингом и волосами самых немыслимых расцветок лихачей. Предшествующие инициации общественные работы – на утомительные тренировки, жестокие схватки, необходимость познать и преодолеть свои страхи. Скромную процедуру принятия во фракцию – на прохождение пейзажа страха, когда любой потаенный ужас, начиная от боязни высоты и моттефобии и заканчивая страхом перед ремнем в руках отца или боязнью близости с понравившимся парнем, станет достоянием горстки лидеров фракции, определяющих дальнейшую судьбу неофита. Круто меняя свою жизнь, Беатрис оставляет в прошлом не только родителей, родной дом, обычаи – она отрекается даже от данного при рождении имени, превращаясь в Трис.

Однако зависшему между прошлым и будущим неофиту, стравливаемому с прочими соискателями в борьбе за личный рейтинг, подгоняемому безумным страхом превратиться в изгоя, еще предстоит узнать, что обидное прозвище «Сухарь» – самое мягкое из припасенных завистниками и судьбой испытаний и ударов. В ходе обучения Трис придется сполна явить свой характер, сотканный из контрастов и противоречий. Сочетая в себе превозносимые альтруистами, лихачами и эрудитами добродетели, она попеременно демонстрирует то бескорыстие и самоотверженность, то – безрассудную смелость и умение преодолеть свои страхи, то – расчетливую жестокость и холодность ума, надеясь не столько на силу крепнущих мышц, сколько на мощь интеллекта и железную волю. Небогатый список страхов Трис, как и символизм татуировок, лишний раз подчеркивает необычность этой личности. И только Четыре – запатентованное средство по стремительному снижению остроты ума и степени концентрации Трис. В его присутствии, и в особенности при тактильном контакте, черствый Сухарь стремительно размякает, глупеет и вместо гласа разума прислушивается к трепыханию крылышек порхающих в животе бабочек.

Начало у романа стремительное и мощное: напряженная атмосфера судьбоносного и пугающего тестирования, следующий за ним выбор жизненного пути перебежчика, уносящего в сердце боль разрушенных родительских надежд, стремительное знакомство с опасными обычаями новой фракции. Относительно спокойная, порой излишне неспешная и сосредоточенная на переживаниях, нежели на действе, основная часть позволяет лучше узнать саму героиню, почерпнуть крохи информации о ее родном мире, об оставленном за спиной доме, познакомиться с друзьями и недругами Трис, стать свидетелями зарождения первой любви. Умиротворенность сменяется стремительным аккордом финала – бурного, резкого, обрывающегося на высокой ноте и ведущего в полную опасностей неизвестность.

Информацию об общественном строе, сложившемся в ветшающем Чикаго с проваливающимися под землю тротуарами, медленно разрушающими зданиями, превратившимся в болото озером и навсегда опустевшем парком аттракционов Трис выдает крайне дозировано, разжигая читательское любопытство и подозрительность. Пережившее очередную угрозу своему существованию человечество разделилось на пять фракций, объединившись по принципу одной превозносимой добродетели и одного разрушительного порока, в котором виделась причина войн, лишений и несчастий. Однако чем больше узнаешь о порядках каждой фракции, тем сильнее ощущаешь искусственность разделения, тем явственнее звучит фальшь из призывов и манифестов. Возведшие в культ нестяжательство и помощь ближнему своему бессребреники-альтруисты железной хваткой держаться во вверенную им власть над городом, веруя в открытый только им единственно верный путь. В кристальной честности правдолюбов порой звучат нотки откровенного хамства; безоглядная удаль лихачей зачастую напоминает действия адреналиновых наркоманов; ровная доброжелательность товарищей сродни равнодушию; поклоняющиеся логике эрудиты не прочь обмануть соотечественников не только носимыми без всякой надобности, лишь для подержания образа умного человека, очками. И без того немногочисленная горстка строителей гармоничного общества тщательно очищает свои ряды от недостаточно праведных, шустрых, честных, умных членов, отправляя неугодных пополнять ряды отверженных этого мира, самого страшного кошмара проходящего инициацию неофита – бесфракционников. В книге не единожды звучит тезис «фракция превыше крови», но действия алчущих власти заставляют задуматься, ограничивается ли влияние на свободную волю только пропагандой из газет и передаваемыми из уст в уста грязными слухами, или же живущая в странном соседстве ветшающих зданий и блистательных успехов фармакологии цивилизация не брезгует подправить верность адептов каким-нибудь хитрым химическим соединением, добавляемым в ежедневный рацион. И не таится ли главная опасность наличия дивергентов в том, что они относительно иммунны не только к симуляционной сыворотке? Кроме того, тревожит вопрос, зачем потребовалось возводить неприступную Стену. Уберегает ли она от внешней опасности, препятствуя вторжению врагов, или же наоборот удерживает горстку людей в пределах полуразрушенного города, за стенами которого может открыться совсем иной мир, нежели выжженная пустыня или заселенные мутантами трущобы?

На путеводную нить повествования нанизываются самые разные характеры, подобно тому, как отличающиеся по фактуре и окрасу бусины, гармонично дополняя и оттеняя друг друга, превращаются в ожерелье. Причудливая вязь сюжета, переплетающего истории как разделенных десятилетиями и тысячами километров людей, так и проживающих по соседству и не способных преодолеть пропасть разногласий, из отдельных нитей судеб ткет полотно мировой истории. Помимо сопереживания скрашенным нежностью или припорошенным трагичностью историям отдельных людей, наслаждения тонким юмором и очарования образностью высказываний, отдельное удовольствие можно отыскать в прослеживании мимолетных или судьбоносных появлений одних персонажей на жизненном пути других. Начинаясь с вагона токийского метро, в котором преданный адепт Его Провидчества приводит в действие адскую машинку, повествование плавно перемещаются в пронизанную звуками мелодий для тонких любителей умиротворенную атмосферу торгующего коллекционным винилом магазинчика. На смену светлой и нежной, как прикосновение крыла бабочки истории первой любви, приходит история не сберегшей свои чувства семейной пары, свет в душах которых погасила одержимость супруги мечтой о материнстве и сжигающая нервные клетки и часы отпущенной жизни преступившая закон работа супруга, вовлеченного в отмывание денег. В полной унижений, лишений, агрессии облеченных сколь угодно крохотной властью жизни владелицы чайного домика прослеживается трагичная история народа, застигнутого на перекрестке эпох крушением прежнего строя и метаниями выбора дальнейшего курса от крайности в крайность. Точно так же мечется над просторами монгольских степей в поисках своей сути бесплотный дух, обладающий любознательностью и неосознанной жестокостью ребенка и обрывками памяти о прежнем существовании. Повстречавшиеся таинственному бестелесному существу люди окажутся вовлеченными в аферу с кражей картины из петербургского музея, венчающей пустую жизнь женщины-стрекозы, потратившей юность на порхание в блеске бриллиантовой пыльцы от одного высокопоставленного любовника к другому и в итоге из содержанки превратившейся в спонсора альфонса, и в попытку бегства гениальной ученой, желающей уберечь тысячи жизней, которые может унести ее изобретение, попади оно в алчные руки одержимых идеей мирового господства. Это не полный перечень задействованных персонажей, так или иначе мелькающих в судьбах иных участников действа – попутчиком в долгом путешествии, покупателем, случайным свидетелем смерти, коварным противником или неожиданным помощником.

Начинается повествование с истории офицера – Козмо Дантона. Признаюсь, поначалу терзали опасения, что подобный стиль изложения отразится не в лучшую сторону на заинтересованности в чтении и удовольствии от процесса. Насыщенный странноватыми метафорами дерганый, отрывистый текст, то взмывающий как на качелях в лихорадку опьянения ревностью и ядом неразделенной любви, то проваливающийся в холодный озноб резкого возвращения в реальность, то стремительно летящий в прошлое, в гостиную родительского дома, где оперу любили едва ли не больше, чем наследника. Ритмика рассказа Козмо навевает ассоциации с горячечным бредом – как больной мечется по пропитанным потом простыням, так и молодой офицер блуждает по дому любовницы, теряясь в лабиринте своих воспоминаний. Холодное утро, встреченное на берегу с дуэльным пистолетом в руках, приносит Дантону отрезвление, но покрытым инеем лезвием отсекает прежнюю жизнь: ровно через сутки артиллерист взойдет на борт катера, увозящего каторжников на рудники, где ему предстоит провести остаток жизни. Множество историй, предстающих пред читателем, уместятся в единственный отпущенный Козмо до сошествия во мрак штолен день. Который по стечению обстоятельств выпал на канун большого праздника, предшествующего ежегодной Бойне.

Читателям первой книги о Кетополисе — расположенным на острове городом-государством — предстоит познакомиться с охваченным лихорадочным возбуждением и предвкушением грядущего праздника городом через призму историй, рассказанных людьми самого разного сословного происхождения, судьбы и нравственного облика. Все действующие лица пересекаются по ходу повествования: или безмолвным призраком проскользнув на заднем плане очередного сюжета, незримо влияя на мотивацию или поступки главных действующих лиц, или приняв самое деятельное участие в разворачивающихся событиях, буквально держа в своих руках жизнь очередного рассказчика. В этом причудливом калейдоскопе смешались начальник Досмотровой службы – умный, принципиальный офицер, ставший костью в горле коррумпированным коллегам и предателям. Занятый монотонным тяжелым трудом работник фабрики, предвкушающий выходной, традиционную грандиозную попойку с коллегами в покосившихся серых лачугах пропитанного безысходностью и озлобленностью рабочего района, и не менее традиционную драку с рабочими другого цеха. Утративший искру вдохновения, работающий исключительно за счет техники художник. Молодой эгоистичный аристократ, сорящий деньгами, азартно прожигающий собственную жизнь, пускающий по ветру оставшиеся в наследство миллионы, по собственной прихоти играющий чужой жизнью. Парочка авантюристов – механик-неудачник и его товарищ, имеющий весьма сомнительный оперный талант и несомненное дарование влипать в неприятности. Журналист, мечтающий написать разгромную обличительную статью, вместо этого увязший в липкой паутине интриг того, кого он так жаждал вытолкнуть из мрака на суд публики. Священник, ставший Божьим слугой дабы молиться за обезумевшую от горя мать, даровать надежду и утешение семьям погибших, и однажды получивший знак свыше. Актриса, отказавшаяся от стабильности поточного сериала ради рискованной роли, одним утром не нашедшая себя ни на афише, ни в сценарии, ни в памяти коллег. Пойманная в оковы безумия модистка, кроившая ткани с той же легкостью, что и людские тела. Горилла, подвергшаяся операциям по улучшению интеллекта. Любовница гениального художника, без колебаний решившая оборвать нить его жизни, когда рисунки стали пробуждать в людях темное и чуждое. И это не полный перечень действующих лиц, которым предстоит сопереживать, к которым будешь испытывать сочувствие, омерзение, брезгливое любопытство или симпатию. Этот фантастический коктейль приправлен сочетанием механики (в городе пользуются телефонами, пневмопочтой, автомобилями), кибернизации (часто операции на людях вершатся против их воли) и мистикой (стоит только вспомнить таинственных Плетельщиц и сбывающиеся предсказания). Помимо внешних врагов – Великой Бирмы и китов – у Кето есть и внутренние: торговцы сомскими бобами и морлоки, ворующие человеческих детей и превращающие их в подземных тварей. Разумеется, и этот мир не делится исключительно на черное и белое, существуя в серых полутонах, и не все так однозначно со злодеями и правдоборцами.

Очень ярко прописан мир на пороге гибели – когда жизнь еще идет привычным ритмом, строятся планы на будущее, ожившие мертвецы существуют только в голливудских фильмах, а меж тем зараза раковой опухолью расползается по мегаполису. Мир бурлит жизнью, не понимая, что живет уже по инерции, и вскоре править им будет Смерть. Описания мародерских и спасательных вылазок в захваченный мертвецами центр города; чуть не оказавшийся смертельной ловушкой рейд в Техническую библиотеку; граничащий с самоубийством рывок безоружного Володи Малого через десять лестничных пролетов кишащего голодными зомби офисного здания; момент перерождения укушенного милиционера на кухне Маши, двое детей которой играют в соседней комнате – все это читается увлекательно и на одном дыхании. Любители фильмов и игр про неупокоившихся мертвецов отыщут множество отсылок к классике жанра:

- вирус вырывается из лаборатории благодаря действиям защитников животных (на деле – компании балбесов, которым плевать на судьбы подопытных зверюшек, но хочется добиться благосклонности профессорской дочки;

- зараженные люди, умерев естественной смертью или в результате несчастного случая, примерно через пять минут перерождаются безмозглой тварью с белесыми глазами, диким голодом и заторможенным неловким телом. Укушенные граждане, помучавшись от недомогания чуть больше часа, также умирают, дабы вскоре восстать из праха;

- зомби способны откормиться в морфов, получив необходимый запас энергии для перестройки организма (попросту – сожрав существо своего биологического вида). Бодрый покойник имеет шанс обзавестись мощными когтями, акульими зубами, приобрести невероятную прыгучесть благодаря модифицированным конечностям;

- зомби, от которых с легкостью можно было убежать или увернуться, поначалу опасные только своей заразностью, постепенно эволюционируют. «Ветераны» становятся более быстрыми и координированные, учатся нападать из засад и разбегаться по укрытиям в случае массированной огневой поддержки живых, швыряют в людей камни, осколки труб, почти не реагируют на машины, понимая, что из «консервной банки» пищу не извлечь.

Но есть повод и всплакнуть от гордости за соотечественника – в его мире зараза не грозит кошкам. Безумно заразный вирус Felis catus не берет – кошки брезгуют зомбо-крысами, не употребляя их в пищу, а укусы заразных тварюшек не запускают цепную реакцию перерождения. Правда, обоснования этому автор пока не предъявил, но я полна надежд, что в оставшихся книгах цикла он вспомнит, что главный герой – аспирант-биолог, один из разработчиков «шестерки», таскает за собой самые первые образцы выведенной вирусной культуры – и объяснит читателям, почему зараза, не оживляющая убиенных травоядных, щадит и маленьких хищников.

Действие книги разворачивается в мире, пережившем последовательно эпохи Мертвых, Конструкта и Биоинженерии. Однако, несмотря на фантастический по меркам выходцев из века двадцатого прорыв технологий, люди нового мира не столь уж сильно отличаются от наших современников. Человечество может приручить атом, гармонично сплавить слабую плоть с износостойким металлом, положить начало межпланетной экспансии – но не убежать от себя; не изобретен пока разгоняющий скопившуюся в душе тьму светильник, не найдена чудесная панацея, способная вылечить от страха, ненависти, слепой злобы, жестокого равнодушия.

Переселившись из ветхих деревянных лачуг в безликие комнатушки насчитывающих тысячи квартир жилых ульев-многоэтажек, сменив шерстяные лохмотья на синтетику, пересев с телеги за руль комфортных автомобилей, люди не изжили свой самый главный страх, упрямо ведущий расу вперед, подталкивая к воспеваемым подвигам или низкому предательству – страх перед смертью. Речь не только об индивидуальном ужасе сгинуть навек, не оставшись в памяти грядущих поколений, не передав свои гены многочисленным потомкам, но и о присущем народам коллективном страхе исчезнуть с лица земли, уступив жизненное пространство более плодовитым и агрессивным. И потому – выживание любой ценой, отказываясь поочередно от души, чувств, слабого тела. Каждая эпоха приносила в дар собственный, особенный вид бессмертия, требуя в оплату отказаться от части себя.

Казалось бы, замена подверженной старению и болезням плоти на отлитые из пластика и биоинженерного металла импланты – наиболее безболезненный с точки зрения морали путь к обретению почти вечной жизни в пределах земной юдоли. Однако чужое бессмертие оказалось невыгодным, застилая глаза кровавой пеленой ненависти, погружая в пучину безумия, заставляя видеть угрозу в самом существовании отличных от остальных людей. Очень кстати отыскались те, кто озаботился вопросом вместилища души, поставив в вину меха то, что вместе с отторгнутым при модификации комком кровоточащей плоти те лишились и души. Ведь если пульсируюшее сердце заменил холодно поблескивающей металлом насос, что сталось с обитавшей в нем эфемерной субстанцией, бывшей сущностью отринувшего свою плоть? Нашлись не только готовые боязливо внимать и истово верить этому бреду, но и жаждущие очистить ряды нетронутых ржавчиной агнцев от впустивших в свое тело металл козлищ. И никому не кажется странным то, что слово «бездушный» появилось задолго до появления сложных механизмов, в те века, когда все люди были обличены в одинаково бренную плоть.

Переживший массовое клонирование, эпоху старательного вытравливания эмоций, годы сроднения живой плоти с пластиком и металлами мир отныне населяют люди, меха, чудом пережившие ставший закатом эпохи Биоинженерии геноцид, и бездомные. С людьми, думаю, все предельно понятно: из инородных включений в тело – только микрочип, открывающий двери магазинов, больниц и банков, делающий в глазах соотечественников значимей пыли под ногами. С меха тоже определиться нетрудно: это те, кто допустил скверну перекраивающих плоть рук и заменяющих органы и сосуды имплантов в храм собственного тела, не погнушавшись отторгнуть лучшую часть себя в погоне за призрачным бессмертием. Именно так считают те, кто в надежде спасти свою душу спешит освободить чужую из плена искусственно усовершенствованной оболочки путем массовых расстрелов, замуровывания в цементе, слива, сдавливания под прессом, разбора на запчасти.

Помимо людей и переставших таковыми быть в глазах первых, есть еще и низшая каста – бездомные. Поначалу применявшийся к несчастным, утратившим кров во времена жилищного кризиса, термин позднее перешел на обозначение всех отверженных обществом, обретающихся на дне жизни: преступников, наркоманов, маргиналов всех мастей, не поверивших в сладостные басни властей имплантированных, брошенных и «потерянных» детей. Всех тех, от кого общество с готовностью отворачивается, брезгливо не замечая прежних своих членов и отрицая их право на существование. Именно затравленным, низведенным до уровня бесконтрольно размножающейся угрозы иллюзорному всеобщему благополучию, разносчика инфекций и источника постоянной напряженности бездомным отведена безрадостная участь становиться аккумуляторами для подзарядки меха, кошмарный удел превратиться в исходное сырье для штамповки новой армии меха или предназначенную для хобби игрушку.

«Последний Инженер» не станет бездумно-развлекательным чтивом, скрашивающим ленивый вечер. Не следует ожидать стремительно превращающихся в секрет Полишинеля могущественных тайн, головокружительных погонь под ослепительные вспышки бластерных зарядов и надсадный вой турбин разрезающего атмосферу летательного аппарата. На страницах книги не поджидает сверкающий белозубой улыбкой герой без страха и упрека, отягощенный повисшим на шее очаровательно-безмозглым доказательством собственной крутости в лице возлюбленной с желательно пятым размером груди.

Сомнительно, что симпатии раз и навсегда окажутся отданными кому-то из персонажей – независимо от того, как глубоко проникла в их плоть искусственная составляющая, все они остаются людьми в привычном нам понимании, с данным каждому от рождения внутренним светом и тьмой, с хорошо понятными или причудливыми страхами, сиюминутными или грандиозными мечтами; с желанием выстроить лучший мир, изменив или разрушив до основания доставшийся им в наследство от неразумных предков несовершенный. Не единожды предстоит в антураже мира, агонизирующего на стыке уходящей в небытие и появляющейся в родовых муках эпох, как в кривом зеркале, увидеть гротескное отражение нашей современности. Услышать в доведенных до абсурда лозунгах отголоски более чем спорных высказываний одиозных или слабоумных личностей. Задуматься о чудовищных плодах противоестественной связи зомбирующей пропаганды и укоренившихся в подкорке социальных страхов.

Читателю следует подготовиться к отсутствию долгой прелюдии, к невозможности неспешного, а потому чуть отстраненного знакомства с реалиями переживающего очередной Конец Света мира; необходимо настроиться на быструю смену декораций и действующих лиц, на сменяющие друг друга ярким калейдоскопом эмоции. С первых строк читатель резко выныривает из-под сени разросшегося на развалинах покинутых городов леса к месту унесшей десятки жизней рукотворной катастрофы, и в дальнейшем не стоит ожидать плавности и предсказуемости сюжетных поворотов. Из-под обломков превратившейся в братскую могилу отряда «Шершней» Вертикали действие перемещается в сюрреалистический, отдающий благостным, а оттого еще более пугающим, безумием мирок Ковчега. Из клоаки пропитавшегося различными миазмами подземного прибежища курьезной секты – транзитом через неуютные, дающие иллюзию убежища квартирки человеческих ульев – в сверкающие лаборатории, сокрытые в безжизненных недрах навсегда остановившихся заводов.

За нейтральными на первый взгляд терминами «хобби» и «бездомные» стоит ожидать открывшуюся бездну чудовищного расслоения общества, а традиционный метод избавление от покойных – так называемый «слив» – заставит некоторое время строить догадки, в итоге явив пугающую, позабытую потомками историю происхождения. В тексте отыскивается множество фраз, шипами и крючочками впивающихся в сердце, заставляя болезненно морщиться в признании их жестокой правдивости во все времена. Взять хотя бы вынесенные из опыта службы в полиции рассуждения Дюка: «Делится общество на дураков и дураков, дорвавшихся до власти. Первым ничего не объяснишь, со вторыми не поспоришь».

Вдохновенный монолог Джона Доу, по сути описывающий становление современного ему общества сквозь призму растянувшейся на века «охоты на ведьм», заставляет задуматься о природе ненависти. Инстинктивной, рвущейся из темных глубин древних заблуждений, подпитываемой иррациональным страхом – сродни животной жестокости к альбиносам – к отличающимся от большинства. И ненависти выстраданной, обдуманной, с осознанием собственного превосходства и права на ответный удар тем, кто поспешил вычеркнуть из рядов «правильного» человечества.

Перелистнув последнюю страницу, ловлю себя на том, что уже ожидаю продолжения, надеясь увидеть возродившегося из праха эпохи Мертвых Кенни. Относительно стабильное десятилетие, начало которому положили встряхнувшие обывателей кровавые теракты, повернуло развитие пережившего стремительную войну общества в иное русло, выстроив полицейское государство с нулевым уровнем преступности. Однако ничто не длится вечно, и мир находится на грани нового катаклизма.

Опасно накренившийся над пропастью мир, застывший в призрачном равновесии. Мир, распятый между ограниченностью исчерпанных, казавшихся прежде бесконечными ресурсами и неистощимостью алчности. Мир, разрываемый на части лицемерными борцами за чистоту помыслов, смирение нравов и глухоту к зову плоти, и идеологами пресыщено-яркой жизни, по собственной мере морали, без ханжеской маски отрицания власти похоти и диктата страстей. Оба полюса противостояния отнюдь не ограничиваются красочной эмоциональной риторикой, неуклонно наращивая весомые аргументы непреодолимой обороны и пусковые шахты хлестких выпадов. Что станет тем легким касанием, что обрушит остатки человечества в бездонную бездну?

Неизбежный Апокалипсис запускает не обезумевший от напряжения военный, не дорвавшийся до безграничной власти политик; нечеловеческий разум, руководствующийся древним аллегорическим пророчеством как откровением и предписанием к действию. И вот род блудницы пресечен, апофеозом сотни и еще одной сотни войн стали мор, брань и глад, вот только вместо хлада – сковородка превратившихся в пустыню земель с пересохшими руслами рек; на пепелище прежней цивилизации доживает свои пустые дни горстка выживших, стремительно утрачивающих технические наработки, моральные принципы и стремление к борьбе. Никогда человеческая жизнь не ценится так низко, как в годину угрозы всему роду человеческому. Космический турист неуклонно следует выбранному сценарию, уготовив рукотворный рай горстке праведников, выпестованных сеять ростки новой жизни в отравленную бесплодную почву. Увы, даже в превосходно отлаженном механизме случается сбой, что уж говорить о наделенных умом и волей многоклеточных организмах, в которые невозможно вшить чужеродное благочестие или трансплантировать Принципы Жизни. Праведники новой эры – обычные люди, подверженные одержимости честолюбия, изъеденные язвой жестокости, подпорченные червоточиной сомнений. И нет Архангела с огненным мечом, что не допустит недостойных в разрастающиеся райские кущи, и не позволит столкнувшимся с реалиями агонизирующего мира Избранным просочиться за пределы их вопреки всем стараниям хиреющего и вырождающегося Эдема. Наследники спрятанного под куполом рая – всего лишь осиротевшие дети, взращенные на истаивающих под безжалостным натиском реальности догмах; некому исцелить их душевные раны, развеять сомнения и поделиться силой в минуты слабости. А между тем уже заложен фундамент нового грехопадения. Существо, стершие с лица Земли и без судьбоносного вмешательства стремительно двигавшуюся к саморазрушению цивилизацию, уверовавшее, что на щедро удобренной человеческим прахом, исхлестанной огненным мечом ракетных ударов, отравленной химикатами земле всходы новой жизни не заставят себя ждать, заняло место в зрительном зале, наблюдая, как позабывшие роль актеры сходят с ума, ищут забвения, проклинают свою тайную ущербность. Здесь все играется с первого дубля, без бутафорской крови и нарисованных гримером фальшивых ран, безжалостно перемалывая тела и калеча души.

Сказать, что «Библия улиток» просто понравилась – значит, скупо на слова и бедно на эмоции констатировать факт оправдавшихся сверх меры ожиданий. Знакомые с творчеством автора люди имеют безошибочное представление, чего стоит ожидать от новой книги.

В первую очередь, фирменного авторского стиля повествования, богатого нетривиальными, ошеломляюще прекрасными метафорами и хлесткими, продирающими до самого нутра аллюзиями. Рассказа временами жесткого на грани отстраненности хроникера давно минувших ужасных событий, временами пронизанного неземной легкостью иронии. Это омут, заставляющий вместо ровных строк текста воочию видеть разворачивающиеся события, дышать эмоциями персонажей, прислушиваться к их голосам и вглядываться в лица.

Невозможно промолчать о персонажах: живых, сложных, без выжигающего сетчатку сияния отринувшего скверну духа и без стылой пелены омертвившей нутро тьмы. Непредсказуемых в поступках, готовых преподнести сюрпризы по мере своего развития, уязвимых в броне своей воли и непобедимых в терновом венце своей слабости и колебаний. Без идеализации присущих им в общечеловеческом смысле положительных черт, без брезгливой гримасы отвращения, с которой принято взирать на неблаговидные поступки.

Есть герои, не породившие во мне ни крохотной искорки симпатии, ни гадливого отвращения. Есть те, кто через силу вызывал сочувствие и вибрацию жалости. Есть не особо приятные в абстрактной совокупности черт характера, но умудрившиеся вызвать восхищение или уважение своими деяниями или даже мотивацией оных. Есть те, кто с первых строк приковал к себе внимание, заставляя сопереживать в не отпускающем напряжении предчувствия грядущей утраты.

И есть история Аврелия, заставившая закусить губу, медля перевернуть страницу, прислушиваясь, как все внутри замирает от страха материализации худших ожиданий, боли и горечи на незавидную долю обреченного на страдания существа. Печальна участь плода непредсказуемого деления клеток; ужасна жизнь бесправного придатка, запертой в немощном безмолвном теле души; помехи чужим амбициям и препятствия спать на спине; кошмарны последние дни до обещанного обретения свободы.

Сюжет книги – словно головоломка «Парад планет», позволяющая раз за разом создавать новые творения, доказывая, что нет предела фантазии. Так и украшенные черной вязью букв страницы со временем способны преподнести уже знакомую историю по-новому, позволив заметить ускользнувшие от глаза детали, пережить самый разнообразный спектр эмоций.

И я не могу не отметить финал, заставляющий задуматься: вырвется ли улитка из своего уютного панциря, продолжая жизнь мягкого влажно-скользкого слизня, или же переродится в хищника, готового выгрызать место под жгучим солнцем нового мира.